умысел, а довольствуйся исцелением. — Деливеренс закрыла глаза, переводя дух. — Человеку необязательно быть колдуном, чтобы причинить страдание другому.
— Мама, — сказала Мерси, — я не понимаю. Кто же убил малышку Марту?
Деливеренс открыла глаза — потускневшие от изнеможения и недоедания.
— Питер Петфорд, кто же еще, — хрипло сказала она.
— Достопочтенный Петфорд?! — изумленно ахнула Мерси.
— Сам того не зная, — добавила Деливеренс. — Несчастный…
— Но как? — воскликнула Мерси.
— Когда меня позвали к постели бедной Марты, я думала, что у нее обычные припадки или что она притворяется — ведь в таком нежном возрасте ей пришлось взвалить на себя все хозяйство. И мамы нет. — Деливеренс потерла рукой лоб, чтобы отогнать неприятные воспоминания. — Я дала ей легкое успокаивающее снадобье и стала читать молитву. Я надеялась, что теплое общеукрепляющее питье и нежные слова ей помогут. — Она вздохнула с видимым усилием. — Я редко так ошибалась. Оказалось, что это отравление свинцом от старой посуды. Потом припадки усилились. Я сотворила сильное заклинание от отравления металлом, но было уже слишком поздно. И девочка умерла.
— Сатурнизм, — выдохнула Мерси, широко раскрывая глаза от осознания истины.
— Сатурн — планета свинца, так же, как Меркурий — планета ртути. Я вижу, ты не бросала учебу, умница моя.
Деливеренс улыбнулась дочери.
— А ты видела эту посуду?
— Да, несколько щербатых плошек с потрескавшейся свинцовой глазурью. От этого и помутился разум у самого Питера. Свинец губителен для всех, но взрослый лишается рассудка, а ребенок умирает в муках. Наверное, и Сара Петфорд отравилась свинцом — ведь ее не стало за несколько месяцев до того, как у Марты начались припадки. — На лице Деливеренс отразилась глубокая скорбь. — Выходит, Марту и в самом деле околдовали, только сделать уже ничего было нельзя. Надо было обрушить всю правду на несчастного отца и убить его? И кто бы меня послушал?
— Но значит, ты невиновна, мама. Ты пыталась вылечить Марту, а не убить ее, — настаивала Мерси. — Нужно сказать губернатору Стаутону! Он образованный человек, он услышит голос разума.
— Боюсь, никто из судей не настроен услышать голос разума, — сказала Деливеренс. — Они слишком дорожат своим именем, чтобы идти против гласа безумных девочек, которые кричат о ведьмовстве. И пока девочки полностью не насытятся властью и своим выдуманным помешательством, суды не закончатся. — Деливеренс снова закрыла глаза и положила руку на колено дочери. — Да простит их всемилостивый Господь.
— Ты должна пойти со мной, мама, — пронзительно воскликнула Мерси. — Иначе свершится великая несправедливость.
Деливеренс мрачно усмехнулась.
— Несправедливость? — повторила она. — Несправедливость вон где. — Она кивнула на поникшую маленькую девочку, прикованную цепью к стене. — В ведьмовстве нет ничего от лукавого — конечно, за такие слова меня обвинят в святотатстве, — но все же я была и остаюсь ведьмой. Как я могу уйти и оставить невиновных умереть вместо меня? — Она погладила Мерси по щеке и, приподняв ей подбородок, посмотрела прямо в глаза. — Что станет с моей бессмертной душой после такого поступка?
Взгляд Деливеренс пронзил ее насквозь, и Мерси поняла, что задуманное исполнить нельзя. И как только у нее язык повернулся просить маму отринуть вечную жизнь и надежду на Божественное спасение ради нескольких жалких лет в этом мире? Осознав свой эгоизм, Мерси вся вспыхнула от стыда. Кокой же низкий я человек, — с отвращением подумала она. И все равно, зная, что произойдет все так, как предписано свыше, она еще всем сердцем желала, чтобы мама ушла с ней.
Мерси полностью окунулась в эти неприятные мысли, которые, вытесняя друг друга, вихрем проносились в голове. Вдруг она почувствовала, как мама гладит ее по волосам.
— Теперь послушай меня, дочка, — серьезно сказала Деливеренс. — Ты должна уехать из Салема. Не возражай. — Она подняла руку, потому что Мерси уже начала было бурно протестовать. — Ты видишь, что сделали с бедной Доркас. Судом предписано искать зло среди наших родных. Тебе надо уходить.
Перед мысленным взором Мерси развернулась картина ее будущей жизни — длинный коридор, пустой и никчемный. Все, к чему она привыкла, было здесь, в Салеме — ее друзья, друзья ее мамы, молитвенный дом. Здесь похоронен ее отец. А вскоре здесь упокоится и ее мать. При мысли об этом у нее задрожала верхняя губа, где-то внутри стал расти предательский ком ужаса, по ногам и рукам побежал нервный огонь, пальцы сжимались и разжимались под передником.
— Дочка, — сказала Деливеренс, крепко беря Мерси за подбородок и глядя ей в глаза. — Вот что. Наш дом я продала достопочтенному Бартлетту еще несколько месяцев назад, когда к нам приходила Мэри Сибли, помнишь? Я тогда увидела кое-что в стакане с яйцом, только не знала, когда точно это случится. На вырученные деньги я велела построить небольшой дом по пути к Марблхеду, его уже почти закончили. Это на Милк-стрит, в самом конце длинного переулка, почти в лесу.
Деливеренс говорила, а на лице Мерси отражались попеременно смущение, удивление, страх. Она с трудом следила за мамиными указаниями. Дом продан? Еще полгода назад? Но в Марблхеде она никого не знала!
— Ты должна уйти, взяв только нашу книгу и Библию, — продолжала Деливеренс. — Возьми у Бартлеттов кобылу. Достопочтенный Бартлетт знает о наших планах, он, когда Бог даст, поможет тебе перевезти мебель.
Мерси посмотрела маме в лицо и поняла, что ее воля непоколебима. И уже не первый раз ей захотелось быть такой же решительной, как мама. Послезавтра она останется совсем одна. Мерси обхватила себя руками, пытаясь справиться с завладевшим ею ужасом и страхом.
— Мерси, — мягко сказала Деливеренс, нежно касаясь рукой мокрого лица дочери. — Сказано в Евангелии от Матфея, что Господь пришел и изрек: «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою».
Она провела кончиками пальцев по лбу Мерси и улыбнулась.
— Ты мой Петр, дочка. Ты тот камень, на котором будет строиться церковь. И да снизойдет через тебя на землю благодать Всевышнего. Не наполняй дни свои страхом и отчаянием. Сейчас ты должна затаиться на время, а потом снова займись своим ремеслом — ведь ты трудишься в угоду Господу.
— Но мама… — срывающимся голосом проговорила Мерси, осознавая, насколько она мала, ничтожна и беспомощна перед лицом того, что должно случиться.
Деливеренс приложила ей палец к губам и покачала головой.
— Не надо. Ты должна идти. И завтра на западный холм не приходи.
Мерси упала в материнские объятия и тихо зарыдала. Так они сидели несколько часов. За это время в маленьком окошке небо сначала потускнело, потом стало темным и, наконец, окрасилось в серые тона.
Уже с рассветом на западном холме города Салема стали собираться люди. Одетые в темное жители прогуливались взад и вперед, пытаясь скрыть под маской серьезности переполняющее их волнение. Все говорили неестественно громко, голоса сливались в общий резкий пронзительный гул, полный праведного гнева и предвкушения. Собиравшиеся кучками женщины рылись в карманах и обменивались черствым хлебом и сыром. Дети с веселым визгом носились друг за другом, путаясь под ногами у взрослых. Под жарким солнцем земля, взрытая сапогами и лошадиными копытами, очень скоро затвердела и начала крошиться в пыль, которая, поднимаясь в воздух, оседала на одежде и лицах людей и даже застилала солнце. В отдалении, возвышаясь над пеленой пыли и гудящей толпой, виднелось деревянное сооружение — узкий помост, а над ним балка, с которой, точно змеи, свисали шесть толстых веревок.
У подножия холма, где народу было поменьше, стояла высокая девочка в неумело подколотом, слишком большом по размеру чепце. Одной рукой она держала, под уздцы худую беспокойную лошаденку, навьюченную узлами. У ног девочки примостилась небольшая собака, по цвету похожая на облако пыли. Кто-то проходил мимо, в замешательстве не раз оглядывались — вдруг померещилась? Бледное, безучастное лицо девочки не выражало ни удовольствия, ни волнения, ни злорадства, оживлявших лица собравшейся публики.
Время приближалось к полудню, и нетерпение толпы стало почти осязаемым. Ожидание и ощущение угрозы переполняли всех и каждого. Такая атмосфера повисает в таверне прямо перед дракой — смешение страха и испуга, приправленного волнением. Гул нарастал, и когда кто-то разглядел вдалеке тюремную повозку, подпрыгивающую на кочках, толпа взорвалась криками и воплями, среди которых слышались обрывки молитв и призывов к покаянию.
Мерси, положив руку на спину лошади Бартлеттов, приподнялась на цыпочки. Телега, управляемая тюремщиком, приближалась. Шесть женщин разного возраста и роста стояли, вцепившись руками в ее края, чтобы не упасть, когда телега подскакивала и раскачивалась на неровностях дороги.
Когда телега поравнялась с толпой, из-за голов прямо в грудь Сусанне Мартин полетел кочан гнилой капусты. Раздался громкий шлепок, который услышала даже Мерси, стоявшая вдалеке. У женщины исказилось лицо, и она отвернулась. К ее и без того грязному платью прилипли тухлые листья. Ребекка Нерс с мудрыми и добрыми глазами — и это после стольких месяцев в тюрьме! — тощим пальцем сняла один лист с воротничка Сусанны, прошептав ей что-то на ухо. Кивнув, Сусанна все еще с перекошенным ртом закрыла глаза — казалось, ушла в себя — и даже не вздрогнула, когда в край телеги врезался еще один кочан.
Мерси видела, как приговоренные жмутся друг к другу. Сара Гуд пронзительно визжала, когда из беснующейся вокруг толпы тянулись руки, чтобы схватить женщин за подол. Гнилые овощи летели над головами публики, иногда задевая стоявших рядом за плечо. Сара Уайлдс закрылась руками, ее плечи тряслись, а Элизабет Хоу плюнула прямо в лицо какой-то не унимавшейся матроне. В центре повозки, выше всех на полголовы, стояла Деливеренс Дейн. Ее лицо было безмятежно, а глаза смотрели куда-то вдаль. Мерси прищурилась: мамины губы слегка шевелились, но непонятно, какую молитву или заклинание она читала. Мимо пролетел кукурузный початок, едва не задев ее по щеке, а Деливеренс даже не моргнула. Мерси выпрямилась, твердо решив быть сильной, как мама.