Я почувствовала ком в горле, улыбнулась и тем же жестом коснулась груди.
Диодора сидела совершенно неподвижно. Ее лицо обратилось в пепел сожженного нами в печи алфавита: по нему невозможно было прочесть ее мысли. Не представляю, что я чувствовала бы на ее месте. Если бы она обрушила на нас свой гнев и горе или отнеслась с недоверием, я бы не стала ее винить. Лучше так, чем это странное, непроницаемое спокойствие.
Йолта продолжила свое повествование, ничего не утаив от Диодоры. Она изложила подробности смерти Рувима и последовавших за этим событий: обвинения в убийстве и восьмилетнего изгнания к терапевтам.
— Совет старейшин постановил, — сказала она, — что, если я по какой-либо причине оставлю поселение терапевтов, меня приговорят к ста ударам палкой, изувечат и сошлют в Нубию.
Об этом я слышала впервые. Где находится эта Нубия? И как изувечат тетю? Я придвинулась поближе.
Когда Йолта закончила свою историю, Диодора спросила:
— Если все это правда и я твоя дочь, то где тогда была я? — Она говорила очень тихо, но лицо у нее пылало.
Йолта потянулась к ее руке, но Диодора резко отстранилась.
— Дитя, тебе не было и двух лет, когда меня сослали, — объяснила тетя. — Харан поклялся взять тебя в свой дом и вырастить. Я писала ему, спрашивала о тебе, но он ни разу не ответил.
Диодора нахмурилась и устремила взгляд к вершине колонны, увенчанной изваянием женской головы. Немного погодя она задала следующий вопрос:
— Если тебя изгнали к терапевтам, когда мне было два, и ты провела там восемь лет… значит, мне было десять, когда ты ушла от них. Почему ты не вернулась за мной? — Диодора беспокойно перебирала пальцами, словно что-то подсчитывая. — Где ты была последние шестнадцать лет?
Йолта замешкалась, пытаясь подобрать слова, и я ответила вместо нее:
— Она была в Галилее, со мной. Все не так просто: Йолта не обрела свободу, когда тебе исполнилось десять. Ее снова изгнали, на этот раз к брату в Сепфорис. Она надеялась увезти тебя с собой, но…
— Харан сообщил, что отдал тебя в приемную семью и не откроет твое местонахождение, — докончила Йолта. — Тогда я уехала, поскольку в то время считала, что у меня нет выбора. Я убедила себя, что у тебя есть новая любящая семья. О том, что Харан продал тебя жрецу, я и понятия не имела до тех пор, пока год назад не вернулась в Египет, чтобы найти тебя.
Диодора яростно затрясла головой:
— Мне говорили, что моим отцом был Хойак, пастух из деревни где-то на юге, и что он продал меня из-за бедности.
Йолта накрыла рукой руку Диодоры, но та снова ее отдернула.
— Тебя продал Харан. Ана видела купчую. Это он назвался бедным пастухом верблюдов по имени Хойак. Диодора, я не забывала тебя и тосковала каждый день. Я вернулась, чтобы найти тебя, хотя даже сейчас мой брат угрожает дать ход обвинениям в убийстве, выдвинутым против меня, если я буду тебя искать. Прости, что оставила тебя. Прости, что не вернулась раньше.
Диодора уронила голову на колени и заплакала, нам же оставалось только смотреть. Потом Йолта встала и склонилась над ней. Были это слезы печали или радости? Нашлась Хая или потерялась? Я не знала.
— Твой хозяин был добр к тебе? — спросила Йолта Диодору, когда та немного успокоилась.
— Да. Не знаю, любил ли он меня, но он ни разу не поднял на меня ни голос, ни руку. Когда он умер, я скорбела по нему.
Йолта закрыла глаза и чуть слышно вздохнула.
Я не собиралась ничего говорить, но мысли мои устремились к родителям и Сусанне, которую я потеряла, к Иисусу, моей семье в Назарете, к Иуде и Тавифе. Все они были так далеко. Смогу ли я когда-нибудь воссоединиться с ними?
— Будем сестрами, — предложила я. — Мы трое станем семьей.
Свет, проникающий в портик между колоннами, ложился на пол яркими полосами. Диодора покосилась на меня и ничего не сказала. Я поняла, что сболтнула глупость, зашла слишком далеко. В ту же минуту кто-то окликнул:
— Диодо-о-ора!.. Диодо-о-ора…
Она вскочила.
— Я позабыла о своих обязанностях! — Девушка вытерла лицо рукавом туники, и лицо ее посуровело.
— Не знаю, когда смогу тебя увидеть, — сказала Йолта. — Харан завтра возвращается из путешествия, а он запрещает нам покидать дом. Но мы найдем какой-нибудь способ.
— Не думаю, что вам стоит возвращаться, — сказала Диодора и ушла, оставив нас в портике родильного дома.
— Я люблю тебя, доченька! — крикнула Йолта ей вслед.
XVII
На следующий день я сидела в скриптории, слушая, как Лави читает «Илиаду», и никак не могла сосредоточиться. Мысли постоянно возвращались к Диодоре, к тем словам, что были сказаны в портике. Я снова и снова видела, как она уходит от нас.
— Что нам делать? — спросила я у Йолты, когда мы возвращались домой.
— Будем ждать, — ответила она.
Усилием воли я переключилась на Лави, который в этот самый миг запнулся на слове. Я собралась было подсказать, но он поднял ладонь, останавливая меня:
— Я вспомню. — Он думал целую минуту: — Корабль! — вскричал он, радостно улыбаясь.
Он был в приподнятом настроении, хоть и выказывал признаки некоторой нервозности. Рано утром прибыл нарочный с известием, что Лави получил место в библиотеке. Приступать к работе надо было уже в начале следующей недели.
— Я поклялся дочитать историю приключений Ахилла до поступления в библиотеку, — сказал он, опуская кодекс. — Мой греческий еще далек от совершенства.
— Не стоит из-за этого переживать. Ты читаешь вполне сносно. Но все же закончи стих: надо узнать, кто победит — Гектор или Ахилл.
Он распрямился, заметно обрадованный моей похвалой.
— Завтра я пойду к отцу Памфилы просить ее руки.
— Лави, я очень за тебя рада.
Теперь я видела, что друга беспокоили не только успехи в греческом.
— Когда будет свадьба?
— Здесь, в отличие от Галилеи, не приняты долгие помолвки. Как только брачный договор будет составлен и подписан при свидетелях, мы с Памфилой станем мужем и женой. Она дала мне немного собственных денег, и я купил в подарок тестю ушебти[25]. И я не буду просить приданого. Надеюсь, этого окажется достаточно, чтобы завтра же заключить договор.
Я подошла к столу Фаддея и взяла с него стопку папируса, самого дорогого и лучшего во всем Египте.
— Подари ему еще и папирус. Подходящий подарок от служащего великой библиотеки.
Лави замялся.
— Ты уверена? — с сомнением спросил он. — Никто не хватится?
— У Харана папируса больше, чем в Сепфорисе и Иерусалиме, вместе взятых. Пропажи нескольких листков никто не заметит. — С этими словами я вложила папирус ему в руки.
За дверью послышался шорох: там стоял личный слуга Харана.
— Хозяин только что вернулся, — сообщил он, глядя на папирус.
— Он звал меня? — спросила я чуть более надменно, чем следовало.
— Только приказал мне объявить всем о его возвращении.
И вот мы снова в плену.
Ожидание — тяжкое бремя. Приходится сидеть, томиться от неизвестности, задаваться сотней вопросов. Как нам быть: смириться с тем, что Диодора нас отвергла, или предпринять еще одну вылазку в храм Исиды Целительницы? Я пыталась добиться ответа от Йолты, но она упорствовала в своем нежелании торопить события, заявив, что, если достаточно долго следить за горшком, решение само всплывет на поверхность. Прошла неделя, однако мы так никуда и не продвинулись.
И вот однажды, когда солнце уже клонилось к закату, к нам в комнату влетела запыхавшаяся Памфила.
— Вас спрашивают, — объявила она. Я решила, что это долгожданный гонец с письмом от Иуды: «Ана, езжай домой. Иисус просит тебя вернуться», — и сердце у меня затрепетало.
— Она ждет вас обеих в атриуме, — добавила Памфила. Тут я догадалась, кто наша посетительница. Тетя кивнула мне. Она тоже знала.
— Где Харан? — спросила Йолта.
— Он ушел еще до полудня, — ответила Памфила. — И пока не вернулся.
— Проводи гостью к нам, и чтобы никто не знал. Кроме Лави.
— Мой муж тоже еще не вернулся. — Памфила позволила слову «муж» медленно соскользнуть с языка. Надежды Лави оправдались: брачный договор был подписан сразу.
— Только обязательно предупреди его, когда он придет. Попроси спрятаться в саду и подождать. Когда наша приятельница соберется уходить, пусть Лави проводит ее через заднюю дверь.
— Кто она? — спросила Памфила с тревогой на лице.
— Нет времени объяснять, — ответила Йолта и нетерпеливо взмахнула рукой. — Скажешь мужу, что это Хая. Он поймет. А теперь поспеши.
Йолта открыла дверь во двор, впуская в комнату раскаленный воздух с улицы. Я смотрела, как она прихорашивается, разглаживает тунику, глубоко и медленно дыша. Я налила три чаши вина.
Диодора замешкалась на пороге, оглядывая комнату, прежде чем войти. На ней была белая туника, поверх которой она набросила коричневую накидку грубого плетения. Собранные на затылке волосы удерживались двумя серебряными заколками, глаза были подведены зеленым.
— Я не знала, увижу ли тебя еще, — заговорила первой Йолта.
Диодора ступила внутрь, и я быстро захлопнула за ней дверь, на которой изнутри и снаружи был замок, бесполезный для нас, поскольку от него не было ключа. Я напомнила себе, что за все это время Харан еще ни разу не показался в нашей части дома. Вряд ли что-то приведет его сюда сегодня.
Диодора, тоненькая, похожая больше на ребенка, чем на женщину, стояла посреди комнаты. Понимала ли она, насколько это опасно? И все же была здесь и восхитительная ирония: девочка, от которой Харан избавился, старательно заметая следы, находилась в его доме, под его крышей, прямо перед носом хозяина. Возмездие, тайное и неслучайное, настигло дядю. Я едва не рассмеялась. Потом я протянула гостье чашу вина, но она отказалась, а я осушила свою четырьмя глотками.
Йолта опустилась в кресло, я указала Диодоре на скамью, сама же уселась на пол, откуда могла следить за садом и сразу заметить Лави.