Мои слова явно встревожили ее.
Вернувшись к себе, мы застали Йолту во дворе за чтением кодекса из библиотеки.
— Захочет ли Йолта вернуться в Галилею или остаться в Египте, не так уж важно, — шепнула мне Диодора, глядя на мать. — Вопрос в другом: сможем ли мы вообще выбраться отсюда?
Именно эта мысль терзала и меня.
Я оставила Диодору и Йолту во дворе и, вымыв предварительно руки и лицо, отправилась в монастерион записать гимн, который жег меня изнутри. Я поставила лампу на стол, налила чернил и окунула в них перо.
XXIII
Празднование сорок девятой ночи начиналось на закате следующего дня. Я пришла с опозданием и увидела, что трапезная ярко освещена лампами. Старшие уже расположились на циновках и начали есть. Младшие обносили их блюдами. Диодора наполняла поднос рыбой и яйцами.
— Сестра! — воскликнула она, заметив меня. — Где ты была?
— Заканчивала гимн. — Я показала ей свиток.
— Лукиан спрашивал о тебе. Он уже дважды указывал Скепсиде на твое отсутствие.
Я взяла миску с гранатовыми зернами.
— Приятно, что он по мне соскучился.
— Я наполняла поднос уже четыре раза, — с улыбкой заметила Диодора. — Надеюсь, нам оставят хоть немного угощения.
Хоть Йолта и принадлежала к числу младших, я заметила, что Скепсида разрешила ей возлечь на одной из циновок, предназначенных для старших. Лукиан встал со своего места и подошел к главе общины.
— Йолте следует прислуживать нам, как и прочим младшим, — рявкнул он на всю трапезную.
— Лукиан, гневаться легко, а доброта дается с трудом. Приложи усилие.
— Ей здесь не место, — упорствовал он.
Скепсида махнула рукой:
— Дай мне спокойно поесть.
Я посмотрела на Йолту, которая невозмутимо грызла репу.
Когда трапеза закончилась, члены общины перешли в другой конец зала, разделенного надвое перегородкой высотой по пояс. Женщины уселись на скамьи по левую руку, мужчины расположились справа.
Я заняла место в заднем ряду рядом с Йолтой и Диодорой.
— Устраивайтесь поудобнее, — посоветовала Йолта. — Мы проведем здесь всю ночь.
— Всю ночь? — воскликнула Диодора.
— Да, но скучно не будет, — заверила моя тетя.
Скепсида, которая в этот самый момент оказалась за спиной, услышала ее слова и возразила:
— Мы здесь не ради развлечения, как прекрасно известно Йолте. Это бдение. Мы встретим рассвет, который суть истинный свет Господень.
— И в ожидании рассвета мы будем петь до беспамятства, — добавила Йолта.
— Что ж, это правда, — не стала спорить Скепсида.
Она открыла собрание долгой речью, содержание которой ускользнуло от меня. Я судорожно цеплялась за свиток с гимном. Собственная песня вдруг показалась мне слишком смелой.
Наконец Скепсида назвала мое имя.
— Ана, подойди, исполни свой гимн Софии.
— Я назвала свой гимн «Гром. Совершенный разум», — произнесла я, выступая на середину зала. Кто-то ударил в тимпан, я развернула свиток и запела под аккомпанемент барабанного боя:
Я послана силой…
Не пренебрегай мной, берегись!
Я послана силой…
Не пренебрегай мной, берегись!
Я послана силой…
Не пренебрегай мной, берегись!
Потому что я первая и последняя,
Возносимая и хулимая,
Я блудница и праведница,
Я жена и дева,
Я мать и дочь.
Я остановилась и посмотрела на лица присутствующих, на которых читалось изумление и недоумение. Диодора не отрывала от меня взгляда, подперев подбородок кулаками. По губам Йолты блуждала улыбка. Я словно разом чувствовала всех женщин, которые жили во мне.
Не смотри на меня, в ничтожестве лежащую в навозной куче,
Не отвергай меня, ибо найдешь меня во славе.
Не бойся моей силы.
Зачем презираешь мой страх и проклинаешь мою гордость?
Я та, кто часть всякого страха и всякой безрассудной храбрости.
Я снова остановилась, чтобы перевести дыхание. Слова, которые я пропела, словно кружились у меня над головой. Хотела бы я знать, откуда они пришли. И куда уйдут.
Я, я та, кто безбожна,
И та, чей бог величественен,
Я существующее
И то, чего не существует,
Я то, что сходится, и то, что расходится,
Я длящееся и обрывающееся,
Я то, что слышно всем и не может быть сказано никем…
Я продолжала петь, а когда гимн закончился, медленно вернулась на свое место.
Пока я шла вдоль скамей, одна из женщин поднялась со своего места, ее примеру последовала другая, третья — все по очереди. Я неуверенно посмотрела на Скепсиду.
— Они говорят тебе, что ты дочь Софии, — объяснила наставница. — Они говорят тебе, что она довольна.
Остаток ночи я помню с трудом. Знаю, что мы долго пели — сначала мужчины, потом женщины и наконец все вместе. Гремели систры, отбивали ритм барабаны из козьих шкур. Мы танцевали, изображая переход через Красное море, кружились по ходу солнца и в противоход, до самой зари. Тогда, усталые и почти обезумевшие, мы обратились к востоку и приветствовали свет.
XXIV
Ближе к концу зимы Скепсида как-то раз неожиданно появилась передо мной в монастериуме. В руках у нее были куски кож, папирусы, мерные рейки, иголки, нитки, воск и огромные ножницы.
— Давай-ка превратим твои свитки в кодексы, — сказала наставница. — Переплет — это лучший способ сохранить написанное на века.
Не дожидаясь моего разрешения, которое я, впрочем, была бы счастлива дать, она принялась раскладывать на столе свои орудия. Ножницы были точь-в-точь как те, которыми я стригла Иисуса в тот день, когда сообщила, что жду ребенка.
— С каких свитков хочешь начать? — спросила Скепсида.
Я слышала вопрос, но не могла оторвать взгляда от длинных бронзовых лезвий. От картин, которые они вызывали в памяти, щемило сердце.
— Ана? — позвала наставница.
Тряхнув головой, чтобы избавиться от непрошеных мыслей, я достала свитки с историями о матриархах и положила их на стол:
— Хочу начать с самого начала.
— Смотри внимательно и учись. Я покажу тебе, как сделать твой первый кодекс, но остальные — уже твоя забота.
Она измерила и разметила свитки и кожу для переплета, а потом взялась за ножницы. Я закрыла глаза, и в памяти возник лязг острых лезвий, мягкость волос Иисуса у меня в руках.
— Видишь, ни одно твое слово не пострадало, — сказала Скепсида, закончив разрезать листы. По всей видимости, она ошибочно отнесла мой сосредоточенный вид на счет собственного умения обращаться с ножницами. Я не стала ее разубеждать. Взяв со стола чистый лист папируса, наставница добавила:
— Я вырезала лишнюю страницу, чтобы ты могла написать на ней название. — Она начала скреплять листы, а потом остановилась и спросила: — В чем дело? Что тебя беспокоит, Ана? Харан?
Я замялась. Свои страхи и желания я привыкла открывать только Йолте и Диодоре, но не Скепсиде.
— Весной будет уже два года с тех пор, как я не видела мужа, — наконец призналась я.
— Понимаю, — слегка улыбнулась она.
— Мой брат обещал сообщить, когда я смогу вернуться в Галилею без опаски. В доме Харана у меня осталась подруга, которая доставит письмо, однако Харан может нарушить мои планы.
Мне с трудом верилось, что отряд еврейского ополчения может перекрывать дорогу столько месяцев подряд. Однако солдаты до сих пор были там, разбив постоянный лагерь.
Скепсида толкала и тянула иглу сквозь кожу, помогая себе маленьким железным молотком.
— Мальчик, который торгует солью, донес мне, что солдаты соорудили небольшую каменную хижину, в которой могут спать, а также загон для козы. А еще они наняли местную женщину, чтобы готовила им пищу. Это свидетельствует о том, сколь велико терпение Харана и ненасытна его жажда мести.
Я уже слышала все это от Йолты, но теперь слова, повторенные Скепсидой, окончательно погрузили меня в уныние.
— Не понимаю, почему письмо до сих пор не пришло, — продолжала я. — Но чувствую, что не могу больше медлить с отъездом.
— Ты видишь, как я делаю обратный стежок, чтобы получился двойной узел? — перебила наставница, сосредоточив все внимание на книге.
Больше я не стала ничего говорить.
Когда кодекс был закончен, Скепсида вложила его мне в руки.
— Если ты получишь письмо, я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе уехать, — пообещала она. — Но расставание с тобой опечалит меня. Если твое место в Галилее, Ана, так тому и быть. Но знай: когда бы ты ни захотела вернуться, мы будем ждать тебя.
Она ушла, а я опустила взгляд на кодекс, это чудо из чудес.
XXV
А затем наступил день, благоухающий весной. Я только что закончила сшивать последние свитки в кодексы: эта работа занимала меня неделями и была необходима мне как воздух, чему я сама не находила объяснения. В доме никого не было. Я с удовлетворением, переходящим в изумление, оглядела стопку кодексов: возможно, именно они сохранят мой голос.
Йолта ушла в библиотеку, а Диодора отправилась ухаживать за Феано, который находился при смерти. Скепсида уже распорядилась насчет гроба — простого ящика из акации. Чуть раньше, когда я выходила напоить коз, мой слух уловил деловитый перестук молотков, доносившийся из мастерской.
Горя желанием показать Йолте и Диодоре свое собрание кодексов, я торопилась закончить работу до их возвращения. Я набрала свежих чернил и написала название каждого свитка на пустой странице, осторожно дуя на буквы, чтобы они скорее подсохли: «Матриархи», «Повести ужаса», «Фазелис и Ирод Антипа», «Моя жизнь в Назарете», «Плач по Сусанне», «Иисус, возлюбленный мой», «Йолта Александрийская», «История Хаи, потерянной дочери», «О терапевтах», «Гром. Совершенный разум».
Вспомнив Энхедуанну, которая подписывала свои сочинения, я снова открыла кодексы и подписалась: «Ана». Не «Ана, дочь Матфея»; не «Ана, жена Иисуса». Просто Ана.