нади сообщили мне его, меня посетило чувство глубокого покоя. Это знание изменило все мои жизненные приоритеты, сделав меня гораздо более уравновешенным.
Вспоминая все, что случилось тогда, я думаю, что астрологию можно было бы назвать «нелокальным осознанием». Какой-то неведомый мне человек, живший много веков назад, знал меня лучше, чем я знаю себя сейчас. Он увидел меня как вселенскую форму жизни, в которой прослеживается последовательная взаимосвязь с более ранними формами. Я почувствовал, что вместе с этим кусочком коры мне передали очевидное свидетельство того, что меня не сковывают те рамки моего тела, сознания и ощущений, которые я называю своим «я».
Если ты будешь жить в центре единой реальности, то сможешь увидеть эти формы. Поначалу тебе может казаться, что они имеют отношение к тебе лично. Ты создаешь некую форму, которая затем вызывает у тебя чувство привязанности. Но художники никогда не коллекционируют собственные работы; только само творчество способно доставить истинное удовлетворение. В законченной картине больше нет жизни; из нее выжат волшебный сок. То же самое можно сказать о создаваемых нами образах. Переживание начинает тускнеть и блекнуть, как только ты осознаешь, что сотворил его.
Намек на отрешенность, которая прослеживается в духовных традициях стран Востока, заботит многих людей, которые усматривают в этом признаки пассивности и равнодушия. Но на самом деле эта отрешенность скорее напоминает то чувство, которое приходится испытывать творцу, когда его труд окончен. Создав некое впечатление и пережив его, ты естественно испытываешь отрешенность. Но она не приходит внезапно. Мы еще долго с восторгом наблюдаем за тем, как двойственность играет со своими вечно враждующими противоположностями.
Но возможно, что кто-нибудь из нас вдруг решится испытать состояние, называемое греческим словом метанойя[12], которое означает перемену точки зрения. Поскольку это слово множество раз упоминается в Новом Завете, то понятно, что в нем преобладает духовный смысл. Вначале оно означало отречение от греховной жизни, затем стало обозначать раскаяние, и в своем окончательном и более широком смысле подразумевает вечное спасение. Кроме того, если выйти за рамки теологии, слово метанойя очень близко по значению с тем, что мы называем трансформацией. Это превращение локального ощущения себя в нелокальное. Вместо того чтобы всякое переживание называть «своим», ты понимаешь, что всякое явление во Вселенной носит временный, преходящий характер. Вселенная постоянно месит в своих руках материю, словно сырую глину, создавая из нее все новые и новые формы, и в течение какого-то времени ты называешь одну из таких форм своим «я».
Мне кажется, что метанойя — это тайна, которая скрывается в искусстве чтения табличек нади. Когда-то давным-давно некий провидец заглянул в себя, увидел ничем не ограниченный простор единой реальности и извлек из него едва ощутимый импульс сознания по имени Дипак. Провидец перенес это имя вместе с другими необходимыми данными, которые также открылись ему в пространстве и времени. Для этого требуется определенный уровень осознания, которого может достигнуть каждый из нас. Если бы я мог увидеть себя как некую вспышку в поле света (Джйотиша в переводе с санскрита означает «свет»), я бы обрел свободу, которой не могу обладать, пока помню, кто я, и пока нахожусь в своих предполагаемых пределах. Если имена моих родителей были известны задолго до моего рождения и если день смерти моего отца был вычислен за много поколений до того, как он родился, значит, такие предпосылки не подлежат изменению.
Истинная свобода появляется только в нелокальном осознании.
Переход от локального сознания к нелокальному имеет для меня то же значение, что искупление или спасение. Благодаря ему мы попадаем в ту сферу, где душа может жить, и перед этим ей не придется умирать. Вместо того чтобы вновь углубляться в метафизику этого явления, я позволю себе сравнить его с тем, чего хочется каждому из нас, — со счастьем. Хотеть и быть счастливым — это понятие сугубо личное, и поэтому мы адресуем его нашему эго, единственная цель которого состоит в том, чтобы осчастливить свое «я». Если вдруг выяснится, что счастье лежит где-то за пределами этого «я», — в сфере нелокального осознания, — то это будет убедительный аргумент в пользу метанойи.
Для нас, людей, счастье — понятие сложное. Нам очень трудно оставаться счастливыми и не думать о том, что может разрушить наше счастье. Это могут быть нанесенные нам некогда обиды и раны, а иногда — беспокойство о будущем и предчувствия разных несчастий.
В том, что счастье неуловимо, нет ничьей вины. Игра противоположностей — это космическая драма, и наш ум готов к участию в ней. Счастье, как всем известно, слишком прекрасно, чтобы длиться долго. И это действительно так, если перед словом счастье ты спешишь поставить притяжательное местоимение «мое»; тем самым ты непроизвольно отдаляешь его от себя. Метанойя, или нелокальное осознание, разрешает эту проблему, переступая через «мое», поскольку иного пути просто нет. Отдельные стороны твоей жизни конфликтуют между собой. Даже если бы ты мог управлять каждой из сторон, пытаясь постепенно приблизиться к счастью, то остается еще один глубоко скрытый аспект — твои воображаемые страдания.
Врачи тратят годы, пытаясь избавить людей от навязчивых картин воображаемых несчастий, хотя эти картины не имеют ничего общего с реальными обстоятельствами.
Это напоминает мне один эпизод, который произошел с моим коллегой, вместе с которым мы в юности постигали азы медицины. У него была беспокойная пациентка, которая регулярно являлась к нему и требовала, чтобы ее тщательно осмотрели на предмет наличия у нее рака. Рентгеновские снимки каждый раз давали отрицательный результат, но она не унималась и приходила опять. Наконец через много лет рентгеновский снимок подтвердил наличие у нее раковой опухоли. И тогда с победоносным видом она вскричала: «Ага, я же вам говорила!» Воображаемые страдания столь же реальны, как и любые другие, и порой они сливаются воедино.
То, что один человек способен привязаться к своему несчастью с той же страстью, с которой другой привязывается к счастью, может казаться удивительным лишь до тех пор, пока мы как следует не присмотримся к локальному осознанию. Локальное осознание проявляет себя на границе между эго и Вселенной. Это беспокойное место. С одной стороны, наше эго уверено в том, что все под его контролем. Ты идешь по жизни с ощущением важности своей персоны, полагая, будто твои стремления так же важны для всего мира, как и для тебя. Но Вселенная обширна, а силы природы безличны. Восприятие жизни с точки зрения эго и его высокое самомнение оказываются полной иллюзией, если ты смотришь на людей как на крохотные дырочки в холсте Вселенной. Притворяться, будто ты считаешь себя центром Вселенной, небезопасно, поскольку материальные доказательства твоей ничтожности окажутся просто ошеломляющими.
Но где же тогда искать выход? «Его величество» Эго утверждает, что выхода нет. Твоя личность представляет собой кармическую систему, которая упорно цепляется за свое «я».
Однако, отказавшись от локального осознания, ты перестаешь плясать под дудку своего эго. Это значит, что ты оставляешь все попытки осчастливить свое «я». Вселенная не сможет раздавить твою личность, если личности просто не существует. До тех пор пока ты будешь ассоциировать себя хотя бы с одной незначительной частью личности своего эго, все остальные части тут же добавятся к ней. Это все равно как если бы в театре актер вдруг сказал фразу: «Быть или не быть...», — и вся история главного героя, вся его трагическая судьба вдруг раскрылась перед тобой.
Актеры умеют перевоплощаться из одного образа в другой, легко переключая свою психику. Чтобы из Макбета превратиться в Гамлета, недостаточно одного имени. Ты просто вызываешь нужный тебе образ из своей памяти. Больше того — выходя из одного образа и принимая другой, ты попадаешь из одного места действия в совершенно иное: из Дании — в Шотландию, из замка на краю Северного моря — на шабаш ведьм.
Единственный способ отказаться от локального осознания состоит в том, чтобы осмыслить то, чем ты уже обладаешь. Приходя к себе домой в День благодарения, ты, вероятно, неосознанно перевоплощаешься в того ребенка, которым когда-то был. У себя на работе ты выступаешь в одной роли, а находясь в отпуске — в совершенно другой. Человеческая память так хорошо умеет хранить самые разные и совершенно противоположные роли, что даже маленькие дети могут легко перевоплощаться из одной роли в другую. Когда играющих трехлетних малышей, рядом с которыми нет взрослых, снимают скрытой камерой, родители нередко приходят в ужас от того, как поразительно меняются их чада: милые, послушные детки превращаются в задир и забияк.
Некоторые детские психологи осмеливаются утверждать, что развивающие игры очень мало влияют на воспитание подрастающего человека. Двое воспитанных в одной и той же семье и окруженных одинаковой материнской заботой детей вырастают настолько разными людьми, что нам порою не верится, будто это родные братья или сестры. Но было бы правильней сказать, что, подрастая, дети усваивают сразу несколько ролей одновременно, и роль, усвоенная ими дома, является лишь одной из многих — а иначе и быть не может.
Если все это ты видишь в самом себе, значит, от нелокального осознания тебя отдаляет всего один шаг. Тебе остается только понять, что все твои роли существуют одновременно. Так же как и актер, ты хранишь своих разнообразных персонажей где-то вне пространства и времени. Макбет и Гамлет одновременно живут в памяти актера. Их роль на сцене длится несколько часов, но их реальный дом — не то место, где проходят часы. Усвоенная нами роль молча присутствует в нашем осознании, но мы различаем ее в каждой детали.