— Ты хочешь сказать, что выбрал меня только потому, что должен на ком-то жениться?
— Нет, я лишь пытаюсь сказать, что мужчинам положено жениться, хотя мне многое видится по-другому. Возможно, некоторым лучше не жениться вовсе. Я считал, что это относится и ко мне. Перед кончиной отец хотел сосватать мне девушку, по я не смог согласиться.
Я в недоумении уставилась на него:
— То есть ты не создан для брака, однако обязан исполнить свой долг?!
— Нет, послушай…
Но меня уже было не остановить.
— И почему же некоторым не следует жениться? Почему твое место среди них?
— Ана, послушай меня. Есть мужчины, чье призвание куда серьезнее супружества. Они избраны пророчествовать и проповедовать, путешествуя по городам и селам, и должны быть готовы отказаться от всего. Им придется оставить семью ради того, чтобы наступило царство Божье, ведь нельзя посвятить себя и тому, и другому. Не лучше ли вовсе не жениться, чем покинуть своих чад и домочадцев?
— И ты веришь, что ты из их числа? Пророков или проповедников?
Он отвернулся.
— Я не знаю. — Упершись кончиками большого и указательного пальцев в лоб над переносицей, он сдвинул брови. — С двенадцати лет меня не покидает чувство, что Божьим промыслом мне назначена особая судьба, но теперь надежда тает с каждым днем. Мне не было никакого знамения. Господь не говорил со мной. После кончины отца я остался за старшего, и это давит мне на плечи тяжким грузом. Мать, сестра и братья зависят от меня. Мне сложно было бы оставить их прозябать в нищете. — Он снова посмотрел на меня. — Я боролся с собой, и теперь чем дольше я думаю о своем призвании, тем больше мне кажется, что оно лишь игра моего ума, а не промысел Господень.
— Ты уверен? — спросила я. Потому что сама не верила.
— Я не знаю точно, но до сих пор Господь никак не явил мне свою волю. Вот я и решил, что не могу бросить семью на произвол судьбы. Эта правда освободила меня, позволив задуматься о браке.
— Значит, ты видишь во мне возможность исполнить долг?
— Да, я подчиняюсь долгу, не стану отрицать. Но я не заговорил бы о помолвке, если бы сердце мне не подсказало.
«И что же оно подсказало?» — хотела я спросить, но сочла вопрос опасной дерзостью. К тому же я видела, что все выходит слишком уж сложно: сплошная путаница из Господнего промысла, судьбы, долга и любви, которую невозможно распутать, а тем более объяснить.
Если мы поженимся, мне всегда придется жить с оглядкой на Господа.
— Я тебе не подхожу, — заявила я. — Ты и сам наверняка понимаешь. — Я пыталась отговорить Иисуса только ради того, чтобы проверить его решимость. — Я имею в виду не только положение своей семьи и связи с Иродом Антипой, но и себя саму. Ты говорил, что не похож на других мужчин. Что ж, я отличаюсь от прочих женщин — ты сам это признал. Я честолюбива, подобно мужчине. Меня одолевают желания. Я эгоистична, своенравна, иногда лжива. Я бунтую. Меня легко разозлить. Я сомневаюсь в воле Господа. Я везде чужая. Люди насмехаются надо мной.
— Все это мне известно.
— И ты все еще готов взять меня в жены?
— Вопрос в том, возьмешь ли ты меня в мужья.
Я расслышала голос Софии во вздохе ветра: «Вот, Ана, вот оно». И тогда, несмотря на все слова Иисуса, все его увертки и оговорки, я вдруг поняла, что этот час был назначен мне с самого начала. Странное чувство. И я ответила:
— Да, я беру тебя.
XXXV
Все хлопоты по устройству собственной помолвки ложились на плечи Иисуса, старшего мужчины в семье. Он пообещал вернуться утром, чтобы поговорить с моим отцом, и предвкушение сделало меня практически нечувствительной к гневу, который обрушился на меня по возвращении. В отместку за мой отказ стать его наложницей тетрарх сместил отца с должности главного писца и советника, сделав его одним из многих в канцелярии.
Это был оглушительный крах карьеры. Отец обезумел от ярости.
Я не могла ему сочувствовать. Готовность отца отдать меня сначала Нафанаилу, а потом Ироду Антипе разорвала последние узы, связывавшие меня с ним. Я не сомневалась, что так или иначе он найдет способ втереться в доверие к Антипе и восстановить прежнее положение. Время показало, что я не ошиблась.
Пока отец отчитывал меня тем вечером, мать ходила взад и вперед, время от времени прерывая его монолог злобными выпадами. Родители еще не знали, что добрые жители Сепфориса едва не забили меня камнями по подозрению в воровстве, блуде и богохульстве. Пусть сами выясняют, решила я.
— Ты когда-нибудь думаешь хоть о ком-нибудь кроме себя? — Голос матери сорвался на визг. — Зачем ты так упорно позоришь себя ослушанием?
— По-твоему, мне следовало стать наложницей Ирода Антипы? — Ее слова потрясли меня. — Разве это не куда больший позор?
— По-моему, лучше бы ты… — Она осеклась на полуслове. В воздухе повисло невысказанное, но явное: «…вообще не появлялась на свет».
Гонец из дворца прибыл на следующее утро, прежде чем отец успел позавтракать. Я примостилась на балконе, поджидая Иисуса, когда Лави ввел посланца в отцовский кабинет. Неужели ночью отец заключил какую-то сделку с Иродом Антипой? Неужели меня все-таки заставят стать наложницей тетрарха? И где же Иисус?
Беседа продлилась недолго. Отец вышел из кабинета, и я отпрянула от перил. Когда гонец отправился восвояси, до меня донеслось:
— Мне известно, что ты здесь, Ана.
Я посмотрела вниз. Отец весь поник, словно тяжелая ноша придавила его к земле.
— Вчера вечером я послал Ироду записку, умоляя не принимать твой отказ и взять тебя в наложницы. Я надеялся, что унижение, которое он по твоей милости испытал, несколько забылось. Только что я получил ответ. Тетрарх высмеял меня за предположение, будто он снизойдет до тебя — той, кого едва не забили камнями на улице. Ты могла бы рассказать мне об этом, избавив от еще большего позора. — Он недоверчиво покачал головой. — Едва не забили камнями? Теперь на нас ополчится весь город. Ты погубила нашу семью.
Будь я посмелее, я бы спросила, понимает ли он, что я чудом избежала мучительной смерти. Я бы сказал ему, что вина лежит на Чузе, а не на мне. Но я прикусила язык.
Отец пошел обратно в кабинет, но на полпути остановился. Было видно, что он раздавлен. Не оборачиваясь, он сказал:
— Слава Господу, что ты невредима. Мне сообщили — твоим спасением мы обязаны какому-то каменщику.
— Да, его имя Иисус.
— И он заявил перед всеми, что собирается обручиться с тобой?
— Верно.
— Ты примешь его предложение, Ана?
— Да, отец. С великой радостью.
Вскоре пришел Иисус, и отец написал и скрепил подписью брачный договор, даже не посоветовавшись с матерью. Иисус обещал заплатить отцу невесты скромный выкуп в тридцать шекелей, а также обязался кормить, одевать и обеспечивать кровом мою тетку, которая войдет в его дом вместе со мной. Никакой церемонии обручения не предполагалось. Свадьба будет простым переходом из дома отца в дом мужа в третий день нисана, через тридцать дней — наименьший возможный срок.
НАЗАРЕТ17–27 гг. н. э
I
В день, когда я вошла в дом Иисуса, его семья молча встречала нас во дворе, наблюдая за тем, как Лави загоняет в ворота повозку, груженную нашими вещами. Мы с тетей прибыли вместе с приданым. Встречавших было четверо: двое мужчин, не считая Иисуса, и две женщины, одна из которых держала руку на едва округлившемся животе.
— Неужто они решили, что у нас тут царские хоромы?! — раздался голос беременной.
Как по мне, мы привезли совсем немного. Я взяла с собой простую одежду, серебряную диадему, медное зеркало и такой же гребень, два красных шерстяных ковра, некрашеные покрывала и чашу для заклинаний. Самую большую ценность представлял кедровый сундук. Внутри лежали свитки, тростниковые перья и нож для их очинки, два флакона чернил и табличка из слоновой кости, из-за которой меня чуть не забили камнями. Чистые папирусы из тех, что достал для меня отец, закончились — я извела их во время приступа писательской лихорадки, начавшейся вскоре после того, как я забрала свои сокровища из пещеры. Багаж Йолты был еще более скуден: три туники, циновка, систр и египетские ножницы.
И все же наш приезд не остался незамеченным. Несмотря на мои протесты, отец распорядился, чтобы в нашу повозку запрягли лошадь из конюшен Ирода Антипы. Сбруя на ней была поистине царская. Не сомневаюсь, отец хотел произвести впечатление на жителей Назарета, напомнить им, что невеста Иисуса куда выше его по положению. Я улыбнулась новым родственникам в надежде снискать их благосклонность, но повозка, устланная тонкими шерстяными коврами, и лошадь из царских конюшен, которую вел под уздцы слуга, никак не способствовали успеху. Иисус встречал нас на окраине деревни, и даже он нахмурился, прежде чем поздороваться с нами.
В довершение всего отец запретил устраивать свадьбу под своей крышей. По обычаю, хупа проводится в доме невесты, но отец боялся досадить Антипе, не сомневаясь, что тетрарха этот брак оскорбит. К тому же отцу не хотелось пускать к себе деревенских. Видимо, он нанес Иисусу и всей его семье страшное оскорбление, отказавшись принять их. И кто знает, какие слухи, уличающие меня в блуде, воровстве и нарушении заповедей, успели дойти до них?
Я осмотрелась: три маленьких глинобитных домишки, сложенные на скорую руку; пять или шесть комнат, выходящих во двор; лестница, по которой можно попасть на крытые тростником и промазанные глиной крыши. Сможем ли мы с Йолтой сидеть там, делясь секретами?
Я скользнула взглядом по двору: заставленная горшками и прочей посудой печь, дрова, куча навоза, ступка с пестиком и ткацкий станок. А еще огород на самом солнцепеке и сарайчик, в котором обитали четыре курицы, две овцы и коза. Да одинокое оливковое дерево. Я вбирала все это в себя. Здесь я буду жить. Меня словно окатило ледяной водой, но я старалась не поддаваться унынию.