«Нужно уводить их отсюда, — подумала она, глядя на мажордома, который как заведенный работал лопатой в Розамундиной могиле, даже не передохнув после погребения Эливис. — Я должна их увести, пока они не заболели».
Потому что иначе никак. Чума подстерегает их повсюду, притаившись в одежде, в постелях, в воздухе, которым они дышат. И если каким-то чудом им удастся уберечься сейчас, она настигнет их весной, прокатившись разом через весь Оксфордшир, сметая и гонцов, и крестьян, и епископских посланников. Здесь нельзя оставаться.
«В Шотландию, — размышляла Киврин, шагая к поместью. — Можно вывезти их в Северную Шотландию. Туда чума не добралась. Мажордомова сына посадить на осла, а для Розамунды сделать носилки».
Девочка сидела на своем тюфяке.
— Мажордомов сын звал вас, — сказала она, едва завидев Киврин в дверях.
Его рвало кровавой слизью. В ней перепачкался весь тюфяк, а когда Киврин обтирала мальчика, он от слабости даже не мог поднять голову. «Если Розамунда и выдержит дорогу, то он точно нет, — в отчаянии осознала Киврин. — Никуда мы не едем».
Ночью она вспомнила про свою собственную телегу, привезенную с переброски. Вдруг мажордому удастся ее починить, тогда в нее можно усадить Розамунду. Запалив лучину от углей в очаге, Киврин пробралась на конюшню. Осел Роша встретил ее истошным ревом, и в тусклом свете коптящей лучины послышался шорох разбегающихся маленьких лапок.
На повозке лежали грудой разбитые сундуки. Разобрав их, Киврин поняла, что ничего не выйдет. Повозка слишком велика, осел ее не потянет, и деревянная ось куда-то подевалась, унесенная каким-нибудь предприимчивым крестьянином на починку изгороди или на дрова. Или баррикадироваться от чумы.
На дворе стояла кромешная тьма, в небе горели яркие звезды — как в рождественскую ночь. Она вспомнила спящую у нее на плече Агнес, бубенец на крошечном запястье и колокольный звон, возвещающий антихристову погибель. «Поторопились, — подумала Киврин. — Дьявол еще жив. Он властвует над миром».
Долгое время она лежала без сна, придумывая новый план. Может быть, удастся сколотить какую-нибудь тележку, которую осел сможет утащить, если снег будет не слишком глубокий. Или посадить обоих детей на осла, а поклажу нести самим в узлах за спиной.
В конце концов Киврин заснула — и почти тотчас же проснулась. Или ей показалось, что тотчас же. Было еще темно, и над ней склонялся Рош. Догорающий огонь освещал его лицо снизу, как тогда, на поляне, когда она приняла его за разбойника. Полусонная, она ласково погладила его по щеке.
— Леди Катерина! — позвал он, и Киврин проснулась окончательно.
«Розамунда», — испугалась Киврин. Нет, девочка мирно спала, подложив тонкую руку под щеку.
— Что случилось? Вы заболели?
Рош мотнул головой. Открыл было рот, но ничего не сказал.
— Кто-то приехал? — Киврин вскарабкалась на ноги.
Он снова помотал головой.
Заболеть никто не мог. Некому больше. Она оглянулась на груду наваленных у двери одеял, где спал мажордом. Там было пусто.
— Мажордом захворал?
— Мажордомов сын преставился, — ответил Рош каким-то странным сдавленным голосом, и Киврин увидела, что мальчика тоже нет. — Я пошел в церковь читать заутреню… — Он не договорил. — Пойдем со мной.
Киврин подхватила свое потрепанное одеяло и выбежала за Рошем во двор.
Стояло раннее утро, едва ли позже шести. Солнце только-только показалось над горизонтом, заливая розовым румянцем небо и снег. Рош уже скрылся на лугу за постройками, и Киврин, кутаясь в одеяло, поспешила по тропинке следом за ним.
Дорогу ей преградила мажордомова корова, которая, как и накануне, жевала сено через дыру в загородке свинарника. Подняв голову, она замычала на Киврин.
— Кыш! — Киврин попыталась отогнать ее, но глупая скотина лишь вытащила голову из дыры и с мычанием шагнула навстречу. — Некогда мне тебя доить.
Пока она спихивала тощее животное с тропинки, отец Рош уже успел дойти до середины выпаса.
— Что случилось? Можете мне сказать?
Священник не ответил и даже не оглянулся, сворачивая к могилам на краю луга. Похоже, ничего ужасного, просто мажордом, наверное, решил похоронить сына сам, без обряда.
Маленькая могила была уже засыпана, над ней возвышался заснеженный холмик. Кроме того, мажордом успел закончить могилу Розамунды и вырыть еще одну, большую. Оттуда торчала прислоненная к стенке лопата.
Рош не пошел к могиле Лефрика. Он остановился у свежевырытой и тем же сдавленным голосом проговорил:
— Я пошел в церковь читать заутреню…
Киврин заглянула в могилу. Мажордом, видимо, пытался закопать сам себя, но управляться с лопатой в узкой яме оказалось несподручно, и он, прислонив лопату к стенке, стал грести землю руками. В окоченевшей руке застыл мерзлый комок.
Он лежал, засыпанный по пояс, и от этого вид у него получался нелепый, будто он принимает ванну.
— Нужно похоронить его как подобает, — сказала Киврин и потянулась за лопатой.
Рош покачал головой.
— Это святая земля, — проговорил он глухо, и Киврин поняла, что он подозревает мажордома в самоубийстве.
«Какое это имеет значение?» — подумала она. Выходит, несмотря на все непрекращающиеся ужасы, Рош по-прежнему верит в Бога. Он обнаружил мажордома по дороге в церковь, когда шел служить заутреню, и даже если вся деревня вымрет, он все равно будет читать молитвы, не находя в них никакого противоречия.
— Это хворь, — объяснила Киврин, сама, впрочем, сомневаясь. — Септическая форма чумы. Она поражает кровь.
Рош посмотрел непонимающе.
— Он, должно быть, захворал, копая могилу. Септическая действует на мозг. У него помрачился рассудок.
— Как у леди Имейн, — почти обрадованно кивнул Рош, не желавший, вопреки всем требованиям канона, хоронить человека за церковной оградой.
Киврин помогла уложить тело мажордома поровнее, хотя тот уже окоченел. Вытаскивать его и заворачивать в саван они даже не пытались. Рош накрыл его лицо темной тканью, и они по очереди забросали могилу землей. Мерзлые комья грохотали, будто камни.
Рош не пошел в церковь за облачением и требником. Он постоял сперва у могилы Лефрика, потом у мажордомовой и произнес молитвы за упокой. Киврин склонила голову над сомкнутыми ладонями. «Он помутился рассудком. Он похоронил жену и семерых детей, похоронил почти всех своих знакомых, и даже если у него не было горячки, если он просто заполз в эту могилу и ждал, пока его одолеет холод, все равно он умер от чумы».
Он не заслужил позорной могилы за погостом. «Он вообще не заслужил никакой могилы. Он должен был ехать с нами в Шотландию», — подумала Киврин и сама ужаснулась внезапно охватившему ее ликованию.
Теперь можно отправляться! Киврин посмотрела на могилу, предназначенную для Розамунды. «Розамунду посадить на осла, а мы с Рошем понесем продукты и одеяла». Она подняла глаза к небу — в рассветных лучах облака стали воздушнее, будто скоро распогодится. Если выехать тотчас же, к полудню они с Рошем и Розамундой выберутся из леса на Оксфордско-Батскую дорогу. К вечеру будут уже на пути в Йорк.
— Agnus dei, qui tollis peccata mundi, — произнес Рош, — dona eis requiem[33].
«Нужно взять овса для ослика, — размышляла Киврин. — И топор, чтобы рубить дрова. И одеяла».
— Dominus vobiscum et cum spiritu tuo. Requiescat in pace. Amen[34], — завершил молитву Рош и отправился звонить в колокол.
«Некогда», — подумала Киврин и зашагала к поместью. Пока Рош отзвонит по усопшим, она уже половину вещей соберет, и тогда можно будет изложить ему свой план, Рош навьючит осла — и в путь. Обязательно прихватить угля, чтобы было чем разжечь костер. Можно насыпать в ларец Имейн.
Розамунда все еще спала. Хорошо. Незачем будить ее раньше времени, пусть спит до самого отъезда. Ступая на цыпочках, Киврин опорожнила ларец и, оставив его у очага, отправилась в кухню.
— Я проснулась, а вас нет, — раздался голос Розамунды. Девочка села на своем тюфяке. — Я боялась, что вы ушли.
— Мы все уйдем. Мы едем в Шотландию. Ты пока отдохни перед дорогой. Я скоро вернусь.
— Куда вы?
— В кухню, только и всего. Ты голодная? Я принесу каши. А теперь ложись и отдыхай.
— Я не хочу лежать одна, — забеспокоилась Розамунда. — Посидите со мной немного.
«Некогда. У нас нет на это времени».
— Я только на кухню. И отец Рош тоже здесь. Слышишь? Он звонит в колокол. Я только туда и обратно. Хорошо? — Киврин улыбнулась обнадеживающе, и девочка неохотно кивнула. — Я скоро.
Почти бегом она выскочила во двор. Рош все еще звонил по усопшим — размеренно, медленно. «Скорее, — поторопила его Киврин, — время поджимает». Она обшарила кухню, выставляя припасы на стол. Сложив лепешки стопкой в мешок и придавив сверху кругом сыра, Киврин отнесла все вместе к колодцу.
В дверях дома, держась за косяк, стояла Розамунда.
— Можно мне посидеть с вами в кухне? — Она успела натянуть киртл и башмаки, но все равно дрожала.
— Замерзнешь! — Киврин кинулась к ней. — Ты отдыхай, не трать силы.
— Когда вы уходите, я боюсь, что больше не вернетесь.
— Я здесь, — заверила Киврин, но все же принесла из зала плащ Розамунды и охапку мехов. — Можешь посидеть вот тут, на крыльце, и посмотреть, как я собираюсь. — Закутав плечи Розамунды плащом, она усадила девочку на ступеньку и обложила вокруг мехами. — Хорошо?
На вороте плаща по-прежнему болталась подаренная сэром Блуэтом брошь. Дрожащие тонкие пальцы Розамунды принялись теребить застежку.
— Мы поедем в Курси?
— Нет, — ответила Киврин, помогая застегнуть булавку, lo suiicien lui dami amo. От друга милого приветом буду. — Мы едем в Шотландию. Там чума нас не достанет.
— Как вы думаете, мой отец погиб от чумы?
Киврин замялась.
— Матушка говорила, что он просто задерживается. Что братья, вероятно, захворали, и он приедет, когда они поправятся.