Фаддей наблюдал за мной, косясь в сторону двери.
— Не знаю, что ты ищешь, но лучше бы ты поторопилась.
Я и сама не знала. Развернув третий свиток, я положила его на стол.
Хойак, сын Диоса, вдовец, пастух верблюжьего стада деревни Сокнопайю, передает свою дочь Диодору, двух лет от роду, жрецу храма Исиды в обмен на 1400 серебряных драхм.
Я замерла. Голова пошла кругом.
— Ты что-то нашла? — спросил Фаддей.
— Упоминание о двухлетней девочке.
Он начал было задавать вопросы, но я взмахом руки попросила подождать и продолжила чтение.
Покупатель, не желающий разглашать своего имени в силу занимаемого положения жреца египетской богини, получает Диодору в законное владение и с этого дня будет распоряжаться ею и владеть преимущественными правами на ребенка. Означенный Хойак отныне не может забрать дочь и настоящей купчей, записанной в двух экземплярах, дает на то свое согласие и подтверждает получение оговоренной суммы.
Подписано Хараном бен-Филипом Левитом по поручению Хойака, не знающего грамоты, сего дня месяца эпифи тридцать второго года правления блистательного императора Гая Юлия Цезаря Октавивана Августа.
Я подняла голову. Жар поднялся от шеи и залил лицо. Потрясение. Я прошептала: «София».
— Что? Что там написано?
— Двухлетняя девочка, дочь человека по имени Хойак, вдовца, нуждавшегося в деньгах, — он продал ее жрецу. — Я снова посмотрела в текст. — Ее звали Диодора.
Покопавшись в шкатулке, я выложила на стол рядом с купчей свидетельство о смерти девочки. Двухлетняя Хая. Двухлетняя Диодора. Хая умерла, и в тот же месяц того же года продали Диодору.
Не знаю, пришел ли Фаддей к тому же выводу. Спрашивать я не стала.
X
Йолта крепко спала, сидя в кресле у двери во двор: губы у нее чуть-чуть приоткрылись, руки были сложены высоко на груди. Я опустилась на пол перед креслом и ласково позвала тетю по имени. Она не шелохнулась. Тогда я взяла ее за колено и несильно потрясла.
Она открыла глаза и нахмурилась, морща лоб.
— Зачем ты меня разбудила? — сердито спросила она.
— Тетя, у меня хорошие новости. Я нашла документ, который дает основание надеяться, что Хая может быть жива.
Она резко выпрямилась. Глаза вдруг оживились и заблестели.
— Ана, о чем ты говоришь?
«Лишь бы я не ошибалась», — мелькнуло в голове.
Я рассказала Йолте про свой сон и вопросы, которые начала задавать себе; поведала о том, как вернулась в кабинет Харана и снова заглянула в шкатулку. Когда я дошла до купчей, тетя посмотрела на меня в недоумении.
— Проданную девочку звали Диодора, — сказала я. — Но не странно ли, что Хая и Диодора одного возраста? Одна умерла, вторую продали в рабство в тот же месяц того же года.
Йолта закрыла глаза.
— Это один и тот же ребенок.
Уверенность в ее голосе напугала, но вместе с тем воодушевила и восхитила меня.
— А что, если, — подхватила я, — что, если двухлетнюю девочку жрецу продал не бедный пастух, а сам Харан?
Йолта посмотрела на меня с удивлением, к которому примешивалась печаль.
— А после этого, — продолжала я, — Харан подстраховался, сделав запись о смерти Хаи. Как по-твоему, могло такое случиться? Способен ли Харан на обман?
— Он способен на все что угодно. И у него были причины скрывать сделку. Местные синагоги осуждают продажу иудейских детей в рабство. Если бы это обнаружилось, Харана исключили бы из совета, а то и прогнали из общины.
— Харан хотел, чтобы все поверили в смерть Хаи, а тебе он сказал, что ее удочерили. Интересно, почему. Может быть, ему хотелось, чтобы ты покинула Александрию с мыслью о том, что девочка попала в любящие и заботливые руки? Возможно, в его сердце осталось немного сострадания?
Тетя горько рассмеялась:
— Он знал, что мне будет мучительно отказаться от дочери, которая теперь навеки для меня потеряна. Он понимал, что это будет терзать меня до конца моих дней. Когда умерли мои сыновья, страдания были невыносимы, но со временем я смирилась. С потерей Хаи я смириться не смогла. Только что она была рядом со мной и тут же оказалась там, где я не смогу ее найти. Харану доставила радость эта изощренная пытка.
Йолта откинулась на спинку кресла, и я смотрела, как гнев постепенно сходит с ее лица. Взгляд тети смягчился, и она шумно вздохнула, после чего спросила:
— А есть ли в свитке имя жреца, купившего ребенка, или название храма? — спросила она.
— Ни того, ни другого.
— Тогда Хая может быть в любом месте Египта: здесь, в Александрии, или где-нибудь в Фивах.
Теперь я поняла: нам никогда не найти Хаю. Это просто невозможно. Судя по разочарованию на лице тетки, она подумала о том же.
— Достаточно того, что Хая жива, — пробормотала она.
Но, конечно, этого было недостаточно.
XI
Однажды утром не успела я занять свое место за столом, как в дверях появился слуга Харана.
— Хозяин желает видеть тебя, — кивнул он мне.
За долгие месяцы, проведенные в дядином доме, Харан ни разу не приглашал меня к себе. Мы почти не виделись, не считая тех редких случаев, когда я сталкивалась с ним по пути из скриптория в гостевые комнаты или обратно. Назначенную им плату за жилье я передавала Апиону.
Удивительно устроен человек: первым делом он всегда думает о самом худшем. Харан, должно быть, пронюхал о том, что я нашла его шкатулку с секретами. Поерзав на стуле, я взглянула на Фаддея. Он был удивлен и расстроен не меньше моего.
— Мне пойти с тобой? — спросил он.
— Харан звал только женщину, — ответил слуга, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
Дядя ждал меня в кабинете. Он сидел опершись локтями о стол. Сжатые в кулаки ладони покоились одна на другой. Он кинул на меня короткий взгляд, потом его внимание переключилось на свитки, перья и чернильницы, в изобилии заполняющие столешницу. Вряд ли ему доложили о моих вылазках, но уверенности у меня не было. Я переступила с ноги на ногу. Время шло.
— Фаддей доволен твоей работой, — сказал наконец дядя, решив, что достаточно помучил меня. — Поэтому я освобождаю тебя от платы за жилье. Можете оставаться гостьями. Вы больше не постоялицы.
Гостьи. Узницы. Невелика разница.
— Благодарю тебя, дядя. — Я попыталась улыбнуться. Это оказалось нетрудно: у дяди на носу темнело небольшое чернильное пятно, оставленное грязным пальцем.
— Завтра я уезжаю осматривать свои поля и папирусные мастерские, — продолжал Харан, прочистив горло. — Я поеду в Теренутис, Летополис и Мемфис, путешествие должно занять четыре недели.
Мы провели взаперти почти полтора года, и вот наконец она пришла — сладкая свобода. Я едва удержалась от того, чтобы пуститься в пляс.
— Я призвал тебя затем, чтобы лично напомнить: мое отсутствие не отменяет нашего соглашения. Если ты или моя сестра покинете дом, вы утратите право оставаться в нем в дальнейшем и я дам ход обвинению в убийстве, выдвинутому против твоей тетки. Я наказал Апиону следить за вами, он будет докладывать мне обо всех ваших передвижениях.
Сладкая, бесконечно сладкая свобода.
Не найдя Йолты в наших комнатах, я поспешила на половину слуг, куда она иногда заходила. Там она и сидела вместе с Памфилой и Лави. Все трое склонились над доской для игры в сенет. Йолта двинула вперед свою черную фишку по полю, надеясь первой попасть в загробную жизнь. Игра стала для тети спасением, способом отвлечься, но она все еще не оправилась от того, что наши попытки навести справки о Хае зашли в тупик. Разочарование тучей висело у нее над головой — столь явное, что я почти могла его увидеть.
— Ох! — вскрикнула тетя, попав на квадрат, обозначающий неудачу.
— Я не спешу проводить тебя в загробную жизнь, — заметила я, и все трое обернулись. Мое появление здесь не было обычным делом.
— Даже в презренную загробную жизнь этой игры? — улыбнулась тетка.
— Даже туда. — Я наклонилась к самому ее уху и тихо сказала: — У меня хорошие новости.
Она опрокинула свою фишку.
— Раз Ана не желает, чтобы я уже сегодня попала в загробный мир, придется прекратить игру.
Я отвела Йолту в укромный уголок рядом с кухней и сообщила новости. Она скривила рот в улыбке:
— Последнее время я много размышляла. И вспомнила человека, который должен знать о той сделке: отец Апиона, Аполлоний. Он служил Харану казначеем до Апиона и был наперсником моего брата, исполняя его поручения. Очень возможно, Аполлоний принимал участие в этом деле.
— Тогда давай разыщем его.
— Он уже стар, если вообще жив.
— Думаешь, он нам поможет?
— Аполлоний всегда был добр ко мне.
— Я улучу момент и поговорю с Апионом, — сказала я, а тетя запрокинула голову и устремила взгляд в бескрайнее небо.
XII
Апион сидел в маленькой комнатке, которую называл казнохранилищем. Перед ним лежал кусок линованного пергамента, куда он записывал какие-то цифры. Услышав мои шаги, казначей поднял голову.
— Если ты принесла деньги, то знай: Харан освобождает тебя от платы.
— Да, он сам мне об этом сказал. Я пришла попросить об услуге, которую ты мне задолжал. — Я постаралась изобразить душевность: хорошему человеку, как известно, и услужить не жалко.
Апион вздохнул и отложил перо.
— Мой дядя наказал тебе следить за мной и Йолтой, пока сам он будет в отъезде. Я же со всем почтением прошу тебя не затрудняться, выполняя столь обременительное поручение, и предоставить нас самим себе.
— Если вы собираетесь выйти из дома вопреки воле Харана и рассчитываете, что я ничего ему не скажу, то вы ошибаетесь. Иначе я могу лишиться службы.
— Но взятки тоже могут лишить тебя службы, — парировала я.
Казначей встал из-за стола. Его черные локоны блестели от масла. Я уловила запах мирры.
— Значит, ты мне угрожаешь?
— Я всего лишь прошу, чтобы ты смотрел в другую сторону, пока Харана нет. Мы с теткой провели здесь больше года, но так и не увидели величия Александрии. Что плохого, если мы осмотрим город? Я не хочу рассказывать Харану о деньгах, что ты получил от меня, но придется, если ты откажешь в помощи.