Марблхед, Массачусетс
Начало августа 1991 года
Перед закрытыми глазами Конни полыхали красные блики. Сквозь сон она услышала тихое щебетание за окном спальни. Не открывая глаз, она зажмурилась — по лицу скользнул теплый солнечный луч, нежно поглаживая нос и щеки. Значит, лето подходит к концу — раньше, когда она просыпалась на бабушкиной кровати с пологом, солнце падало ей на живот, но к концу июля доползло до подбородка. Улыбнувшись, Конни потянулась и случайно стукнулась руками о спинку кровати. Рядом с ней застонали во сне. Перевернувшись на бок, она открыла один глаз и попыталась что-нибудь рассмотреть сквозь упавшие на лицо волосы. На белой подушке вырисовалась небритая щека и закрытый глаз. Под бровью застыла капелька золотой краски, мерцающая на утреннем солнце. Вдруг раздался глубокий раскатистый храп. Конни уткнулась в подушку, чтобы заглушить восторженный смех.
— Ты трясешь кровать, — сказал Сэм, не открывая глаз.
Конни чуть не подавилась.
— Что?
— Ты смеешься и трясешь кровать, — ответил он, улыбаясь половинкой рта, видневшейся над подушкой.
— Ты храпел, — пояснила она.
— Ничего подобного, — запротестовал Сэм все еще с закрытыми глазами. — Я никогда не храплю.
— Еще как храпишь! — прыснула она.
— Арло! — окликнул Сэм. — Скажи, старик, я храплю?
Пес, уютно устроившийся у них в ногах, перевернулся на спину, равнодушно вытянув лапы.
— Он сказал «да», — сказала Конни, придвигаясь к Сэму.
— Этого я не слышал. Он сказал: «Ну кто трясет кровать и не дает досмотреть сон?» — ответил Сэм, широко открыв зеленый глаз и глядя на Конни.
— Да что ты! А может, он сказал: «Пора вставать и золотить потолок!»
Она потянулась к Сэму.
— Вряд ли… — начал Сэм и взвизгнул — пальцы Конни защекотали под мышкой. Последовала потасовка. Арло лениво соскочил на пол и ушел во вторую спальню, где устроился на такой же большой кровати. Повалившись на бок, он задремал, подергивая лапами. Солнечный свет лился в окно. Как только луч достиг спинки ложа, пес сорвался с места, оставив после себя облачко пыли над стеганым одеялом. Через несколько секунд он появился на кухне, где в банном халате стояла Конни, держа в руках кружку с кофе и все еще смеясь.
— Ну и как ты проведешь сегодня день? — промычал Сэм, не вынимая изо рта зубную щетку.
— Если бы я была прилежным студентом, то поехала бы в Кембридж и принялась бы искать альманах Деливеренс на полках Уайденера, — ответила Конни. — А если бы я была хорошей дочкой, то я бы осталась здесь дальше разбирать вещи.
— И кем ты хочешь быть? Сразу обеими явно невозможно, — подвел итог Сэм, споласкивая щетку под краном.
— К счастью, хорошей дочке можно иногда полениться, — ответила Конни. — Пока с меня хватит ведьм и книг заклинаний. Сегодня приберусь.
— Отлично, — сказал Сэм, засовывая щетку в передний кармашек рабочего комбинезона. Конни заметила щетку с утра и пока не понимала, радоваться ей или сердиться. Она протянула руку и, вытащив щетку из кармана, озорно подняла бровь.
— Что такое? — спросил он, сама невинность.
— Позвони мне сегодня, — сказала Конни, заталкивая щетку обратно.
Он быстро поцеловал Конни, скользнув теплой небритой щекой по ее подбородку.
— Не преувеличивай про щетку, — говорила Лиз.
Конни уже помыла посуду после завтрака и, снимая с полки запечатанные банки для чистки, наткнулась на высохший корень мандрагоры, который она спрятала в день приезда. Он действительно выглядел как маленький сморщенный человечек или кукла с закрученными волосками вместо пальцев на руках и ногах. Конни стерла с него приставшую землю, размышляя, не опасно ли будет закопать смертоносный овощ в компостную кучу.
— Ты думаешь? — спросила Конни, грызя ноготь.
Нахлынули воспоминания о первом дне в бабушкином доме, и она вдруг поняла, как скучает по Лиз. Скоро придет осень, Конни вернется в Солтонстолл Корт, и дни потянутся по-прежнему предсказуемо: занятия в библиотеке, встречи с вечно волнующимся Томасом, консультации с Джанин Сильвой или Мэннингом Чилтоном. Университетская жизнь вдруг представилась ей чудесной и неведомой, как будто и без Конни она шла своим чередом.
— Конечно, — уверенно ответила Лиз. — Может, он берет ее на работу и чистит зубы после завтрака. Ну и что, многие так делают.
Голос подруги развеял ощущение одиночества, которое охватывало Конни в бабушкином доме. Лиз для нее была глотком реальной жизни. Конни уже поведала ей о продвижении в поисках альманаха, а потом рассказала о ночи с Сэмом.
— Наверное, — неуверенно согласилась она.
— Только не вздумай его спрашивать. — Лиз говорила с набитым кашей ртом. Конни застала ее между занятиями и теперь представляла, как та размахивает ложкой для пущей выразительности. — Зачем показывать свои сомнения?
— Я действительно сомневаюсь.
— Да ладно тебе, перестань, — решительно сказала Лиз. — Слушай, я должна бежать. Мы сегодня учим слова на тему гладиаторских боев, и дети в восторге в первый раз за все лето. — Она вздохнула. — Кстати, я тут вспоминала круг у тебя на двери.
— Он никуда не делся, — понижая голос, ответила Конни. — Я уже думала закрасить краской, но не хочу до него дотрагиваться. — Она помолчала. — По крайней мере, вроде бы никто тут не шляется. Все равно, как гляну на него, так в дрожь бросает.
— Любой испугался бы. Тебе хотя бы в доме не страшно, и то хорошо. Но по правде говоря, чем больше я о нем думаю, тем больше убеждаюсь, что мы его неправильно поняли.
— В смысле? — озадаченно спросила Конни.
— Мы предположили, что он был сделан, чтобы тебя напугать.
Конни зажала трубку плечом и открыла входную дверь. Прислонившись к косяку, она стала рассматривать круг. Глициния, оплетавшая фасад дома, уже отцвела — цветки завяли и поблекли, издавая сладковатый аромат. Круг с латинской надписью и буквами x оставался нетронутым и непостижимым.
— Похоже на то, — сказала Конни, проводя пальцем по выжженному следу.
— И ведь только потому, что раньше мы ничего подобного не видели, — продолжала Лиз. — Смотри, там несколько раз назван Бог, только по-разному. Alpha и omega указывают на то, что Бог — это начало и конец всего. Agla — древнееврейский акроним непроизносимого имени Бога, это ты мне сама сказала. A Dominus adjutor meus — «Господь, мой заступник», а может, «Бог, мой помощник». Что получается? Имена Бога на латыни, иврите и греческом написаны и призыв к Богу о помощи. А что вокруг?
— Буквы x, — сказала Конни.
— Или кресты, — торжествующе провозгласила Лиз. — Греческие православные кресты вписываются не в прямоугольник, как современные, а в квадрат.
У Конни широко раскрылись глаза. С круга как будто сняли темную вуаль угрозы и опасности, а символы преобразились и засияли совершенно новым значением.
— Черт! — ворвалась в ее мысли Лиз. — Побегу, а то опоздаю. Слушай, у тебя есть «Суеверия: их вещественная сторона» Лайонела Чендлера?
— Думаю, да, — сказала Конни. — По крайней мере я их читала к экзамену.
— Вот и проверь мою гипотезу. Мне все больше кажется, что круг призван защитить, а не напугать. Конечно, кто это сделал, понятнее не станет, но, может, хотя бы разберешься со значением.
Конни секунду-другую вглядывалась в круг.
— Лиз, — наконец сказала она, — ты гений.
Подруга вздохнула.
— Скажи это моим ученикам. Я вот думаю дать им контрольную без предупреждения, пусть помучаются.
Конни положила трубку на рычаг и посмотрела через открытую дверь в сад. Арло копался в колючих зарослях, подергивая хвостом от напряжения. Скрестив на груди руки, Конни наслаждалась ощущением спокойствия, разлившимся по телу, и чувствовала, как отступает тревога. Телефон зазвонил снова, и Конни сразу сняла трубку — наверное, Лиз хочет еще что-нибудь сказать.
— А ты не опоздаешь? — поинтересовалась Конни, не здороваясь.
В трубке помолчали, потом кашлянули.
— Это Конни Гудвин? — спросил женский голос.
По тону Конни поняла: случилось что-то ужасное.
— Да, — ответила она. Мыслями она метнулась к Грейс, но мгновенно в сознании предстала картина: Грейс дома, водит руками над коленом одного из своих пациентов. Все в порядке. — Кто это?
Женщина ответила не сразу. На заднем плане что-то объявили по громкоговорителю, Конни не могла разобрать слова, но женщина явно внимательно выслушала, прежде чем продолжить разговор.
— Конни, это Линда Хартли, — сказала она. — Мама Сэма.
Конни услышала, как к Линде подошел какой-то мужчина и что-то сказал. Линда, видимо, прикрыла трубку рукой, и Конни услышала только ее приглушенный голос: «Как он?» И потом: «Хорошо». Отняв руку от трубки, Линда сказала:
— Он просил меня тебе позвонить. Он… — Она сглотнула.
— Где он? — крикнула Конни, хватая сумку и нашаривая в ней ключи от машины.
Она не помнила, как доехала до больницы. Наспех припарковав где-то машину, бросилась через раздвижные стеклянные двери, на ходу засовывая ключи в карман джинсов. Следуя указателям, Конни мчалась по серо-коричневым больничным коридорам к приемному покою. Едва не падая на поворотах, она добежала до лифта, где дрожащей рукой нажала кнопку. Выскочив из него, она пролетела еще один серый коридор, вдоль стен которого на каталках сидели старушки в больничных сорочках. Ни одна не подняла на Конни глаз. По громкой связи что-то объявили, и мимо девушки пронеслась усталая молодая доктор со стетоскопом на шее. Конни еще раз свернула за угол, подчиняясь интуиции.
Ноги сами остановились перед рядом обшарпанных коричневых стульев, на одном из которых сидела приятная женщина в растянутом кардигане, простых удобных туфлях и с большой сумкой на коленях. Она смотрела в пол, как будто видела сквозь него что-то невидимое другим. Конни помедлила, но женщина подняла голову и улыбнулась девушке — грустно и тревожно.
— Линда?