Слова потоком вырывались из него, он жаловался на превратности и несправедливости, в порочном кругу которых оказался. Он разволновался, но ему стало легче оттого, что он выговорился.
— И все это из-за карты.
— Из-за карты, — повторила Эмили. Его вспышка, казалось, потрясла ее, но в меньшей мере, чем он ожидал. — Я вчера еще немного порассматривала ее. Из восьми животных три не появляются ни на каких других картах.
— Может быть, это подделка.
— А может быть, Джиллиан Локхарт сделала одно из самых ценных открытий за последние двадцать лет. — Она сказала это торжественно, без малейшей иронии.
— Мне помнится, вы говорили, эта карта может стоить всего тысяч десять.
Эмили так посмотрела на него, что Ник устыдился своих слов.
— Эта карта может оказаться одним из первых отпечатков с медной доски. А кроме того, это само по себе весьма впечатляющее произведение искусства. Деньги, которые вы платите за такие вещи, ни в коей мере не говорят об их истинной стоимости.
— И они стоят того, чтобы ради них идти на убийство?
Эмили немного помолчала.
— Может быть, дело не в карте. Может, карта — часть чего-то еще. — Она наклонила голову, разглядывая его, словно перед ней был средневековый гобелен. — Ведь в этом есть что-то еще.
Лгать у Ника всегда получалось плохо.
— Этого я не могу вам сказать.
— Потому что не знаете или потому что не хотите?
— Поверьте мне, вам ни к чему это знать.
Она подалась к нему над столиком.
— Мне нужно это знать. — И опять ее открытый взгляд. — Что еще вы нашли?
Ник сглотнул. Ламинированная кромка бумажного стаканчика смялась под его пальцами. Он выглянул в окно, прислушиваясь к вою сирен.
— Джиллиан прислала мне еще одно сообщение. Одновременно с этой картой, но я только сейчас разобрался в нем. — Он не стал уточнять, каким образом. — Там приводится адрес.
— И вы думаете, что Джиллиан может находиться по этому адресу? Или она оставила там что-то? — Лицо Эмили, раскрасневшееся от возбуждения, было таким незащищенным. — Вы собираетесь выяснить это.
Ник не стал отрицать.
— Пожалуйста, не говорите об этом полиции. По крайней мере, до завтра.
— Не скажу.
Эмили в задумчивости крутанула бутылку с водой на столе. Ник обратил внимание на ее привычку — в моменты напряженных размышлений она всегда сутулилась и прижимала руки к бокам. Когда она подняла на него глаза, взгляд ее был ясен и тверд.
— Я поеду с вами.
Было бы неправдой сказать, что он не думал об этом. В глубине души он отчаянно хотел, чтобы она была с ним — напарница, доверенное лицо, подруга, которую он едва знал. Но с ее стороны это же безумие!
— Нет. — Он постарался придать своему тону твердость.
Эмили только смотрела на него; ее молчание возымело действие. Ник пустился в объяснения.
— Это было бы слишком опасно для нас обоих. Мы не знаем друг друга. А если вам и известно что-то обо мне, так это то, что я вор и убийца.
Искорки в глазах Эмили отмели это соображение.
— И это не то что съездить в Нью-Джерси. Это… долгое путешествие.
— Ведь это в Париже? — Эмили прикусила губу. — Вы вроде бы сказали, что полиция конфисковала ваш паспорт.
Ник понять не мог, как такое нежное существо может быть столь настойчивым.
— Меня не интересует карта. Я хочу найти Джиллиан.
— Конечно. Я хочу вам помочь.
— Почему?
— Потому что я не желаю оставаться в Нью-Йорке, возвращаться каждый вечер домой, думая, не придут ли за мной сегодня. И еще потому, что вам никакая помощь не будет лишней.
Она поставила бутылку. Та издала гулкий звук, соприкоснувшись с пластмассовой столешницей.
— И как мы туда попадем?
— Есть континентальный рейс — вылет сегодня в шесть тридцать из аэропорта Кеннеди в Брюссель. — Агент постучал по клавишам компьютера. — Места еще имеются.
Ник не мог вспомнить, когда в последний раз был в транспортном агентстве. Наверное, во время учебы в университете, когда Интернет еще только изобрели. Он забыл, как медленно тут все делается. Он старался не оглядываться слишком часто через плечо на поток машин, медленно ползущих по Сорок второй улице.
— Будьте добры ваши паспорта.
Эмили расстегнула сумочку и пустила свой паспорт по столу. Ник засунул руку в карман за бумажником, ощущая жесткую книжицу внутри. Он вытащил ее и веером, словно это были две карты, положил поверх паспорта Эмили, ожидая вердикта агента.
Тот пролистал книжицу, сличил фотографию с оригиналом.
— Вы британец? — спросил он Ника.
— По материнской линии.
Он подал заявку на паспорт перед отъездом в Германию, чтобы избавить себя от лишних хлопот при получении разрешения на работу. У него и в мыслях не было, что ему придется тайком ускользать из своей страны. Он пока еще не был уверен, получится ли это.
Кажется, агента все устроило. Он вернул оба паспорта.
— Счастливого пути.
XXVI
Штрасбург, 1434 г.
Штрасбург — это перекрестье дорог. Дорог с севера, с богатых рынков тканей в Брюгге и еще дальше — Лондона. Дорог с юга, из Милана, Пизы и далеких берегов Африки на другой стороне Средиземного моря. Дорог с запада, из Парижа и Шампани, продолжающихся на восток в столицы империй — Вену, Константинополь, Дамаск и славящиеся пряностями города Востока. А в нескольких милях от Штрасбурга — великая текучая дорога Рейна, излом моей жизни.
Дороги были артериями христианского мира, а Штрасбург — его сердцем. Я стоял на острове среди реки Иль, притока Рейна. Необходимость и человеческая изобретательность превратили Иль в целую сеть каналов, закольцевавших город водой и камнем. Войдя в город, ты совершал удивительное путешествие по мостам, перекинутым через рвы, огибал ворота, башни и углублялся в узкие проулки, которые вели, казалось, к очередному мосту, но ты оказывался вдруг на громадной площади. Там, где сходились все дороги, стоял собор Богоматери. Здесь я и нашел то, что искал.
Я прибыл по западной дороге. Стояло изумительное весеннее утро, после дождя, вымывшего ночью улицы, с синего неба ласково светило солнышко. В воздухе висела росистая свежесть, вернувшая цвет моим щекам. Во мне было не узнать того несчастного, который убивал себя перед печью в башне Тристана. Ожоги и пузыри у меня на руках сошли, осталась только красноречивая проплешина в бороде в том месте, где я обжег себе щеку купоросным маслом. У меня был новый плащ из неброской синей ткани и новая пара сапог, купленных мною на деньги, которые я заработал, копируя индульгенции на Рождество. Я чувствовал себя новым человеком. Незнакомые люди больше не отскакивали в сторону и не переходили на другую сторону улицы, когда я останавливался, чтобы спросить у них дорогу. И я таки нашел дом под вывеской медведя.
Я бы так или иначе нашел его. Он стоял напротив собора, на другой стороне площади, ставшей складом для камней, из которых строилась новая башня по южному фасаду собора. Я, словно по лабиринту, шел мимо громадных каменных блоков. В дальнем конце я увидел позолоченного медведя, который карабкался по металлической лозе над дверью ювелирной лавки.
Я вытащил из сумки, висевшей у меня на шее, карту и посмотрел на нее. Впрочем, этого почти и не требовалось. По прошествии четырех месяцев все мельчайшие подробности запечатлелись у меня в голове, став такой же идеальной копией, как и сама карта. Медведь в левом верхнем углу был тот же, что и на карте, хотя на карте виноградная лоза не была видна.
Я в возбуждении приблизился к лавке. Все тут было знакомо: колечки на стержнях, коробки с бусинами и кораллами, золотые пластины и чаши, сверкающие из теней за решетками шкафа. Даже человек за прилавком напомнил мне Конрада Шмидта. Чем-то он был похож и на моего отца. Он настороженно приветствовал меня, когда я подошел.
Я показал ему карту и сразу же увидел, что он ее узнал.
— Это ты сделал?
Париж
Над Гар-дю-Нор[20] в восемь утра висел мелкий туман, словно еще оседал пар столетней давности. В конце платформы у кафе прохаживался полицейский, поглядывая на пассажиров, прибывших ранним поездом из Брюсселя. Пассажиров в субботнее утро было не много: гуляки, еще не протрезвевшие, болельщики, еще не напившиеся, несколько одиноких бизнесменов, стайки туристов в шортах и сандалиях, с рюкзаками за плечами — для них вечно стояло лето.
Последними с поезда сошла любопытная пара: мужчина лет тридцати в джинсах и длиннополом черном плаще и молодая женщина в красной куртке с высоким воротником и в ярко-красных сапожках. Они явно путешествовали вместе, но в отношениях между ними чувствовалась какая-то неловкость, наводившая на мысль, что они мало знакомы. Разговаривали они, не глядя друг на друга; когда мужчине, обходя колонну, пришлось податься в сторону и он задел руку женщины, оба извинились. Парочка на одну ночь, решил полицейский, — двое коллег, выпившие лишнее в поездке, слишком молодые, привычки у них еще не выработалось. Мужчина, вероятно, считал себе более везучим из них двоих. Девушка была красива строгой красотой. Полицейский раздел ее глазами, прошелся взглядом по осиной, стянутой поясом талии и полной груди, потом взглянул в темные глаза, оценил растрепанные волосы и вызывающе алые губы. Мужчина же выглядел неопрятным и каким-то растерянным. Возможно, ему предстояла встреча с женой.
У Ника свело живот, когда он увидел наблюдающего за ними полицейского. Неужели его опознали? Может быть, он объявлен в розыск? Может быть, нью-йоркская полиция разослала его фотографию через Интерпол? По мере приближения к полицейскому движения его становились все более неестественными, он словно впал в ступор от психологической нагрузки. Полуповернувшись к Эмили, он сказал ей что-то невнятное, она с неловким видом кивнула.
Но разница во времени выручила его — трудно было выглядеть слишком напряженным, когда у тебя слипались глаза. Ник провел ночь, словно одеревенев в кресле, а Эмили рядом с ним прикорнула, накрывшись одеялом. Страх не давал ему уснуть над Атлантикой. Он был напуган тем, что осталось позади, и боялся того, что ждет впереди. Когда он начал задремывать, в салоне включился свет — самолет пошел на посадку в Брюсселе. Потом была сутолока в аэропорту, поездка на такси в город и первый поезд на Париж. Эта идея принадлежала Эмили. Из Брюсселя они могли попасть в любое место Европы, нигде больше не показывая своих паспортов. Хотя имелись и другие способы найти их.