— Я вчера видел ювелира Дюнне, — сказал Драх. — Он делает новую доску и утверждает, что буквы там будут более ровные. Но на это требуется много часов работы. Он не может тратить столько времени без дополнительной платы.
Я не слушал его. Буквы на монете вернули меня к дням моего детства. У нас в доме некоторое время жили коллеги моего отца по монетному двору. Одним из этих жильцов был гравер. Помню, однажды я прокрался в его комнату и смотрел, как он работает. Он взял металлическую болванку, на которой выгравировал рисунок, поднес к ней металлический стержень и сильно ударил по нему молотком. Увидев высеченные ударом искры, я удивленно вскрикнул. Он услышал меня и подозвал к себе. Позволил подержать в руке стержень, сказал, что это называется «пуансон». Он показал мне кончик, на котором была гравировка в виде буквы «А». Когда он ударил молотком и пуансон вдавился в форму, на металле остался идеальный отпечаток. Потом его должны были залить золотом, чтобы отпечаток буквы перешел на монету. Таким был бесконечный цикл творения и воспроизведения: пуансон и форма, мужское и женское начала, удар и отпечаток.
Это происходит, когда отыскивается решение любой идеи: потом дивишься, почему это на открытие столь очевидное ушло так много времени? Почему мы тратили месяцы, пытаясь выгравировать слова, тогда как и я, и Дюнне знали: наилучший отпечаток буквы в металле можно получить с помощью пуансона? Я могу только сказать, что Драх делал свои доски для карт методом гравировки, и мы шли проторенной им тропой, даже не давая себе труда задуматься.
Драх нетерпеливо смотрел на меня. Он не любил, когда его игнорируют. Я встретил его взгляд и улыбнулся. Конечно, я видел, что с ним происходит, но удержаться не мог.
— И какое приданое дают за Эннелин?
XXXVII
Париж
«Может быть, они следили за мной?»
Три часа потратила Эмили, чтобы вернуться в отель. Она пересаживалась с одного поезда метро на другой, прыгала в автобусы и внезапно выходила из них, неожиданно меняла маршрут, застывала у витрин, всматриваясь в отражения, и постоянно оглядывалась через плечо — не идет ли кто следом. Когда она проскользнула в отель, на город уже опустилась темнота. Она разбудила Ника, который так и не адаптировался к смене часовых поясов, и потащила его в кафе в тихом переулке недалеко от Монпарнаса. Она все еще не чувствовала себя в безопасности.
— Если они следили за вами, то знают про отель. — Ник отхлебнул пива и в десятый раз повернул голову, оглядывая кафе. Он не мог сидеть спокойно. — Слава богу, что у вас был баллончик.
— У меня был кое-какой неприятный жизненный опыт. — Эмили почти не шевелилась, не в силах отойти от пережитого потрясения. — Наверное, все дело в книге. Я каким-то образом привела в действие их сигнализацию. Задела своеобразную растяжку.
Еще несколько дней назад Ник воспринял бы это как параноидальный бред, а сегодня он только кивнул.
— Может быть, так они и Джиллиан нашли. Поэтому-то она и спрятала свой читательский билет в банковской ячейке.
Карты, что оставила им Джиллиан, все больше становились похожи на коробку с заточенными ножами, а не на сундучок с сокровищами.
— Если бы только мы могли так же легко найти и ее.
Эмили молча грела ладони о кружку с кофе. Два раза Нику показалось, будто она собирается что-то сказать, но так ничего и не произнесла. Ник мог только догадываться, что у нее на уме.
— Если вы хотите вернуться домой, я вас пойму, — быстро сказал он, зная, что не произнесет этого, если даст себе время задуматься. — Бог знает что бы они сделали с вами, если бы вам не удалось вырваться. У вас нет причин подвергать себя опасности ради Джиллиан.
Эмили словно передернуло.
— Я не… — Она не закончила, замолчала, потом начала снова: — Я не вернусь домой.
Он знал, что должен возразить, но у него не хватило воли. Она бросила на него настороженный взгляд, и он выдержал его, пытаясь подбодрить ее. Это было нелегко — он чувствовал себя совершенно выпотрошенным.
— Ну, по крайней мере, я что-то получила за свои труды. — Краска вернулась на лицо Эмили. — Джиллиан искала сведения по «Физиологу» — книге, описывающей животных. Именно в этой книге она и нашла карту. В библиотеке замка наверняка была одна такая книга.
Ник задумался на секунду.
— Мне известен человек, который должен это знать.
— Ательдин.
Знакомый голос, такой угрожающий в своей заученной отстраненности.
— Это Ник.
Мимо будки телефона проехало такси. Удивленное молчание Ательдина утонуло в шуме покрышек по мокрой мостовой. Когда шум смолк, Ник услышал:
— Есть какие-нибудь новости о нашем общем друге?
— Может быть — мы не уверены. Нам нужно проверить список книг, которые она увезла из замка. Вы можете нам помочь?
— Возможно, если вы это обоснуете.
— Джиллиан пропала. Эмили сегодня ходила в Национальную библиотеку, и ее там тоже чуть не похитили. Это достаточное обоснование?
— Я вам сочувствую.
Ник посмотрел на Эмили через стекло телефонной будки. Она кивнула.
— Джиллиан нашла карту. Старую карту.
— Я так думаю, сделанную Мастером игральных карт. — Ательдин, казалось, был ничуть не удивлен. — И эта карта у вас?
— Мы думаем, она могла найти ее в некоем бестиарии или… — Ник с трудом произнес это слово, — «Физиологе».
— Неужели?
Ник чуть ли не видел перед собой взметнувшиеся брови, внимательный взгляд. Он был рад, что их разделяют телефонные провода. Ник молча ждал.
— Я проверю опись из Рамбуйе. Могу я перезвонить вам на этот номер?
— Это телефон-автомат.
— Я быстро.
Ательдин повесил трубку. Ник ждал в телефонной будке, оглядывая дорогу через треснутое стекло. Чуть поодаль под грязным одеялом на подстилке из сложенных картонных коробок сидел бездомный. Ник удивился, что тот еще не замерз. Он полез в карман, нащупал там несколько евро, но страх удержал его на месте. А вдруг этот старик вовсе не тот, кем кажется? Ник читал книги, где шпионы переодевались в бродяг, чтобы вести наблюдение. Может быть, этот человек следит за ним? Ник внимательно разглядывал сидящего, не вынимая руку из кармана.
В поле его зрения мелькнула какая-то тень. Он вздрогнул, но это была всего лишь Эмили. Она прошла по пустой улице и наклонилась над бездомным. Бросила пару монеток в его пластиковый стаканчик, обменялась с ним несколькими словами, потом поспешила назад. Нику стало стыдно.
— Что он сказал?
— Он сказал, чтобы вы перестали глазеть на него.
Прежде чем Ник успел исполниться еще большим чувством вины, раздался телефонный звонок. Он с радостью схватил трубку.
— Да?
— Хорошие новости. В коллекции старика был бестиарий. Тот самый. Джиллиан включила его в перечень. Датируется серединой пятнадцатого века. Между прочим, по стилю есть сходство с создателем «Бедфордского часослова».
— С кем?
— Расскажу позднее. Вам понравится.
— А когда мы сможем увидеть книгу?
Сухой смешок.
— Боюсь, тут все не так просто.
— Что вы имеете в виду?
— Ну, во-первых, книги в Париже уже нет. Вы ведь помните — она промокла? Реставраторы забрали ее в свое хранилище.
— И где это?
— В Брюсселе.
Ник выругался.
— А мы можем туда попасть?
— Я мог бы вас туда провести. — Это было завуалированное предложение, интонационный нюанс, открывавший дверь к переговорам.
Мысли Ника метались. Он посмотрел на улицу и увидел, что нищий ушел. Решил воспользоваться подаянием Эмили и найти на эти деньги теплую постель… а может, в этот самый момент говорил человеку со сломанным носом, где найти Ника и Эмили?
— И как скоро мы сможем туда поехать?
— Немедленно, если хотите. Это всего три часа на машине. Но тут есть одна загвоздка.
Ник ждал.
— Книга заморожена.
XXXVIII
Штрасбург
Этот дом напомнил мне отцовский. Отчего неприязнь мгновенно усилилась. Он располагался вблизи пристаней, где по улицам гулким эхом разносился грохот бочек, скатываемых с барж. Площадь напротив напоминала кроличий садок: все дома зияли открытыми откидными дверями, через которые бочки загружались в подвалы внизу.
Такая же дверь была и под окном в доме вдовы Эллевибель, только она оставалась закрытой. Как и ставни в окнах на первом этаже. Я постучал в дверь, надеясь, что мне никто не ответит.
Дверь распахнулась. Одетый в черное слуга впустил меня в дом и провел в комнату, выходящую на площадь. Первое впечатление от комнаты сложилось весьма благоприятное. Стены забраны богатыми тканями бордового цвета, в камине горит приятный согревающий огонь. Хотя снаружи не было темно, я увидел зажженные свечи. Четыре больших сундука в разных углах комнаты возвещали о достатке.
Но при более пристальном взгляде картинка теряла свой блеск. Пыль на полу вокруг сундуков была прорезана полосами, будто эти сундуки только недавно туда затащили. Канделябры были очищены от старого воска, но свечи внутри оказывались не более чем огарками. Материя на стенах во многих местах пестрела заплатками, одна из них была похожа на старое платье, которое специально отгладили, чтобы завесить им дыру. Даже я, полжизни проведший в хибарках и на чердаках, видел это притворство. Наверное, это был первый случай в моей жизни, когда кто-то хотел произвести на меня впечатление.
Когда я вошел, мне навстречу поднялась женщина лет пятидесяти. На ней было длинное, подпоясанное чуть ниже грудей платье с белым воротником и шаль, тщательно накинутая таким образом, чтобы скрыть ее седые редкие волосы. Уголки ее рта были опущены, маленькие глаза смотрели холодно. Но как и при украшении комнаты, она старалась изо всех сил и использовала все имеющиеся у нее средства. Она выдавила на лице улыбку и сумела сохранить ее на все то время, что мы шли с ней по комнате. Она посадила меня на почетное место — стул с высокой спинкой, за которым, вероятно, сидел ее муж, — и приказала слуге принести лучшее вино.