Продолжая сравнения «гудковых» с ранними советскими массовыми зрелищами, можно сказать, что Арс пытался создать «шумомузыкальное действо», ликующую мистерию шумов в пространстве праздника. Особенно отчетливо эти действенные устремления проявились в Баку.
Разнообразие средств, топографии, сами масштабы города направили его мысль именно в эту сторону. Таков был смысл использования остальных (помимо магистрали – органа и «ударных») средств: гудков фабрик, заводов, паровозов и судов, которые не настраивались друг относительно друга, а также сирен, колоколов и «шумовой группы» в составе автомобилей и аэропланов.
«Автотранспорт, расположенный в непосредственной близости к месту празднования (в одной из прилегающих улиц), ценен, главным образом, своими шумовыми эффектами, но при достаточном количестве тоновых сигналов может составить и особую темброво-гармониевую группу. Шумы самих моторов (особенно грузовиков), равно как и низко летящих аэрои гидропланов, создают изумительные эффекты потрясающего эмоционального воздействия».
Правда, как показал московский опыт, они способны были разрушить (попросту заглушить) саму «симфонию»… Но надо помнить, что в те годы разрухи «живой», работающий автомобиль вызывал совершенно иные чувства, чем сегодня. Об этом я еще скажу в связи с эпопеей «шумовых оркестров», а пока вернемся к статье в «Горне».
«При большом количестве неподвижных гудков (фабрики, заводы, паровые мельницы, доки, депо и т. д.) их можно использовать в развитии музыкальной картины. Например, в Баку таким образом развертывалась музыкальная картина тревоги и боя. Сигналы к вступлению групп за дальностью расстояния подаются орудийными залпами». Аналогична функция сирен флота и заводов: «Они вступают самостоятельно, в особых эпизодах, поодиночке или аккордами (параллельно и в противодвижении) на органном пункте басового гудка под ружейные и пулеметные залпы, главным образом, как средство звукописи и сигнализации».[45]
Что реально представляла собою эта предложенная бакинцам 7 ноября 1922 года «звуковая картина тревоги, разворачивающегося боя и победы армии Интернационала»,[46] видно из упоминавшегося уже «Наказа», который был не только подробной инструкцией к исполнению, но и полным авторским изложением сценария «действа».
«…Полуденная пушка отменяется.
[I ч. „Тревога“] По первому салютному залпу с рейда (ок. 12 часов) вступают с тревожными гудками Зых, Белый город, Биби-Эйбат и Баилов. По пятой пушке вступают гудки Товароуправления Азнефти и доков. По десятой – II-я и III-я группа заводов Черногородского района. По 15-й – I-я группа Черного городаи сирены флота. В то же время четвертая рота армавирских комкурсов, предводительствуемая объединенным духовым оркестром с „Варшавянкой“, уходит к пристани. По 18-й пушке вступают заводы горрайона и взлетают гидропланы. По 20-й – гудок железнодорожного депо и оставшихся на вокзалах паровозов. Пулеметы, пехота и паровой оркестр, вступающие в то же время, получают сигналы с дирижерской вышки непосредственно… В течение последних пяти выстрелов тревога достигает максимума и обрывается с 25-й пушкой. Пауза. Отбой (сигнал с магистрали). (Этот гудковый „орган“ находился на палубе эсминца, курсировавшего по акватории гавани. – С. Р.)
[II ч. „Бой“] Тройной аккорд сирен. Снижаются гидропланы. „Ура“ с пристани. Исполнительский сигнал с магистрали. Интернационал (4 раза). На второй полустрофе вступает соединенный духовой оркестр[47]с Марсельезой. При повторении (первом) мелодии „Интернационала“ вступает хором вся площадь <…> и поет все три строфы до конца. В конце последней строфы возвращаются армавирцы с оркестрами, встречаемые ответным „ура“ с площади. Во все время исполнения „Интернационала“ районные заводские гудки, вокзал (депо и паровозы) молчат.
[III ч. „Апофеоз победы“] По окончании – дают общий торжественный аккорд, сопровождаемый залпами и колокольным звоном в течение трех минут. Церемониальный марш. „Интернационал“ повторяется еще дважды по сигналам во время заключительного шествия. После третьего (последнего) исполнения по сигналу сирен снова общий аккорд всех гудков Баку и районов».
Растиражированный «Бакинским рабочим» наказ-сценарий повторяет содержание многочисленных пленэрных массовых действ и революционно-исторических инсценировок. Однако повторяет лишь в общих чертах, опираясь на стереотип, оперирует в основном конкретно-шумовыми и обобщенно-музыкальными средствами. Вообще же, писал Авраамов, «может быть взята какая угодно программа. Все зависит от „мощности“ „оркестра“ и расположения районов. Минимально может быть исполнен просто „Интернационал“, „Молодая гвардия“, „Похоронный марш“ (если процессия проходит мимо могил жертв революции). Наконец, может быть исполнено вообще любое музыкальное произведение, укладывающееся по количеству тонов в средства города».
Но ничего другого не было, да и не могло быть. Слишком однозначна семантика подобной звуковой среды, а управляема она лишь в незначительной степени. «Средства города» здесь – конечно, состав «города-оркестра». Хотя немалую роль играли и финансы, состояние коих вносило решающие коррективы в подобного рода замыслы.
В прошлом остались поражавшие своим размахом празднества 1919–1920 годов, когда на «преображение» города тратились огромные ресурсы.[48] Девизом эпохи нэпа стало иное: «как можно меньше затрат».[49] В этом смысле «гудковые» были отголоском уже ушедшей эпохи. Фантастический размах бакинской «симфонии» во многом объясняется его личными знакомствами с секретарями ЦК АзКП(б) Кировым, Чагиным, с директором Азнефти Серебровским. В Москве таких связей у Арса не было. Вообще удивительно, как ему, сбежавшему от голода из Ростова, только что «вычищенному» из партии, без денег, без работы, без жилья в столице (если не считать тюфяка в углу пивного зала «Стойла Пегаса», где он и работал, и спал первое время), – как удалось ему за месяц добиться разрешения на организацию «гудковой». Пусть не в Кремле, как мечталось, но ведь совсем рядом – у здания МОГЭС, по обе стороны Москвы-реки. Решающую роль, по-видимому, сыграла беседа с Троцким и поддержка пролеткульта, с которым Арс был связан еще со времен учредительной конференции 1917 года.
«По инициативе Московского пролеткульта в VI годовщину Октября во время демонстрации будет исполнена симфония „Ля“[50]на паровой магистрали и гудках Зам[оскворецкого] района и вокзалов. Постройку и установку магистрали взяли на себя МОГЭС, Арматрест и Трубосоединение. Основную массу гудков дает НКПС с паровозного кладбища Московско-Курской дороги. <…> Санкцию и средства на организацию дал МК РКП(б). <…> Быстрое осуществление столь сложного замысла стало возможным лишь благодаря энергичной товарищеской поддержке союза металлистов, проявившего живой интерес к делу.
Возможна организация аналогичной симфонии в ряде крупнейших центров СССР: Петербурге, Харькове, Ростове-на-Дону и Баку».[51]
К дальнейшей судьбе «гудковой» я еще вернусь, а пока – о московском опыте 1923 года.
Здесь возможности перемещений источников звука в пространстве праздника отсутствовали, гораздо скромнее и скученней были и сами «средства». В Баку магистраль размещалась на миноносце «Достойном». «Преимущества подвижной магистрали, – писал Арс, – очевидны: в различные моментыторжества она может быть подана в тот или иной пункт города и даже продемонстрирована самостоятельно в окрестностях».[52] Вокруг «Достойного» сновали десятки мелких судов, их рынды (корабельные колокола) непрерывно звонили, летали гидропланы, на песчаном островке виртуозно строчили опытные пулеметчики. Акустика большой гавани обеспечивала быстрое рассеивание плотной звуковой массы, концентрация шумов в целом была не очень высока.
В Москве же магистраль, оказавшаяся очень тяжелой, была установлена не на крыше (как предполагалось), а во дворе МОГЭС. В гулком узком колодце и без того неслабый звук «органа» превратился в страшный, валивший «органистов» с ног, рев. Отсутствовали и другие подвижные группы (духовой оркестр, «автомобильные хоры» и пр.).
В газетах того времени можно найти описания, помогающие представить «симфонию» в ее временной протяженности.
«В воздухе стаи советских дуралюминиевых и других птиц стрекочут свои бензинные могучие песни… Но, чу! Что это такое?
Над Москвой, которая сегодня не работает, вдруг раздаются, реют в воздухе звуки какой-то гигантской свирели… Это запела паровая магистраль из фабричных гудков на электрической станции на Раушской набережной.
Паровые необычные звуки растут, ширятся. Вот громыхнула пушка, за ней другая… Это „ударные“ пролетарской симфонии.
Но самое мощное впечатление создалось, когда все фабрики, заводы, вокзалы загудели, закричали в ответ титаническое „ура“ медными глотками своих паровых гудков. Этот крик победы, вырвавшийся из стальных грудей машин и паровозов, был слышен по всей Москве».[53]
Тот же момент – коллективный «подхват» районами «запева» Центра – выделял и другой автор: «Захватывающее впечатление произвел отклик гудков московских фабрик и заводов и паровозов железных дорог. Этот могучий отклик со всей Москвы долгое время колебал воздух, напоминая издали грандиознейший колокольный звон. Впечатление от этой необыкновенной переклички было поистине величественно».[54] Судя по тексту, автор заметки не был музыкантом. Тем ценнее это сравнение с колокольным звоном.