Вполне естественно, что финансовые интересы отца в конечном счете привели его в самое доходное место. Он вступил в товарищество монетного двора — синекура, которая идеально тешила его тщеславие. Это дало ему годовую ренту и право в День святого Мартина шествовать в почетных рядах, от него же за это почти ничего не требовалось, кроме редких инспекций монетного двора. Как-то раз, когда мне было десять или одиннадцать, он взял меня с собой.
Стоял пасмурный ноябрьский день. На шпилях соборов висели тучи, а пока мы перебирались через площадь, дождь исхлестал нас с ног до головы. Рынок в тот день не работал — из-за дождя на улицах не осталось ни единой живой души, но на монетном дворе было тепло и полно людей. Нас встретил сам главный мастер, угостил горячим яблочным вином, которое обожгло мне горло, но зато разлилось внутри приятной теплотой. Мастер неизменно соглашался с моим отцом, и я от этого был счастлив и горд (позднее я понял, что он возглавлял монетный двор по контракту и надеялся на продление договора с ним). Я стоял позади отца, цепляясь за мокрую полу его одеяния, а потом мы вместе последовали в мастерские.
Это было все равно что войти в сказку, лабораторию волшебника или пещеру гномов. Одни только запахи совершенно опьянили меня: соль, сера, древесный уголь, пот и гарь. В одном из помещений литейщики выливали дымящееся золото из тиглей в канавки в столах; за дверью длинная галерея звенела от ударов звонких молотков — мастера на скамьях расплющивали заготовки. Еще дальше человек с гигантскими ножницами легко, словно материю, резал металл на кусочки размером не более ногтя. Женщины обрабатывали эти кусочки на точилах, спиливая углы и придавая им округлую форму.
Я был очарован. Я и представить себе не мог, что такая гармония, такое единство цели могут существовать за пределами небес. Я автоматически потянулся к одному из золотых кусочков, но тяжелая ладонь отца остановила мою руку.
— Не трогай, — остерег он меня.
Маленький мальчик, еще младше меня, собрал кусочки в деревянную чашу и отнес клерку, сидевшему во главе комнаты, и тот взвесил каждый на маленьких весах.
— Все они должны быть совершенно одинаковы, — сказал мастер, — иначе все, что мы тут делаем, будет совершенно бессмысленно. Чеканка монет имеет смысл только в том случае, если все монеты идентичны.
Клерк сгреб горку золотых дисков со стола в фетровый мешочек, взвесил его и сделал запись в гроссбухе на столе. Потом передал мешочек ученику, который торжественно понес его к двери в дальней стене. Мы двинулись следом.
Я сразу же увидел, что это помещение отличается от предыдущего. Окна здесь были забраны железными решетками, на дверях висели тяжелые замки. Чеканщики, четыре громадных человека с обнаженными руками и в кожаных передниках, стояли за рабочим столом и лупили по металлическим плашкам, как по миниатюрным наковальням. Ученик подал мешочек одному из них. Чеканщик рассыпал заготовки на столе перед собой, потом вложил один из дисков в формочку, замахнулся молотком и ударил. Один удар — взрыв искр, щечки формочки раскрылись, и к горке готовых добавилась новая монетка.
Я смотрел, распахнув глаза. В свете тяжелой лампы монетки сверкали и подмигивали своим идеальным блеском. Отец и мастер стояли спиной ко мне, разглядывая в лупу одну из формочек. Чеканщик за столом сосредоточенно укладывал золотую заготовку в формочку.
Я знал, что делать это нельзя, но разве можно считать воровством, если ты берешь какую-то вещь, которая тут же стократно будет заменена на новые? Это все равно что зачерпнуть горсть воды из реки, чтобы напиться, или сорвать ягодку с куста ежевики. Я протянул руку. Монетка еще была горячей от формы. На мгновение передо мной мелькнуло отштампованное лицо святого Иоанна, укоризненно смотрящее на меня. Потом оно исчезло в моем сомкнувшемся кулаке. Я не испытывал ни малейшего чувства вины.
Это не имело никакого отношения к корысти — я не нуждался в золоте. Это было какое-то желание, которого еще не изведал мой детский ум, жажда чего-то совершенного. Я смутно понимал: эти монеты отправятся в мир и будут видоизменяться и видоизменяться снова — в собственность, власть, войну и спасение, и все это будет происходить потому, что каждая представляет собой одну из множества составляющих единой системы, столь же непреходящей, как в природе вода.
Они закончили. Отец пожал руку мастера, произнес несколько одобрительных слов, мастер хищно улыбнулся и предложил выпить шнапсу в его покоях. Он отвлекся, чтобы сказать несколько слов чеканщикам, а я потащил отца за рукав, показывая на дверь и елозя ногами, мол, невтерпеж. Он с удивлением посмотрел на меня, словно забыл о моем присутствии, потом взъерошил мне волосы — максимум проявления нежности, на какое был способен.
Я понял, что попался, в тот момент, когда мы перешагнули порог. Клерк стоял у стола, напротив него ученик, оба недоуменно смотрели на весы, одна чаша которых, с бархатным мешочком, ушла высоко вверх, а другая неподвижно покоилась на столе, придавленная медной гирькой. Я почувствовал, как в животе у меня словно образовалась пустота, но одновременно не переставал удивляться системе, столь четко отлаженной, что она способна обнаружить отсутствие одной-единственной монетки.
Мастер подбежал к столу. Последовали сердитые слова. Клерк поднял гирьку, поставил другую — чаши прошлись туда-сюда, но результат остался тем же. Вызвали чеканщика, который яростно принялся отстаивать свою невиновность. Клерк вытряхнул из мешочка его содержимое и принялся пересчитывать монетки, выкладывая каждую в квадратик клетчатой скатерти. Я безмолвно вел счет вместе с ним, чуть ли не веря, что отсутствующая монетка может каким-то чудесным образом появиться. На столе выстроился один ряд из десяти монет, потом второй, третий, и начал выстраиваться четвертый.
— Тридцать семь. Тридцать восемь. Тридцать девять. — Клерк запустил руку в мешочек, вывернул его наизнанку. Ничего. Он сверился со своим гроссбухом. — Прежде тут было сорок.
Клерк гневным взглядом посмотрел на чеканщика. Чеканщик уставился на мастера, тот взволнованно смотрел на моего отца. Никто не подумал посмотреть в мою сторону, но это не имело значения. Я знал, что на меня устремлено всевидящее око Господа, чувствовал его гневный взгляд. Ладошка у меня вспотела. Гульден в моей руке налился свинцовой тяжестью, усугубляя мою вину.
Моя рука разжалась. Может быть, монетка выскользнула сама, может быть, я хотел, чтобы она вывалилась, но так или иначе гульден выпал, стукнулся о пол у моей ноги и покатился в сторону. Пять голов повернулись на звук и проводили катящуюся монетку взглядами, потом глаза всех остановились на мне. Один из пяти оказался проворнее других. Сильный удар по затылку сбил меня с ног. Сквозь слезы я видел, как клерк нагнулся и поднял беглую монетку, протер и любовно положил к остальным. Последнее, что я помню, прежде чем отец уволок меня: клерк облизывает перышко и заносит итоговую цифру в свой громадный гроссбух.
Тем вечером отец снова поколотил меня, исхлестал своим клепаным ремнем, предавая вечному проклятию мой смертный грех. Я охотно вопил — стоицизм приводил его в еще большее бешенство. Но я, лежа на лавке и глядя в камин, видел только бесконечный водопад золотых гульденов, каждый из которых являл собой сверкающий фрагмент совершенства.
III
Нью-Йорк
«Раньше у каждого был круг друзей, — думал Ник, — а теперь — список».
Маленькие фотографии на веб-странице, словно звездочки на истребителе по числу сбитых самолетов врага или перечень контактов с людьми, с которыми ты выходил на связь в хронологическом порядке. И неважно, как ты себя чувствовал; даже если ты не был расположен к разговору, твои друзья безжалостно заставляли тебя соучаствовать в их словесном поносе. Какая-то часть Ника возражала против такого положения, но тем не менее он продолжал пользоваться онлайн-чатами. Он сейчас смотрел на один из таких списков на своем мониторе, на зеленую кнопочку, мигающую против высветившегося имени. Это имя вот уже несколько месяцев находилось в конце его списка — среди прежних коллег, старых школьных приятелей и всяких друзей друзей. Но это пока еще ничего ему не говорило.
Джиллиан. Ник откинулся к спинке кресла. В его квартире было темно — свет исходил только от сиреневатых экранов: один на его столе, другой в противоположном углу комнаты, где телевизор неизвестно кому показывал ночной фильм. Он несколько месяцев ждал этого момента: проверял сотовый, голосовую почту, «Скайп» и несколько адресов электронной почты, его надежды даже воспаряли ежедневно, когда он видел приближающегося почтальона, — ах, сколько существует способов не обращать на человека внимания. И вот она объявилась.
Курсор завис над продолжающей мигать зеленой кнопкой. Сердце Ника бешено колотилось. Он глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, потянул ворот свитера, распрямляя его. Нужно бы побриться. Он кликнул мышкой.
Крик вспорол тишину, словно нож. Поначалу он подумал, что это из телевизора, но звук там был выключен. Он подождал еще секунду — не повторится ли? Тишина. Может, послышалось? На мониторе компьютера в окошке появилось зернистое изображение. Что-то похожее на рисунок обоев: серобелая стена с небольшими елочками, нарисованными на ней. А может, это была занавеска — елочки словно шевелились и раскачивались перед камерой. Картинка была дерганая, и разобрать ничего не удавалось.
— Джиллиан? — сказал он в микрофон над компьютером. — Ты там? — Он прищурился, глядя в камеру. — Это какая-то шутка?
Он почувствовал горечь разочарования. А ведь знал же, что так оно и будет.
Но кто-то там все же, видимо, был. Он услышал голоса — мужские голоса — и что-то похожее на звуки потасовки. Вдруг елочки резко съехали в сторону. Появилось лицо мужчины — смуглое, средиземноморского типа, сплюснутое, как картофелина (следствие искажения камерой), в губах зажата горящая сигарета. На его щеке вроде бы мелькнуло кровавое пятно — наверное, порезался во время бритья. Ник у