— Прю! — прогудел хозяин таверны, кивнув в знак приветствия.
— Джо, — кивнула она в ответ.
Она пробралась к нему через шумную комнату, по дороге отпихивая тянущиеся к ней руки подпивших посетителей.
— Был у тебя сегодня некто Роберт Хупер? — спросила она, подойдя к столику, за которым сидел хозяин.
На столе стояла большая бутыль, а сбоку к Джо прижималась хохочущая девица. Ее корсаж почти распустился, а румянец на щеках был явно ярче, чем предполагалось природой.
Джозеф Хэббард поскреб одной рукой свои бакенбарды, а другую положил на колено. Его обширный живот нависал над ремнем штанов, а плащ был распахнут. Под косматыми седыми бровями блестели темные глаза.
— Это Роберт Хупер с холма? Дом у него красивый, большой. Только отстроил.
— Тот самый, — ответила она, оглядывая комнату в поисках человека, подходящего под такое описание.
«Козел и якорь» не так часто посещали люди, живущие на холме. Джо хрипло рассмеялся.
— У него к тебе, видать, дело? — спросил он, отхлебнув из кружки.
— Да, — сказала Пруденс. — Я тогда подожду.
Она отыскала свободную скамью у стены и положила сверток на стол. Устраиваясь на своем месте, убрала под чепец выбившиеся пряди волос и разгладила складки на рукавах. Роберт Хупер, наверное, щеголь.
— Уж к жене-то тебя не позовет, я полагаю! — загудел Джо, подзывая прислугу. Женщина, сидевшая рядом с ним, неприятно и визгливо рассмеялась, прикрыв лицо веером. Не такая уж молоденькая, подумала Пруденс.
— Ты бы ее тут же поставила на ноги, его девчонку! — Джо давился от смеха.
Пруденс в негодовании нахмурилась.
— Как поживают миссис Хэббард и маленькая Мэри? — спросила она язвительно.
Служанка принесла и поставила перед ней бутыль эля и ждала, глядя на Джо Хэббарда.
— А, хорошо. Ей почти два. Уже измучила нас.
Он посмотрел на служанку, и та удалилась, не требуя денег. Джо усмехнулся.
— Твое здоровье, Прю! — сказал он, поднимая стакан.
— И твое, — ответила она, поднимая свой.
Уже дюжина младенцев от тебя родилась, говорил ее взгляд, да не всех рожала миссис Хэббард.
Пруденс вытащила из кармана небольшую глиняную трубку и скомканный листок бумаги, который носила с собой уже несколько дней. Расправила его и стала пристально рассматривать, набивая трубку табаком, а затем раскурив ее от лампы, стоящей на столе. «ТРЕБУЮТСЯ СТАРЫЕ КНИГИ», — было напечатано в объявлении. «ЗА УНИКАЛЬНЫЕ И РЕДКИЕ ПЛАТИМ. ОБРАЩАТЬСЯ К МИСТЕРУ ХУПЕРУ ПО СЛЕДУЮЩЕМУ АДРЕСУ». Она затянулась, желтоватые щеки впали, дым от крепкого табака заполнил легкие и постепенно успокоил трепещущие нервы. Она еще может передумать. В конце концов, его пока нет. Может быть, книга ему вообще не нужна.
Пруденс украдкой взглянула на сверток и положила на него руку. Водя пальцем по грубой ткани, она обдумывала сумму, которую он указал в ответе на ее письмо. Больше, чем она сможет заработать за два года повитухой. Но Пруденс продавала книгу не только из-за денег. Были и другие причины избавиться от нее.
Вдруг в таверну словно вплеснули тишину, которая волнами разлилась по комнате. Пруденс подняла голову. У двери стоял молодой человек, одетый в богатый малиновый камзол с блестящими пуговицами и высокими элегантными обшлагами. Он приглаживал волосы, упавшие на лоб, когда он снял новую фетровую треугольную шляпу. Постучав ногами, чтобы отряхнуть грязь с мягких сапог из телячьей кожи, он стал осматривать таверну, явно кого-то ища. Пруденс поймала его взгляд и подняла подбородок. Он улыбнулся и направился к ней, держа под мышкой шляпу и оставляя за собой шлейф тишины.
— Миссис Бартлетт, я полагаю? — спросил он с полупоклоном.
— Можно Прю, — сказала она, и молодой человек церемонно сел.
Вся таверна наблюдала, как он усаживается рядом с повитухой в углу у очага, немного пообсуждала это нелепое сочетание и вернулась к своим занятиям — веселью и выпивке.
— Это и есть та книга? — спросил он, указывая на сверток, лежащий перед Пруденс. Потянулся было к нему, но его остановили слова Пруденс, прозвучавшие, как назидание:
— «Козел и якорь» славится своей похлебкой.
Она попыхивала трубкой, выдыхая дым в сторону, и спокойно смотрела на молодого человека.
— Ах да, — сказал Роберт Хупер, оборачиваясь к служанке, которая уже подошла к их столу. — Конечно. Две тарелки похлебки, будьте так любезны. И хорошего пуншу.
Девушка засопела в ответ, а Хупер повернулся и стал смотреть на сверток. Пруденс подвинула книгу поближе к Хуперу и, пока тот разматывал тряпку, изучала его. Одежда новая, но носил он ее с застенчивостью человека, явно к ней не привычного. Он без конца поправлял кружевные манжеты и двигал туда-сюда шляпу на скамье, не зная, как лучше за ней присматривать. У него было открытое, честное лицо человека, который не пьет, не шляется по девкам и далек от сладкой жизни. Смуглый оттенок кожи говорил о том, что Роберт Хупер много времени проводит на воздухе и на воде.
Когда принесли похлебку, он схватил в кулак оловянную ложку и наклонился к миске. Пруденс слегка улыбнулась и поправила трубку во рту. Хупер оттолкнул миску и взял книгу.
— Замечательно! — сказал он, осторожно, по одной, переворачивая страницы. — И написана не одной рукой? — Он взглянул на Пруденс.
— Конечно, нет, — ответила она.
— Это на латыни? — Он перевернул еще одну страницу и вглядывался в текст.
— Большей частью на латыни. Есть и на английском — ближе к концу. А что-то даже зашифровано. Больше ничего не могу сказать.
— Из вашего письма я понял, что книга из Англии.
— Так мне говорили, — ответила она. — Вроде семейного альманаха.
— Любопытно, — сказал молодой человек, гладя кожаный переплет с нежностью, которая удивила Пруденс. У него корявые, грубые, мозолистые пальцы. Видимо, его благоговение перед старыми книгами оттого, что у него никогда не было своих. — А вы не знаете, сколько ей лет? Какая запись самая старая?
Пруденс подняла бровь и, ничего не говоря, тихонько ела похлебку. Минуту они сидели молча. Хупер щурился, разглядывая страницу, всю покрытую какими-то символами и крестами, а Пруденс гадала, когда же будет время поговорить о деньгах.
— Я не умею читать по-латыни, — признался Хупер, не глядя на Пруденс. Она внимательно посмотрела на него, сложив руки под подбородком, и тихо вздохнула. У всех есть раны, требующие излечения, — подумала она. — И все находят меня. Она смотрела на цветущего молодого человека, сидящего перед ней, и ощущала внутри него разрушение. Пруденс даже почувствовала себя уставшей. — Но я имею в виду, что мой сын научится, — добавил он, подняв голову.
Она некоторое время молча изучала его лицо.
— Зачем вам нужны старые книги, мистер Хупер? — спросила она наконец, теребя в руке оловянную ложку.
Он смущенно рассмеялся.
— Мои деловые интересы за последнее время выросли, — начал он, — большей частью благодаря процветающим связям с некоторыми купеческими домами в Салеме. — Он сделал большой глоток пунша и уже поднял руку, чтобы вытереть рот рукавом, но вовремя остановился. Из-за обшлага он извлек тонкий платок и, промокнув им губы, спрятал обратно.
— Я получил… то есть несколько джентльменов пригласили меня присоединиться к их Вечернему клубу по понедельникам. А в этом клубе люди сплошь начитанные и с хорошим вкусом, и они решили открыть частную публичную библиотеку, которую мы бы могли собрать по своим литературным и научным интересам. — Он помолчал, двигая кружку с пуншем по столу. — И нас попросили пожертвовать что-либо из своих коллекций. Вот.
Он взглянул на Пруденс.
— А у вас ничего нет, — закончила она за него.
— Я приобрел несколько хороших экземпляров, хотя не таких замечательных и редких, как ваш, и надеюсь найти еще.
Он полез в карман и вытащил оттуда небольшой, затянутый шнурком кожаный мешочек. Положил его на стол перед Пруденс. Мешочек был толстый и тяжелый.
— Я не представляю, как вы сможете с ним расстаться, — сказал Хупер, внимательно глядя на нее.
У Пруденс заныло в животе при виде толстого, тяжелого кошелька, лежащего на столе рядом с ее альманахом, вернее, альманахом ее матери, потому что мама, хоть и слабая здоровьем, все еще жила в ее доме. Перед ней предстало мамино постаревшее, но красивое лицо в окружении всех сплетен и слухов, сопровождавших ее всю жизнь. У Мерси оказалось больше сил, она шла по жизни с гордо поднятой головой. Пруденс знала, как много вложила в этот альманах ее мама, но у Пруденс он вызывал лишь негодование. Ее мать прожила всю жизнь отверженной. Всю накопившуюся горечь и обиду на соседей, которые избегали ее маму и до сих пор перешептывались, когда Пруденс водила Пэтти в церковь, она излила на эту книгу в потертом кожаном переплете.
Она подумала и про Джозайю. Он жаловался на стреляющие боли в спине, которые с каждым днем становились невыносимее от тяжелой работы — он разгружал корабли на пристани. Пруденс представила, как вдруг с треском рвутся ветхие веревки и тяжелые деревянные бочки катятся по сходням на ее мужа… Она не мыслила своей жизни без него. Пруденс закрыла глаза. Ее отец погиб в одно мгновение, смытый в море волной, и отец ее матери тоже — как и все мужчины ее семьи. Если она избавится от книги, быть может, удастся уберечь Джозайю от мстительной руки провидения. Господь дарует, и Господь забирает. Пруденс мечтала вышвырнуть книгу из своего дома, чтобы она не пятнала ее семью.
По правде говоря, Пруденс боялась подумать, что скажет Мерси, узнав о таком предательстве. Но Мерси в старости стала хуже соображать. Днем она копалась в саду, ворчала в кухне на Пэтти или дремала под деревом с собакой. Уже несколько лет она не спрашивала про свой альманах, и уже давным-давно никто не обращался к ней за советом. Мерси Лэмсон тихо доживала свои дни, похожие один на другой. И однажды им настанет конец.
Пруденс подумала о Пэтти — с Рождества она подросла на три дюйма. Резвая, участливая девочка, ловко управляющаяся с садом и курами, которые каждый день одаривали ее свежими яйцами, ровными и круглыми, как маленькие дыни. И какое ей дело до старых сплетен и предрассудков? Деньги из маленького толстого кошелька можно отложить на приданое. А можно отремонтировать дом на Милк-стрит. У Пэтти веснушки от солнца и добрые голубые глаза — совсем не такие холодные и усталые, как у Пруденс. Что ж, когда Пэтти будет столько же лет, сколько сейчас Пруденс, уже настанет девятнадцатый век. Иногда она пыталась вообразить мир, в котором будет жить ее дочь — еще неуклюжий подросток, роняющий чашки. И она видела, как от неподвижного кухонного стола в их доме убегает далеко вперед бездонное время. Его величие ошеломляло и пугало.