— Иисус провозгласил себя мессией, — снова заговорил Лазарь. — Он сделал это, потому что верит: Господь станет действовать через него. Но дело не только в религии. Это политический жест. Вот что меня больше всего беспокоит, Ана. Пилат знает, что приход иудейского мессии означает конец власти Рима, и воспринимает угрозу всерьез.
Все это время Марфа сидела молча, но я заметила, что она выпрямилась и глубоко вздохнула.
— Есть кое-что еще, Ана, — сказала она. — На следующий день после того, как Иисус заявил о себе, въехав в город на осле, твой муж вернулся в Иерусалим и… скажи ей, Мария.
Мария бросила на сестру унылый взгляд.
— Да, он вернулся в город и устроил… беспорядки в храме.
— Это были не просто беспорядки, — подхватила Марфа, — а настоящий бунт.
Мария послала ей еще один недовольный взгляд.
— Что значит — бунт? — допытывалась я.
— В тот раз нас с Иисусом не было, — сказала Мария. — Но ученики говорили, что его рассердили менялы и торговцы жертвенными животными.
— Он перевернул столы менял, рассыпав монеты, и опрокинул скамьи продавцов голубей, — вмешалась Марфа. — Он кричал, что они превратили храм в разбойничье логово. Люди бросились подбирать монеты. Вызвали храмовую стражу.
— Но Иисус ведь не пострадал, правда?
— Нет, — ответила Мария. — Удивительно, но его даже не задержали.
— Да, но Каиафа, первосвященник, теперь настроен против него, — заговорил Лазарь. — Вынужден признать, что Иисус в большой беде.
Тавифа прильнула ко мне. Мы посидели молча несколько минут, а потом я осмелилась спросить:
— Полагаешь, его могут схватить?
— Трудно сказать, — пожал плечами Лазарь. — Настроения в городе меняются быстро. Пилат с Каиафой хотят только одного: избавиться от Иисуса, который запросто может поднять восстание.
— Не могу поверить, что Иисус так поступит, — с сомнением сказала я. — Муж всегда был сторонником сопротивления Риму, но не с оружием в руках. Не то что мой брат.
— Я интересовался его планами, — отвечал Лазарь. — Выходило так, что он намеренно провоцирует народ. Однако вечером Иисус, стоя на том же месте, где я сейчас, велел своим ученикам не браться за меч, что бы ни случилось. Иуда подначивал его, вопрошая, как же он собирается освободить свой народ без битвы и как любовь избавит нас от власти Рима. Конечно, Ана, Иуда твой брат, но он очень разозлился и говорил почти враждебно.
— Иуда — зелот, — ответила я. — Римляне убили его отца, а мать продали в рабство. Он посвятил свою жизнь мести. — Я не переставала удивляться себе: даже сейчас у меня находились оправдания для брата. Он намеревался покончить с властью Рима любой ценой, даже если придется отдать врагам Иисуса, чтобы вызвать возмущение толпы. Разве такое можно простить? В душе у меня закипал гнев. — И что Иисус ответил ему?
— О, он был суров. Сказал: «Ты меня слышал». И Иуда притих.
Мне вдруг остро захотелось вытащить письмо Иуды из дорожного мешка и прочитать друзьям, но тогда они лишь сильнее встревожились бы.
Лазарь положил руку на плечо Марфы и продолжил:
— Сегодня утром, прежде чем Иисус ушел в Иерусалим, я умолял его тихо отпраздновать Пасху и на время затаиться. Он согласился. Если Антипа или римляне захотят схватить его, пусть сначала найдут.
Это будет не трудно, если Иуда поможет им. От этой мысли я тотчас вскочила на ноги:
— А не лучше ли нам найти его первыми?
— Отправиться в Иерусалим? Сейчас? — удивилась Марфа.
— Мария говорила, что он иногда молится в Гефсиманском саду. Может, нам повезет и он будет там?
— Уже почти вторая стража ночи, — запротестовала она.
Все это время Лави стоял, опершись о стену дома, почти невидимый в ее тени. Однако теперь он шагнул вперед:
— Я иду с вами.
— Глупо отправляться в долину в такой час, — возразил Лазарь. — Наверное, Иисус решил заночевать на холме. Он вернется утром.
— Пойдем, ты устала. — Мария взяла меня за руку. — Давай устроим тебя поудобнее. Марфа приготовила тебе свежий тюфяк в комнате Тавифы.
— Хорошо, отправимся на рассвете, — сказала я, благодарно улыбнувшись Лави, а потом позволила увести себя, остановившись лишь раз, чтобы забрать плащ Иисуса. Я собиралась спать, завернувшись в него.
II
Уже давно рассвело, когда я проснулась. Я нащупала на тюфяке рядом с собой плащ Иисуса и набросила его поверх туники.
Проходя мимо спящей Тавифы, я бросила на нее осторожный взгляд, стараясь не разбудить. Потом наскоро умылась над тазом и стала рыться в своих скудных пожитках. Выудив маленький мешочек с красной нитью, я вытащила ее и обвязала вокруг левого запястья. Пришлось потрудиться, прежде чем мне удалось затянуть узел одной рукой.
Лави ждал меня во дворе. Если он и удивился, увидев плащ Иисуса у меня на плечах, то ничего не сказал. Не упомянул он и о раннем часе, вместо этого протянул мне кусок хлеба и ломоть сыра, на которые я набросилась с жадностью.
— Как мы его найдем? — прошептал Лави.
— Начнем с Гефсиманского сада. Возможно, он провел ночь там.
— Ты знаешь, где это?
— У подножия Масличной горы. Вчера вечером Тавифа рассказала мне о тропинке, которая ведет туда из деревни.
Должно быть, вид у меня был встревоженный, потому что Лави испытующе посмотрел на меня и спросил:
— Все хорошо, сестра?
«Сестра». Я подумала об Иуде: как мне теперь быть ему сестрой? Я хотела успокоить Лави, сказать, что не стоит волноваться, но чувствовала, что впереди меня поджидает великая тьма.
— Брат. — Голос у меня слегка дрогнул. Я направилась к воротам.
— Мы найдем его, — сказал Лави.
— Да, мы найдем его.
Пока мы спускались по склону, солнце скрылось в густых облаках. Под оливковыми деревьями просыпались паломники, они были повсюду, и от их движений склон холма словно колыхался. Мы шли молча и очень быстро. В ушах у меня зазвучали слова гимна Софии:
Я послана силой…
Не пренебрегай мной, берегись!
Я та, кто часть всякого страха и всякой безрассудной храбрости.
Добравшись до сада, я стала перебегать от одного дерева к другому, выкрикивая имя Иисуса. Никто не отвечал. Мой муж не вышел из неровной тени, не раскрыл объятий, не сказал: «Ана, ты вернулась».
Мы обшарили все уголки сада.
— Его здесь нет, — вздохнул Лави.
Я замерла, в груди клокотало. Мне так верилось, что я найду его здесь. Всю ночь, блуждая между сном и явью, я видела образы этого сада у подножия Хеврона.
Где же Иисус?
Вдалеке вырисовывались очертания храма, вздымающегося над городской стеной. От него расходилось ослепительное белое сияние. Рядом можно было разглядеть Антониеву башню, где стоял римский гарнизон. Лави проследил за моим взглядом.
— Надо поискать в городе, — сказал он.
Я попыталась представить, где в огромном лабиринте Иерусалима может находиться муж. Во дворах храма? У Вифезды[30]? Но тут слух уловил чей-то стон. Звук был глубоким и гортанным, он шел из-за деревьев позади нас. Я ринулась туда, но Лави преградил мне путь:
— Сначала я. Надо убедиться, что опасности нет.
Он углубился в рощу, скрывшись за выступом скал, я же осталась ждать.
— Ана, скорее! — позвал меня Лави.
Я побежала к нему, и там был Иуда. Он стоял на коленях, сгорбившись и раскачиваясь взад и вперед, то ли воя, то ли рыдая.
— Иуда! Что с тобой? — Я опустилась на колени рядом с братом и положила руку ему на плечо.
Почувствовав мое прикосновение, он смолк, но тут же скороговоркой заговорил, не поднимая глаз:
— Ана… я видел тебя… издалека. Мне не хотелось попадаться тебе на глаза. Не смотри на меня… Я не вынесу.
Внутри меня все оборвалось. Я вскочила.
— Иуда, что ты сделал? — Он не ответил, и я закричала: — Что ты сделал?!
Лави, до того державшийся на почтительном расстоянии, теперь подскочил ко мне. Я не стала ничего ему объяснять. Вместо этого я склонилась к брату, стараясь справиться с яростью, клокочущей в сердце.
— Скажи мне, Иуда. Сейчас же.
Брат поднял голову, и я прочла ответ в его глазах.
— Ты выдал Иисуса римлянам? — Я хотела бросить ему свои обвинения в лицо, ударить ими наотмашь, но смогла лишь еле прошептать их.
Иуда сжал руку в кулак и с силой ударил себя в грудь.
Рядом с ним на земле валялся раскрытый кошель с серебряными монетами. Брат схватил его и швырнул деньги в сторону деревьев. Я задохнулась, глядя, как монеты падают на землю, поблескивая, словно чешуя диковинного существа.
— Я не выдавал его римлянам. — Он перестал рыдать, но теперь ему пришлось обвинять себя. Скорпионий хвост на щеке заходил вверх и вниз. — Прошлой ночью я, его друг и брат, указал на Иисуса храмовой страже, зная, что они передадут его римлянам. Я привел стражу сюда, где, как я знал, должен был находиться Иисус. Я поцеловал его в щеку, чтобы солдаты узнали его. — Он указал вперед: — Там стоял Иисус, когда я его поцеловал. Вон там.
Я посмотрела туда, куда он указал: коричневая глина, маленькие белые камешки, отпечаток сандалий.
— Я хотел дать людям повод для возмущения, — продолжал брат измученным, бесстрастным голосом. — Хотел помочь установить царство Божье. Я решил, что Иисус тоже этого хочет. Я верил: если подстегнуть события, он убедится, что другого способа нет, и будет сопротивляться солдатам, возглавив восстание. А если нет — его смерть воодушевит людей, и они поднимутся сами.
Насилие. Восстание. Смерть. Нелепые, бессмысленные слова.
— И знаешь, что сказал мне Иисус, когда я поцеловал его? Он увидел солдат, идущих за мной с обнаженными мечами, и спросил: «Иуда, ты предашь меня поцелуем?» Ана, ты должна поверить мне: только тогда я понял, как обманулся. Прости. — Он снова согнулся к коленям и застонал.
Он просит прощения? Мне хотелось броситься на брата и содрать с него кожу.
— Ана, пожалуйста! — умолял Иуда. — Я не жду понимания, но прошу тебя о том, чего не могу сам: прости меня.