Иоанн поднял руку, останавливая крикунов:
— Ты спрашиваешь, кто я, и я отвечу. Я глас вопиющего в пустыне.
Его слова потрясли меня. Я вспомнила надпись в моей чаше для заклинаний: «И когда я обращусь в прах, пропой чти слова над моими костями: она была голосом». Я закрыла глаза, представляя, как эти слова восстают со своего чернильного ложа и бегут с поверхности чаши, а нарисованная на дне фигурка подскакивает и кружится по краю сосуда в танце.
— Что с тобой, Ана? Почему ты плачешь? — Иисус обнял меня за плечи.
Я дотронулась до лица и почувствовала влагу под пальцами.
— Иоанн — глас, — только и смогла выговорить я. — Каково это — так заявить о себе? Я пытаюсь представить.
Когда Иоанн призвал собравшихся покаяться и очиститься от грехов, мы вошли в воду вместе со всеми. Меня вело не желание отвернуться от закона Божьего, а только лишь стремление избавиться от страха, покончить с омертвением души. Я просила искупления за свое молчание, за скудость надежды. Думала о том, кем хочу родиться вновь.
Я втянула в себя воздух, и Иоанн мягко опустил меня под воду. Холод вокруг. Тишина воды, тяжесть тьмы, чрево китово. Я открыла глаза и увидела полоски света на дне реки, тусклый блеск камешков. Мгновение спустя я вынырнула на поверхность.
Туника тяжелыми складками обвивала мне ноги, пока я спешила к берегу. Где же Иисус? Мы входили в реку вместе, теперь же он затерялся среди кающихся. От холода меня била дрожь, зубы стучали. Двигаясь вдоль берега, я звала мужа:
— И-и-иисус!
Я заметила его в реке, когда он погрузился в воду. Он стоял ко мне спиной прямо перед Иоанном. Я смотрела туда, где исчезла его голова, и видела круги, медленно расходящиеся по воде.
Иисус вынырнул на поверхность, встряхнулся, разбрызгивая воду, и обратил лицо к небу. Солнце опускалось за холмы, изливаясь светом в реку. И тут я увидела птицу, вылетевшую из этого оглушительного сияния. Это был голубь.
XXV
Мы заночевали под кривой смоковницей, которая росла у дороги на Иерихон. Наша одежда все еще не просохла после крещения. Я лежала рядом с Иисусом, согреваясь теплом его тела. Мы смотрели на ветви, на гроздья плодов, на черное небо, усеянное звездами. Жизнь переполняла нас. Я прижала ухо к груди мужа и слушала ровное биение сердца. Мы были неразделимы.
Мои мысли обратились к Тавифе, что уже не раз случалось во время нашего путешествия, хотя до сегодняшнего дня я не заговаривала о подруге.
— До Вифании рукой подать, — сказала я. — Давай проведаем Тавифу, Марию, Марфу и Лазаря.
Я думала, Иисус обрадуется, однако он, похоже, колебался.
— Это целый день пути, — заметил он после продолжительного молчания. — И в противоположную от Назарета сторону.
— Нам нет нужды торопиться назад. И разве встреча с друзьями не стоит того, чтобы сделать крюк?
Он ничего не ответил. Что-то его беспокоило. Он высвободил из-под меня руку и сел.
— Подождешь, пока я помолюсь?
— Помолишься? Посреди ночи?
Он встал и резко ответил:
— Ана, не удерживай меня. Пожалуйста.
— Куда ты пойдешь?
— Туда, где смогу быть один.
— Ты оставишь меня здесь? — спросила я.
Но он молча ушел, переступил невидимый порог и скрылся во тьме.
Я злилась. Может, и мне куда-нибудь уйти? Я представила смущение и страх мужа, когда он вернется и не найдет меня. Он примется искать, метаться по зарослям тутовника. Когда же он отыщет меня, я скажу: «Я тоже ходила молиться в ночи. Ты думал, только твой дух смущен?»
Вместо этого я прислонилась спиной к дереву и стала ждать.
Иисус вернулся за час до рассвета, весь в поту.
— Ана, мне нужно сообщить тебе нечто важное. — Он опустился на жесткие листья. — Я решил стать учеником Иоанна Крестителя. Я оставлю Назарет и последую за ним.
Новость поразила меня, но не удивила. Иисус мог расслышать бурю внутри меня, я же видела его стремление отыскать Господа. Оно жило в нем все эти годы, ждало своего часа.
— Я не могу иначе. Сегодня в реке…
Я взяла его за руку:
— Что случилось в реке?
— Как-то я сказал тебе, что Господь заменил мне отца, когда того не стало. И сегодня в Иордане Господь называл меня сыном. Возлюбленным сыном.
Я видела, что мальчишка, которого сторонились в родной деревне, за чьей спиной судачили, что он родился от неизвестного отца, которого искал всю жизнь, наконец-то обрел его, а вместе с ним — мир с самим собой. Еще немного, и он воспарит от полноты пережитого счастья.
— Ана, грядет великое потрясение. Близится царствие Господа — только подумай! Когда я вышел из реки, я понял, что Господь просит моей помощи, чтобы приблизить его. Теперь ты видишь, почему я не могу идти в Вифанию: сейчас, когда мой путь ясен, я не хочу никаких задержек.
Он замолчал и посмотрел мне в глаза. Меня охватило чувство потери. Я последую за ним, какое бы потрясение ни затеял Господь, но близость, что была между нами, никогда не вернется. Теперь мой муж принадлежит Господу… целиком и полностью.
— Благословляю тебя, — через силу произнесла я, поднимаясь на ноги.
Напряжение, сковывавшее его рот, ослабло. Он обнял меня. Я ждала, когда он скажет: «Ты пойдешь со мной. Мы последуем за Иоанном вместе», и уже представила, как буду уговаривать Йолту присоединиться к нам.
Тишина сгустилась.
— А как же я? — спросила я наконец.
— Я провожу тебя домой.
Я покачала головой, не веря своим ушам.
— Но… — начала было я возражать, однако так ничего и не сказала. Муж хочет оставить меня.
— Прости, Ана, — заговорил он. — Этот путь я должен пройти без тебя.
— Ты не можешь бросить меня в Назарете. — Боль, которую вызвали эти слова, была так велика, что я едва удержалась на ногах.
— Прежде чем я присоединюсь к Иоанну, я должен отправиться в пустыню и там приготовиться к грядущему. Для этого мне нужно быть одному.
— А после… я могу присоединиться к тебе. — В голосе невольно проскользнуло отчаяние, и я ненавидела самый его звук.
— Среди учеников Иоанна нет женщин — ты, как и я, видела это.
— Но уж кто-кто, а ты… ты мне не откажешь.
— Я бы взял тебя, если бы мог. — Он пригладил бороду. — Это воля Иоанна. Причины, по которым у пророков нет учениц…
Я возмущенно прервала его:
— Я слышала про эти причины десятки раз! На дорогах нас подстерегают опасности. Мы вызываем раздор среди мужчин. Мы искушаем. Мы отвлекаем. — Я пылала от гнева, но была этому рада. Лучше гнев, чем боль. — Считается, что мы слишком слабы, чтобы противостоять опасности и трудностям. Но разве не мы рожаем? Не мы работаем день и ночь напролет? Разве нами не помыкают, не приказывают молчать? Что в сравнении с этим грабители и бури?
Иисус перебил:
— Мой маленький гром, я на твоей стороне. Я собирался сказать, что причины, по которым у пророков нет учеников-женщин, ошибочны.
— Но все же ты последуешь за Иоанном.
— Как еще можно искоренить это заблуждение? Я сделаю все, что в моих силах, чтобы убедить Крестителя. Дай мне время. Я вернусь за тобой зимой или ранней весной перед Пасхой.
Я посмотрела на него. Мне почти удалось завладеть миром, и вот он выскользнул у меня из рук.
XXVI
Иисус вернулся со мной в Назарет, как и обещал, и там спешно простился с родней. Слишком поспешно. Первые ужасные недели его отсутствия я не покидала комнату. Горькие слезы, которые проливала свекровь, не трогали меня; я не отвечала на вопросы, которыми закидывали меня братья мужа и их жены, не обращала внимания на их выпады: «Иисус, должно быть, сошел с ума. Он сделался одержим? Он на самом деле собирается последовать за этим безумцем, предоставив нас самим себе?»
Я представляла, как муж среди песков Иудейской пустыни отбивается от диких кабанов и львов. Есть ли у него пища? Вода? Сражается ли он с ангелами, подобно Иакову? Вернется ли он ко мне? Жив ли он?
Сил на домашние дела у меня не было. Пусть никто не давит масло из оливок и не подрезает фитили ламп — какое это имеет значение? Я стала есть у себя в комнате, и Йолта поддерживала меня в этом решении.
Из своего заточения я выбиралась только ночью, рыскала мышью по двору. Мое состояние беспокоило тетку, поэтому она перенесла свой тюфяк в мою комнату и поила меня подогретым вином с миррой и страстоцветом, чтобы я крепче спала. Тем же самым снадобьем она давным-давно поила Шифру, когда мать запирала меня. Настой погружал служанку в глубокий сон, а у меня лишь притуплялись чувства.
Как-то утром я не смогла заставить себя ни подняться с постели, ни поесть фруктов и сыра. Йолта потрогала мне лоб, но лихорадки не было. Она нагнулась к самому моему уху и тихо сказала:
— Довольно, дитя. Ты достаточно страдала. Понимаю, он отказался от тебя, но стоит ли отказываться от себя?
Вскоре после этого Саломея сообщила, что весной выйдет замуж. Иаков обручил ее с человеком из Каны, совершенно ей незнакомым. Договор уже подписан.
— Мне жаль, сестра, — сказала я.
— Замужество меня не печалит, — возразила она. — Деньги, которые за меня дадут, позволят поддержать нашу семью, особенно теперь, когда Иисус…
— Не с нами, — договорила я за нее.
— Иаков говорит, муж будет добр ко мне. Мое вдовство его не пугает. Он и сам вдовец, потерял двух жен в родах. — Она попыталась улыбнуться. — Пора ткать ткань для свадебного наряда. Ты мне поможешь?
План Саломеи был ясен как день: вернуть меня к жизни, затянув в круговерть домашних дел, потому что никто в здравом уме не стал бы просить меня помочь прясть и ткать — с этим даже десятилетняя Сара справлялась лучше меня. Однако я попалась на уловку:
— Я помогу тебе, конечно помогу.
Я подошла к своему кедровому сундуку и достала из него медное зеркало — последнее, что осталось от приданого.
— Вот, — сказала я, вложив зеркало в руки золовки. Гладкая медь поймала косой луч, проникший в комнату через окно, вспыхнула яркой оранжевой искрой. — Я смотрелась в это зеркало с самого детства. Пусть оно будет моим свадебным подарком.