И, наконец, версия о возможном бегстве Александра I из Таганрога на английском судне. О ней рассказал в 1956 году на страницах русской эмигрантской газеты «Возрождение» А. Айвазовский, чьи предки по материнской линии были шотландцами и носили фамилию Гревс. С этим именем и связана еще одна таинственная история, имеющая отношение к событиям 1825 года в Таганроге. Но обо всем по порядку.
Бабка А. Айвазовского со стороны матери была одной из трех дочерей шотландца Якова Гревса, приехавшего с семьей в Россию незадолго до смерти Александра I. Пароход прибыл в Одессу, откуда Гревс должен был ехать в Петербург, но в это время на юге России началась эпидемия холеры, а потому семейство Гревсов было вынуждено несколько месяцев пробыть в карантине. Именно в это время в Таганрог и прибыл русский император.
Когда Грейс — старший получил разрешение на выезд из Одессы, он вместо того чтобы поехать в Петербург неожиданно отправился в Таганрог. Там он каким-то образом сходится с Александром I, но в день его смерти, то есть 19 ноября 1825 года, таинственным образом исчезает из города, оставив в полном неведении о себе всю свою семью.
Далее происходят не менее загадочные вещи. Семью Гревс, которая по-прежнему живет в Таганроге, неожиданно берет под опеку граф Михаил Романович Воронцов, впоследствии ставший наместником Николая I на Кавказе и князем. Он перевозит Гревсов в Крым, в свое имение «Алупка», устраивает одного из сыновей Якова Гревса в университет в Одессе, а другому сыну поручает заведование своей личной библиотекой. Никто из Гревсов не знал, чем продиктована такая забота к ним со стороны Воронцова, но мать А. Айвазовского рассказывала ему, что в семье догадались, что граф действовал по чьему-то поручению.
Сам А. Айвазовский долгое время пытался встретиться с сыновьями другого Гревса, брата исчезнувшего Якова, и в 1917 году ему удалось это. От А. П. Гревса, командира 18-го драгунского полка, он узнал, что в имении этих Гревсов, расположенного в Киевской губернии, хранились конверты с надписью: «Вскрыть в 1925 году».
Как полагал А. Айвазовский, в этих конвертах, содержались какие-то сведения, касающиеся Александра I, поскольку на это указывала сделанная на них надпись: по российским законам все сведения, имеющие отношения к какому— либо царствующему лицу, могли доводиться до широкой публики лишь через сто лет.
Но, к сожалению, эти конверты пропали во время революции, поскольку Гревсам пришлось покидать свое имение в спешном порядке. Может быть, предполагал А. Айвазовский, они и до сих пор лежат где-то и ждут своего часа.
Какова, однако же связь между исчезнувшим Яковом Гревсом и то ли умершим, то ли исчезнувшим Александром I?
А. Айвазовский убежден: самая прямая. Он считает, что его прадед не случайно приехал в Россию, не случайно вместо Петербурга «завернул» в Таганрог и не случайно так быстро сошёлся там с императором — судя по всему, он был своего рода агентом, посланным теми силами (какими?), которые подготовили исчезновение Александра I. Вот как оно выглядело, по мнению А. Айвазовского.
19 ноября 1825 года в Таганроге отмечено тремя событиями: смертью Александра I, исчезновением Якова Гревса и уходом из Таганрогского порта яхты лорда Кеткарта, бывшего английского посла в России. Как считает А. Айвазовский, эти события связаны между собой прочнейшей внутренней связью. Поскольку исчезновение Александра было решено заранее, он имитировал собственную смерть, а сам тем временем тайно перебрался на яхту лорда Кеткарта, захватив с собой и Гревса. Последний должен был исчезнуть навсегда, чтобы ничем не навести любопытных на след тайны Александра.
Но куда же доставила яхта своих пассажиров? В Палестину, уверяет нас А. Айвазовский. Там Александр жил некоторое время, затем, когда его внешность достаточно изменилась, его высадили с английского же судна на северном побережье России, откуда он и начал своё продвижение в Сибирь. Что же касается Якова Гревса, то его следы утеряны безвозвратно.
В подтверждение своей версии А. Айвазовский приводит такие доказательства. Во-первых, лорд Кеткарт был не просто послом, но ещё и близким другом императора; во-вторых, когда известный российский историк, великий князь Николай Михайлович, написавший труд об Александре I, просил допустить его к бумагам из архива лорда Кеткарта, ему в этом было отказано; в-третьих, А. Айвазовский утверждает, что в архиве царской семьи имеется выписка из вахтенного журнала английского судна, ушедшего в день 19 ноября 1825 года из Таганрога, свидетельствующая о том, что лорд Кеткард приказал взять на борт какого-то пассажира, которого требовалось переправить в Палестину.
В заключении остаётся сказать лишь о том, что известно на сегодняшний день о личности старца Фёдора Кузьмича.
Сведений о его жизни очень мало, но всё-таки они есть. И кое-какие факты наталкивают историков на любопытные выводы. Многие из тех, кто знал Фёдора Кузьмича, отмечали, что в его речи не так уж редко встречались польско-малороссийские слова и выражения. Вряд ли ими мог пользоваться коренной россиянин, так что историки делают вывод: вероятно, Фёдор Кузьмич довольно долго жил на территории, где преобладало польское население. Впрочем, это не обязательно — польско-малороссийские вкрапления в речи старца могли быть обусловлены просто его частым общением с поляками. Но где было возможно такое общение?
В Киеве, отвечают историки, и при этом указывают на тот факт из биографии Федора Кузьмича, когда он, проживая под Томском, посылал в Киево-Печерскую лавру свою воспитанницу Александру Никифоровну. Посылал не просто так, не наобум, а к конкретным людям, отшельникам, живших в пещерах лавры, назвав воспитаннице их имена. Когда Александра Никифоровна прибыла по адресу, выяснялось, что старцы Киево-Печерской лавры хорошо знали Федора Кузьмича, и, таким образом, его связь с Киевом подтверждалась самым непосредственным образом.
На связь с Киевом же указывают и книги, обнаруженные в келье старца после его смерти, в частности, Киево-Печерский молитвенник.
Федор Кузьмич знал иностранные языки, и этот факт обычно приводят в пример, когда говорят о дворянском происхождении старца. Однако некоторые исследователи, например, кандидат исторических наук А. Серков, высказали противоположное мнение. На их взгляд, Федор Кузьмич мог и не происходить из дворян, выучившись иностранным языкам в Киевской Духовной Академии. Но пока это только предположение.
Ничто не мешает признать, что перечисленные факты в большой степени подтверждают существование у Федора Кузьмича давних связей с Киевом, однако тут возникает правомерный вопрос: если это так, то почему старец оказался в Сибири и почему никому не открыл свое подлинное имя?
Есть несколько догадок на этот счет, но, по мнению автора, самая правдоподобная из них та, которая предполагает в старце церковного еретика. Собственно, это даже и не догадка, поскольку многие современники Федора Кузьмича отмечали у него отклонения от православных догм. Он, например, нерегулярно ходил в церковь, отказывался от исповеди, а самое главное — признавал Богородицу в качестве четвертой божественной ипостаси, то есть почитал ее наравне с Богом Отцом, Богом Сыном и Святым Духом, что расценивалось как ересь.
В пользу такого поворота говорит и то обстоятельство, что в келье Федора Кузьмича обнаружили икону Почаевской Божьей Матери, долгое время являвшейся одной из главных ценностей униатских священнослужителей, то есть тех православных священников, которые вошли в унию с западной католической церковью. Икону вернули православию лишь после польского восстания 1830-31 годов, а до этого она находилась в Почаево — Успенском монастыре на Тернопольщине, принадлежавшему униатам с 1713 года.
Таким образом, есть основания предполагать, что, кроме Киево — Печерской лавры, Федор Кузьмич некоторое время обитал и в Почаево — Успенском монастыре. По каким причинам он оказался позднее в Киеве — неизвестно, но, видимо, именно там он проявился как еретик и был, по всей вероятности, изгнан из лавры. Так началась его странническая жизнь, кончившаяся высылкой старца в Сибирь.
Можно ли все-таки узнать, кто в действительности скрывался под именем Федора Кузьмича? Думается, что да, но для этого следует провести обширные архивные розыски и определить:
— имена тех, кто жил в Почаево-Успенском монастыре до 1831 г;
— кто из братии покинул его после возвращения монастыря в лоно православной церкви;
— кто из монахов монастыря участвовал в польском восстании 1830-1831годов;
— кто из них был наказан за это (либо ссылкой, либо кнутом — вспомним, что у Федора Кузьмича на спине имелись следы, очень схожие со следами ременной плети или кнута).
Выяснив все это, вероятно, можно будет приблизиться к разгадке тайны Федора Кузьмича.
Но, с другой стороны, имеются факты, связанные с пребыванием старца в Сибири и входящие в явное противоречие с тем, о чем мы только что поведали. Так, очевидцы, описывая жилище Федора Кузьмича в Зерцалах, свидетельствуют, что в нем рядом с иконами висел образок с портретом Александра Невского. Князь, как известно, давно причислен русской православной церковью к лику святых, и мы помним, что именно в его честь Александр I получил свое имя, так что образок, имевшийся у старца, наводит на определенные умозаключения.
Однако дело не ограничивалось одним образком. Оказывается, в день Александра Невского в келье Федора Кузьмича обязательно появлялись пироги и собирались гости, коим старец рассказывал о петербургской жизни, причем эти рассказы отличались достоверностью и наличием таких деталей, которые может привести или их очевидец или сопережеватель, или крайне умелый мистификатор.
Удивительны еще два обстоятельства, заставляющие нас снова и снова спрашивать самих себя: так кто же, в конце концов, скрывался под маской сибирского отшельника?
Первое такое обстоятельство — исключительно заботливое, можно сказать, нежнейшее отношение Федора Кузьмича к детям, и особенно к девочкам. Если вспомнить, что двух своих дочерей Александр I потерял, когда они были еще малолетними, то указанная черта характера старца странным образом роднит его с российским императором — известно, что Александр I так же нежно относился к детям.