н повернулся к Йолте: — Иоанна и рассказала мне о признании слуги и намерении Антипы арестовать Ану. Она слышала об этом из уст самой Иродиады.
Жизнь вокруг нас шла своим чередом: играли дети, Иаков и Симон кололи дрова, Мария с моими невестками месили тесто у очага. Обычный день.
— Иоанна уверена, что Антипа настроен серьезно? — с трудом выговорила я. Горло жгло, словно внутри развели костер.
— Он этого так не оставит, Ана, тут нет никаких сомнений. Царь Арефа собирает войско, чтобы отомстить за дочь. Ее побег вызвал смуту, и Антипа винит всех, кто помогал его первой жене, включая тебя. Хуже того: Иродиада сообразила, что когда-то ее новый муж восхищался тобой… и заказал твой мозаичный портрет. Это я тоже узнал от Иоанны. Подозреваю, старуха сама и поведала об этом новой госпоже, желая заручиться ее расположением. Это Иродиада заставляет Антипу арестовать тебя, как и Крестителя. И будь уверена: она своего добьется.
Иисус молчал, что меня удивило. Он накрыл мою руку своей и сжал ее. Как и мой брат, Иисус был недоволен, когда я написала то письмо. Я попробовала представить, что поступаю иначе, и не смогла. Тогда страх начал отступать. Я была беспомощна и вместе с тем удивительно спокойна. Что сделано, то сделано. Даже будь у меня возможность, я не стала бы ничего менять.
— Прости, — сказал мне Иуда. — Не стоило передавать твое сообщение.
— Я не хочу говорить о том, чего не изменишь, — ответила я.
— Ты права, сестричка. Надо думать о будущем, и думать быстро. Иоанна считает, что солдаты Антипы придут за тобой в ближайшие дни. Я спешил изо всех сил, но у них лошади. Возможно, отряд уже в пути. Времени в обрез.
Иисус выпрямился. Я ждала, что он предложит нам спрятаться в Иудейских холмах, как сделал сам после ареста Иоанна. Нам было бы очень тяжело, и никто не мог предсказать, сколько времени придется провести в глухих дебрях, но куда деваться?
Когда муж заговорил, его голос звучал уверенно и твердо:
— Ты отправишься в Александрию вместе с теткой.
День выдался теплый, солнце ярко сияло, но по спине у меня пробежал холодок.
— Разве мы не можем укрыться в пустыне, как поступил ты сам?
— Даже там ты не будешь в безопасности, — возразил Иисус.
Меня охватило отчаяние: я провела без него почти шесть месяцев, и мысль о новом расставании была невыносимой.
— Мы можем вместе отправиться в Сирию, в Кесарию Филиппову, в Декаполис. У Антипы нет власти в тех краях.
Глаза Иисуса наполнились печалью.
— Ана, мое время пришло. Я должен начать свое служение в Галилее, следуя путем Иоанна. Я не могу ждать.
Значит, Александрия.
— Это лишь на время, — успокоил меня Иисус. — Поживешь у своего дяди Харана в Египте, пока гнев Антипы не утихнет. Мы дадим тебе знать письмом, когда можно будет вернуться.
Я посмотрела на него и, запинаясь, пробормотала:
— Но ведь… могут… могут пройти месяцы. Даже целый год.
— Мне больно думать о разлуке с тобой, — сказал он. — Но в Александрии ты будешь в безопасности, а я смогу продолжить служение. После возвращения ты сможешь присоединиться ко мне.
Йолта погладила меня по щеке:
— Твой муж прав. Завтра мы отправимся в Александрию, ты и я. У Иисуса своя судьба, позволь ему следовать ей. И у тебя есть своя судьба. Разве не этого хотела София?
Лави присоединился к нам под оливковым деревом, где мы просидели, совещаясь, несколько часов — или это время тянулось так долго. Наконец план был составлен. На рассвете Иуда отправляется со мной, Йолтой и Лави в Сепфорис, он доставит нас к Апиону, оттуда проводит до Кесарии и посадит на корабль до Александрии, убедившись, что все идет гладко.
Иисус тоже рвался с нами, но я была непреклонна.
— Не хочу, чтобы ты пропустил свадьбу сестры, — сказала ему я. До торжества оставалось всего несколько дней. — И не стоит затягивать наше прощание. Расстанемся здесь, где мы прожили вместе одиннадцать лет.
Это была правда, хотя и не вся. Чтобы убедить Апиона отвезти в Александрию еще и меня с Лави, который умолял взять его с собой, что я и намеревалась сделать, опять потребуется подкуп, а мне не хотелось, чтобы Иисус при этом присутствовал.
Когда мы наконец разошлись, я потянула Иуду в кладовую и там рассказала о продаже материнских драгоценностей. Неодобрения с его стороны не последовало: мой брат и сам достаточно крал у богатых, чтобы поддерживать своих сторонников.
— Уверена, Апион согласится взять меня с Лави в Александрию за две тысячи драхм, — сказала я. — Если так, у нас останется еще три. Иисусу нужен покровитель, который будет обеспечивать его средствами. Я хочу разделить оставшиеся деньги между нами с мужем. Эта сумма поможет ему продержаться несколько месяцев, возможно, ее хватит до моего возвращения. Пусть доля Иисуса хранится у тебя, Иуда, и ты ни при каких обстоятельствах не должен говорить ему, откуда эти деньги. Обещай мне.
Он какое-то время колебался.
— И как я объясню появление средств? Он захочет узнать, кто ему помогает.
— Скажи ему, что это человек из Тивериады. Скажи ему, что Иоанна отправила деньги в благодарность за спасение госпожи. Скажи ему, что покровитель желает оставаться в тени. Мне все равно, только не сообщай ему, что деньги дала я.
— Ана, он мой друг. Я верю в его дело. Иисус — наша единственная надежда на освобождение от Рима. Я не хочу его обманывать.
— Я тоже не хотела бы, но, боюсь, иначе он не примет мой дар.
— Я сделаю так, как ты просишь, но помни: я и так слишком добр к тебе.
— Тогда еще кое-что, — сказала я. — Ты должен писать мне. Отложи немного денег на писчие принадлежности и гонцов. Посылай мне новости об Иисусе и сразу же сообщи, как только можно будет вернуться. Поклянись.
Он обнял меня:
— Клянусь.
XXXII
Я достала чашу для заклинаний со дна кедрового сундука, где она лежала годами, отверженная и заброшенная. Она была размером с миску для теста, слишком большая для моей дорожной сумки, но оставлять ее я не собиралась. Как и свитки. Когда серебряные монеты из кожаного мешка перекочуют в руки Апиона, я положу туда и чашу, и свитки, а пока понесу их в руках.
Я посмотрела на шерстяной мешок, полный глиняных черепков, на которых я изливала свою скорбь по Сусанне. Их придется оставить.
День сменился вечерним сумраком. Со двора доносились приглушенные голоса. Стоя в дверях, я видела Иисуса и его семью. На небе сияла одинокая звезда.
— Твоя жена поступила неразумно, — проворчал Иаков. Она приведет солдат Антипы на наш порог.
— Что мы им скажем? — подхватил Симон.
Иисус положил руки им на плечи — напоминание о том, что они братья.
— Скажите им, что женщина, которую они ищут, больше здесь не живет. Скажите, что она покинула меня и ушла со своим братом, а куда — вам неизвестно.
— Ты просишь нас соврать? — спросил Иаков.
Просьба Иисуса удивила и меня.
Мария, стоявшая на некотором расстоянии от них, подошла к Иакову и Симону.
— Иисус просит вас помочь ему сохранить жизнь жены, — сказала она резко. — Вы сделаете так, как он велит.
— Мы должны поступить по совести, — возразил Симон.
Саломея всхлипнула. Что это было — вдох или плач, я не разобрала.
— Давайте выпьем вина и поговорим, — предложил Иисус.
Я закрыла дверь. В тишине на меня навалилась великая тяжесть. Я зажгла лампы. Иисус скоро вернется. Я торопливо умыла лицо и руки, надела чистую одежду и смазала волосы гвоздичным маслом. Мне вспомнились слова Йолты: «И у тебя есть своя судьба». Они пробудили во мне старые стремления, отчаянную потребность жить по-своему.
Я снова открыла сундук и достала пузырек, в котором еще оставались чернила из сажи, загустевшие от времени. Из мешка я вытащила перо. Между строками своей старой молитвы внутри чаши для заклинаний я крошечными буквами записала новую: «София, дыхание Господне, обрати мой взор на Египет. Пусть земля, бывшая узилищем, станет землей свободы. Направь меня в обитель чернил и папируса, место, где меня ждет возрождение».
XXXIII
Я проснулась до рассвета. Моя голова покоилась на плече мужа, его борода щекотала мне лоб. Кожа Иисуса дышала жаром, от нее шел запах вина и соли. Я лежала в темноте не шевелясь. Я вбирала его в себя.
Светало. Солнце медленно и словно бы неуверенно показалось на небе, но полностью так и не вышло. Над головой раздался раскат грома — загрохотало, потом еще и еще, затрещали небесные поленья. Иисус зашевелился и что-то пробормотал, но я не разобрала. Я думала, что он встанет и примется за молитву, но вместо этого он спросил:
— Мой маленький гром, не твой ли голос я слышу? — и рассмеялся.
— Это я, возлюбленный мой. Я бушую от мысли о том, что придется тебя оставить, — ответила я нарочито весело, подстраиваясь к его тону.
Он повернулся на бок, чтобы видеть меня, и я почувствовала, как он заглядывает мне в самое сердце.
— Благословляю величие твоего духа, Ана.
— А я — твоего, — ответила я ему.
Затем он встал, открыл дверь и устремил свой чистый глубокий взгляд, которым только что проникал в меня, на долину. Я встала рядом и проследила взгляд мужа. Мне вдруг почудилось, что я вижу мир таким же, каким видит его он: бесприютным, разбитым и невыносимо прекрасным, ожидающим, когда кто-то примет его и вернет ему былую красоту.
Пришла пора расставания. Я всей душой желала, чтобы мы могли остаться вместе.
Мы поели в молчании. Я уже оделась и была готова отправляться в путь, но прежде мне надо было сделать кое-что еще. Я развязала мешочек, в котором хранилась красная нить. Она совсем истрепалась, стала тоньше волоса, но сегодня ради Иисуса я хотела надеть ее. Он помог мне завязать нить на запястье.
Семья ждала во дворе. Я обняла каждого из них, и Иисус подвел меня к воротам, где меня уже ждали Иуда, Йолта и Лави. Дождь прекратился, но тучи еще не разошлись.
Мы не стали затягивать прощание. Я поцеловала Иисуса в губы.