Саломея поднесла зеркало к лицу:
— Да ведь я…
— Прелестна, — сказала я, подумав, что, возможно, она впервые видит свое отражение так ясно.
— Я не могу принять такое сокровище.
— Пожалуйста. Возьми его. — Я не стала говорить ей, что мечтаю избавиться от той себя, которую когда-то видела в отражении.
После этого моя жизнь вернулась в привычную колею. Мы с Саломеей спряли лен, который потом покрасили с помощью редкого настоя из корней марены. Его добыла Йолта, но где и как, я не хотела знать. Возможно, она выменяла его на резное веретено Юдифи, которое таинственным образом пропало. Мы ткали во дворе, челноки сновали туда-сюда, сплетая из нитей алую ткань, которую Юдифь и Береника сочли нескромной.
— Ни одна женщина в Назарете не наденет такое платье, — заявила Юдифь. — Конечно, Саломея, ты не выйдешь замуж в этом.
Она поделилась своими сомнениями и с Марией, которая, возможно, тоже имела некоторые опасения на этот счет, однако предпочла не поощрять недовольство Юдифи.
Я же сшила себе красную накидку на голову и носила ее каждый день. Когда я впервые отправилась в ней в деревню, Иаков сказал:
— Иисусу не понравилось бы, что ты выходишь в таком наряде.
— Но ведь Иисуса здесь нет, правда? — ответила я.
XXVII
Медленно наступала зима. Я отмечала месяцы отсутствия Иисуса на календаре Йолты. Две полные луны. Три. Пять.
Интересно, убедил ли он уже Иоанна позволить мне присоединиться к ученикам? Я не могла выбросить из головы видение, которое посетило меня в конце ниды. Мы с Иисусом лежали на крыше, пытаясь спать, когда я ясно увидела его у ворот в дорожной одежде с сумой. Сама я стояла рядом и плакала. Тогда я решила, что это плохое предзнаменование, но мои видения бывали коварны и капризны. Ведь могло найтись и другое, разумное толкование: мы уходим вместе, а вовсе не прощаемся. Возможно, мои слезы вызвала разлука с Йолтой. Это вселяло в меня надежду, что Иисус убедит Иоанна принять меня. Да, думала я, муж скоро появится и скажет: «Ана, Иоанн зовет тебя присоединиться к нам».
Я попросила Йолту вернуться обратно в кладовую и расстелила тюфяк Иисуса рядом со своим. Шли дни, и я не сводила глаз с ворот, подскакивая от малейшего шума. Когда мне удавалось увильнуть от работы, я забиралась на крышу и всматривалась в горизонт.
Зима подошла к концу. День был солнечный, холодный. Я варила во дворе мыло из мыльного корня, смешанного с оливковым маслом. Подняв глаза, я увидела у ворот закутанную в плащ фигуру. Я выронила ложку, и масло брызнуло во все стороны. На голове у меня была красная накидка, уже поблекшая на солнце. Я бросилась к воротам.
— Иисус! — крикнула я, хоть уже успела разглядеть, что это не мог быть мой муж: гость был ниже, тоньше, темнее. Он стянул с головы накидку. Лави.
Разочарование быстро улетучилось, стоило мне узнать старого друга. Я отвела его в кладовую, где Йолта напоила гостя холодной водой. Он опустил голову и неуверенно принял чашу, потому что рабу было непривычно, когда ухаживают за ним.
— Пей, — велела тетка.
Хотя была еще только середина дня, она зажгла лампу, чтобы разогнать тени, и мы уселись втроем на полу, глядя друг на друга в безмолвном удивлении. Мы не видели Лави со дня моей свадьбы, когда он вывел за ворота повозку.
Лицо у него округлилось, щеки стали полнее, резче проступили брови. Он был чисто выбрит на греческий манер, волосы коротко острижены. Прошедшие годы прибавили морщин вокруг уголков глаз. Лави больше не был мальчишкой.
Он ждал, пока я заговорю.
— Я рада тебе, Лави. Как ты?
— Довольно хорошо, но я принес… — Он опустил взгляд, крутя в руках пустую чашу.
— Ты принес вести о моем отце?
— Он умер почти два месяца назад.
Я почувствовала, как от двери потянуло холодом. Мне представился отец в роскошном парадном зале нашего дома в Сепфорисе, в великолепном красном плаще и шапке того же цвета. Значит, его больше нет. Как и матери. На секунду я почувствовала, что осиротела. Я посмотрела на Йолту — в конце концов, Матфей был ее братом. Она ответила мне взглядом, в котором читалось: «Пусть жизнь сама решает».
Когда я заговорила снова, голос у меня дрожал. Совсем чуть-чуть.
— Когда Иуда пришел сообщить о смерти моей матери, он упомянул, что отец болен, так что новость меня не удивляет — в отличие от того, что ее принес ты. Тебя прислал Иуда?
— Меня никто не присылал. Я не видел Иуду с прошлой осени, когда он передал мне твое сообщение для жены тетрарха.
Я не шевелилась и молчала. Значит, Фазелис получила мое предупреждение? Она в безопасности? Или погибла?
— Я был с хозяином, когда он умер, — продолжал Лави свою историю. — Антипа вернулся из Рима несколькими неделями ранее в страшном гневе, потому что из их затеи с титулом иудейского царя ничего не вышло. Уже на смертном одре твой отец сетовал, что подвел Антипу. Это были его последние слова.
Отец. Он пресмыкался перед Антипой до самого конца.
— Когда его не стало, меня отправили работать на кухню. И однажды жестоко избили за то, что я опрокинул чан с виноградным сиропом, — рассказывал дальше Лави. — И я решил уйти. Сбежал из дворца шесть ночей назад. Я пришел, чтобы служить тебе.
Он собирается поселиться с нами в этом бедном жилище? Свободных комнат у нас не было, запасы еды были более чем скудны, да и я не собиралась оставаться здесь. В Назарете не держали слуг, даже сама мысль казалась дикой.
Я взглянула на Йолту. Что мы можем ему сказать?
Она ответила без обиняков, но мягко:
— Лави, ты не можешь остаться здесь. Тебе лучше стать слугой Иуды.
— Иуда не сидит на месте. Я не знаю, где его искать, — запротестовал Лави. — Когда я в последний раз видел его, он собирался присоединиться к пророку, который крестит людей в Иордане. Иуда верит, что этот пророк — мессия.
Я вскочила. Отец мертв. Лави сбежал и вообразил себя моим слугой. Иуда стал последователем Иоанна Крестителя. Встав в дверях, я заметила, что погода меняется: облака начинают сбиваться в кучу и темнеть, обещая ранние дожди. Месяцами мы жили, ничего не зная, и вдруг новости ураганом обрушились на нас.
— Можешь остаться здесь, пока не решишь, куда отправишься, — сказала я. В отсутствие Иисуса Иаков может потерпеть недолгое присутствие гостя. Возможно, помощь Лави не будет лишней. Правда, он был эллином, это Иакову не понравится.
— Ты всегда была добра ко мне, — сказал Лави, и я смутилась: по большей части я вообще не обращала на него внимания.
Меня распирало от желания узнать подробности. Я снова села рядом с ним:
— Скажи, ты передал мое сообщение Фазелис?
Лави привычно опустил голову, но мне почудилось, что он действительно напуган.
— На кухне я подружился со слугой, который относил кушанья в ее покои, и попросил его положить послание на поднос. Он не хотел рисковать, ведь шпионы есть даже во дворце. Но Антипа тогда был в Риме, так что с помощью небольшого подарка я убедил слугу спрятать пластину под серебряный кувшин.
— Фазелис точно ее прочла?
— Я в этом уверен. Три дня спустя она уехала из Тивериады в Махерон, сказав, что хочет понежиться в ванных тамошнего дворце Антипы. Но по прибытии она бежала в Набатею с двумя слугами.
Я с облегчением вздохнула: Фазелис в безопасности у своего отца.
— Хотела бы я увидеть лицо Антипы, когда он вернулся из Рима с новой женой и обнаружил, что старая исчезла, — хмыкнула Йолта.
— Говорят, он был в бешенстве, изорвал на себе одежду и перевернул всю мебель в комнатах Фазелис.
Никогда не слышала, чтобы Лави говорил так свободно. Он казался мне тихим, осторожным, робким, но ведь мы никогда и не разговаривали на равных. Как же мало я о нем знала!
— Солдат, которые сопровождали царевну в Махерон, бросили в темницу. Слуг Фазелис пытали, в том числе и того, что доставил ваше послание.
В груди у меня поднялась буря, захлестнув волной скорби: мне было жаль слугу и солдат. Потом я почувствовала укол совести — ведь пострадали они по моей милости. Однако сильнее всего был страх.
— Слуга сознался в том, что передавал письмо? — спросила я. — Оно было подписано моим именем.
— Не знаю, сознался он или нет. У меня не было возможности спросить.
— Он читал по-гречески? — спросила Йолта. — Так да или нет? — резко бросила она, когда Лави замешкался с ответом.
— Читал немного… а может, и достаточно хорошо. Когда я в первый раз попросил его передать сообщение, он бросил на него взгляд и стал причитать, что это слишком опасно.
Комната вдруг странно съежилась: слуга мог сообщить Антипе точный текст послания, что, скорее всего, и сделал под пытками.
— Бедняга оказался прав, — вздохнула я. — Это было слишком рискованно. Мне его жаль.
— Говорят, это новая жена Антипы Иродиада потребовала наказать стражу и слуг, — пояснил Лави. — Теперь она заставляет мужа арестовать Иоанна Крестителя.
— Она хочет заточить Иоанна в темницу? — удивилась я.
— Креститель не прекращает нападок на Антипу и Иродиаду, — ответил Лави. — В своих проповедях он называет их брак кровосмесительным, ведь она приходится Антипе племянницей и была женой его брата. Еще Иоанн говорит, что их связь против закона, ведь женщина не может развестись, а значит, Филипп по-прежнему ее муж.
Дождь сначала легко, а потом сильно и споро застучал по крыше. Катастрофа разразилась в тот момент, когда мой отец задумал сделать Ирода Антипу царем. Он убедил Антипу развестись с Фазелис и жениться на Иродиаде, тем самым запустив опасную цепь событий: мое предостережение царевне, осуждение пророком, а теперь и месть Антипы и Иродиады. Так один камень цепляется за другой и вызывает обвал.
Иаков разрешил Лави спать на крыше. К тому времени дождь кончился, но перед рассветом принялся вновь. Его струи пересекали луну тонкими бледными штрихами. Меня разбудил какой-то шум. Я поспешила к дверям. Лави — точнее, его размытый силуэт — спустился вниз и юркнул под навес мастерской. В памяти всплыла другая картина: Лави держит пальмовый лист у меня над головой в тот день, когда я встретила Иисуса в пещере.