— А теперь он поселился в твоих мыслях и заставляет сердце пылать.
— Угадала.
Я умолчала о том, что при воспоминании о нем по всему моему телу разливается тепло и становится светлее на душе, но она и сама обо всем догадывалась.
Скажи мне Йолта, что томление вызвано отчаянием, в которое приводили меня мысли о Нафанаиле, я бы этого не вынесла.
Наши пути с Иисусом пересеклись в тот самый миг, когда мой мир обрушился, это правда. Полагаю, отчасти он был послан мне в утешение. Йолта, видно, знала об этом, однако ни словом не обмолвилась. Взамен она сказала мне, что я отправилась в путешествие по тайным небесам, которые лежат по ту сторону облаков, и правит там небесная царица, потому что Яхве ничего не смыслит в сердечных делах женщин.
Шаги сотрясли лестницу, и я обернулась. Из темноты, словно поплавок из воды, вынырнула голова Йолты. Тете было не занимать проворства, но я боялась, что в один злосчастный вечер она свалится с крыши во двор. Я тотчас протянула ей руку, но вместо того, чтобы ухватиться за нее, Йолта шепнула:
— Спускайся, пришел Иуда.
— Иуда?!
Она зашикала на меня, вглядываясь в тени внизу. Незадолго до того один из солдат Антипы, тот, у которого нрав был жестче, топтался у черного входа в дом.
— Брат ждет тебя в микве, — еле слышно произнесла тетя. — И смотри, чтобы тебя никто не заметил.
Я дала ей спуститься первой, а потом последовала за ней, вспоминая по дороге, как отец кричал, что если Иуду поймают, то Антипа казнит его.
Полупрозрачная синеватая мгла заполнила двор. Солдата не было видно, но он мог оказаться где угодно. Я слышала Шифру, которая где-то поблизости чистила жаровню. Над головой мерцали огоньками узкие окна верхних покоев. Йолта сунула мне в руку глиняный светильник и полотенце.
— Да очистит Господь твое тело и дух, — громко произнесла она на тот случай, если Шифра подслушивает, и исчезла в доме.
Мне хотелось перелететь через двор и ступеньки, ведущие вниз, к брату, но я подрезала себе крылышки и пошла не торопясь, напевая молитву, которой сопровождается омовение в микве. Когда я спускалась к бассейну, из цистерны до меня донесся звук, напоминающий биение сердца: кап, кап… кап, кап. Казалось, что воздух в тесном подземелье сгустился. Луч поднятой лампы прочертил полосу на темной глади воды.
— Иуда! — тихо позвала я.
— Я здесь.
Я обернулась и увидела брата у стены позади меня: знакомые красивые черты смуглого лица, быстро мелькнувшую улыбку. Я поставила лампу и обняла его. От его шерстяной туники пахло потом и лошадьми. Иуда изменился. Похудел, загорел; незнакомый мне огонь вспыхивал в его глазах.
Неожиданно на смену радости нахлынула волна гнева.
— Как ты мог бросить меня на произвол судьбы? Даже не попрощался.
— Сестричка, с тобой была Йолта. Иначе я бы тебя не оставил. Мое нынешнее дело важнее любого из нас. Я делаю это ради Господа. Ради нашего народа.
— Отец сказал, что Антипа предаст тебя смерти! Его солдаты ищут тебя.
— Что тут поделаешь, Ана? Всему свое время. Римляне топчут нашу землю семьдесят семь лет. Разве ты не видишь в этом благоприятного знака? Семьдесят семь. Нет числа священнее у Господа, и оно говорит, что пришел наш час.
Потом брат заявил, что он один из двух мессий, обещанных Господом. Иуда с детства страдал мессианской лихорадкой, которая то усиливалась, то ослабевала в зависимости от жесткости римской политики. Эта болезнь поразила почти всех в Галилее, хотя про себя я бы так не сказала. О мессиях сообщалось в пророчествах, не спорю, но действительно ли я верила, что мессия-первосвященник из дома Ааронова и мессия-царь из рода Давидова внезапно явятся рука об руку во главе ангельского воинства, спасут нас от угнетателей и вернут трон народу Израилеву? Господа нельзя уговорить даже расторгнуть простую помолвку, а Иуда предлагал мне поверить, будто Господь намеревается сокрушить могущество Рима.
Впрочем, спорить с братом было бесполезно, да я и не пыталась. По воде скользила его тень. Я стояла и смотрела на нее. Наконец я нарушила тишину:
— С тех пор, как ты исчез, многое случилось. Я обручена.
— Знаю. Потому и пришел.
Не представляю, откуда брат мог узнать о моей помолвке и почему это известие заставило его вернуться. Видно, причина была достаточно серьезной, раз он рискнул свободой.
— Я здесь, чтобы предупредить тебя: Нафанаил бен-Ханания — дьявол.
— Ты поставил свою жизнью под удар, чтобы сказать мне это? Неужели ты думаешь, я не знаю, какой он дьявол?
— Сомневаюсь, что ты действительно понимаешь. Человек, который занимается финиковой рощей Нафанаила, сочувствует нашему делу. Он подслушал кое-что.
— Управляющий шпионит за Нафанаилом ради тебя?
— Послушай… мне надо торопиться. Твоя помолвка значит нечто большее, чем условия, записанные в контракте. У отца кое-чего нет, и нам это хорошо известно.
— У него нет земли, — кивнула я.
Едва ли не у каждого человека есть свой личный демон, ненасытный зверь, который грызет не переставая. Отцовским мучителем была мысль о владении землей. Его собственному отцу в Египте принадлежали внушительных размеров поля, на которых рос папирус, и по закону моему дяде Харану, старшему в семье, причиталась двойная доля, а отцу — всего одна. Однако же Харан — тот самый жестокий родич, отославший Йолту к терапевтам, — добился для младшего брата места при дворе отца Антипы, царя Ирода Великого, подальше от Египта. Моему отцу тогда исполнилось всего восемнадцать, он был слишком молод и доверчив, чтобы распознать обман. В его отсутствие Харан обошел закон и завладел и отцовской долей. Точь-в-точь история Иакова и Исава, только тут место украденного первородства принадлежало земельному наделу, сияющей отцовской мечте.
— Нафанаил явился к отцу, предлагая четверть своего имения, — продолжал Иуда.
— В обмен на меня?
— Нет, сестричка, о браке с тобой тогда никто не помышлял. — Иуда смотрел себе под ноги.
Нафанаил стремился достичь влияния во дворце и был готов отдать за это большую часть своей земли. Отец уже посулил ему место в совете, где бен-Ханания мог использовать свою власть в интересах богачей и снизить сумму выплачиваемых ими налогов. Если и этого будет недостаточно, отец пообещал, что склады Нафанаила станут хранилищем собранных со всей Галилеи налогов, а также дани, которую выплачивают римлянам. Таким образом Нафанаил превратится в самого богатого человека Галилеи после Антипы. Взамен отец получит то, чего страстно желает, то, что у него украли: право называться земледельцем.
— А как же я?
— Это отец придумал, чтобы ты была частью сделки. Уверен, не обошлось без матушки, которая зудела, чтобы он нашел тебе достойную партию, а тут подвернулся Нафанаил. Отец, видно, счел такой союз благом: Нафанаил богат, а совсем скоро их соглашение принесет ему все привилегии правящего класса.
— Так это придумал отец!
— Мне очень жаль.
— Обручения теперь не избежать. Контракт подписан. Деньги за невесту уплачены. Развода не предвидится, хотя я пыталась оскорблять жениха всеми возможными способами… — Я смолкла, сообразив, что даже самое гадкое поведение не имеет значения. Из-за договора с отцом Нафанаил никогда не отпустит меня. — Помоги мне, Иуда! — взмолилась я. — Пожалуйста, сделай что-нибудь. Я не вынесу этого брака.
Он выпрямился.
— Я дам Нафанаилу повод расторгнуть помолвку. Сделаю все, что смогу, клянусь, — пообещал он. — А сейчас мне пора. Уходи первой, только убедись, что солдат, которого я заметил по дороге сюда, не болтается где-нибудь поблизости. Я выйду через заднюю калитку нижнего двора. Если путь свободен, пой ту же молитву, с которой ты пришла сюда.
— Надо притвориться, что я совершила ритуал, — заметила я. — Отвернись, пока я буду раздеваться.
— Быстрее, — поторопил он меня.
Я скинула тунику и шагнула в прохладную воду, потом погрузилась в нее с головой, расколов отражение Иуды на тысячи черных капель. После я наскоро обтерлась.
— Храни тебя Господь, — благословила я брата, поднимаясь по ступеням.
Я шла к дому, напевая молитву. Сердце мое было разбито.
XXI
Однажды утром, через три дня после встречи с Иудой, мне привиделся лист финиковый пальмы. Сон ли это был? Я села в кровати, подушки свалились на пол. Лист тянулся ко мне скрюченными, деформированными черно-зелеными пальцами. Я никак не могла выбросить его из головы.
Поднялся ветер, скоро должны были зарядить дожди. О крышу стукнулась лестница. Во дворе гремели сковородками.
Было еще рано, когда кто-то забарабанил в парадную дверь, словно явился по неотложному делу. Выскользнув из комнаты, я перегнулась через перила и увидела отца, торопливо пересекающего вестибюль. Мать вышла на балкон и встала рядом со мной. Поднялась тяжелая щеколда, застонала кедровая дверь, а потом я услышала голос отца:
— Нафанаил, из-за чего такой переполох?
Мать повернулась ко мне, словно визит был затеян ради меня:
— Ступай приведи волосы в порядок.
Я и ухом не повела. Если мой нареченный желает меня видеть, постараюсь выглядеть хуже некуда.
Нафанаил с побитым видом тяжело зашагал к атриуму. Он был без головного убора, роскошная одежда выглядела потрепанной и грязной. Нафанаил метал гневные взгляды по сторонам. Состояние его было столь странным, что мать ахнула. Отец поплелся за ним.
Бен-Ханания обернулся и поманил кого-то у себя за спиной, и меня накрыло предчувствие надвигающейся катастрофы. Я словно была птицей, к которой несется камень, выпущенный из пращи. Теперь мне удалось как следует рассмотреть спутника Нафанаила. Судя по одежде, это был работник. Он нес в руках ветку финиковой пальмы, обугленную до такой степени, что от нее отваливались куски. Он швырнул ее к ногам отца. Ветка со стуком приземлилась, осыпая каменные плиты дождем черного пепла. К балкону поплыл запах дыма.
«Что бы ни случилось, это дело рук Иуды», — подумала я.