Именно такие «эксперименты от бедности» и поддерживались (что отнюдь не умаляет их творческого характера: ведь и звук, ритм, созвучие были им материалом!). Об этом прямо писал один из руководителей 7-й Опытной станции Наркомпроса: «…Шумовой оркестр организуется именно в тех случаях, когда нет возможности поставить струнный. Конечно, хороший струнный оркестр лучше шумового! А оркестр смычковых и духовых инструментов был бы еще лучше. <…> Шумовой оркестр есть первый шаг оркестровой работы с детьми, зачаток оркестра. Благодаря простоте и дешевизне его „инструментов“, отсутствию необходимости долго учиться играть на них <…> оказывается возможным вовлекать в него много ребят
<…> Этому очень способствует также „игровой“, самодельный и самодеятельный характер такого оркестра, когда ребята сами изобретают, конструируют инструменты, ищут новых интересных звучностей и т. д. Такой игровой оркестр, называемый обычно „шумовым“, хотя в нем часто присутствуют и не только „шумы“
<…> может играть немалую роль в деле развития прежде всего ритмического чувства, слуха (если есть инструменты вроде гребенок, рупоров), чувства музыкальной формы и т. д. и т. д.»[149]
Особенностью шумового оркестра школы им. К. Маркса был его «вокально-симфонический» характер: к квартету домр, балалайкам и самодельным «мандолинам» из сардинных коробок присоединялись «всевозможные видоизменения человеческого голоса», создаваемые с помощью трубочек с отверстиями, оклеенными пергаментной бумагой («скрипки» и «альты» – у девочек, «виолончели» – большего формата – у мальчиков) и рупоров из магазинных кассовых лент, имитирующих медные и деревянные духовые. Ударная группа ничем особым не отличалась.[150]
…За несколько лет «шумовики» проделали огромный путь, расползлись по разным сферам культуры, все дальше уходя от футуризма, джаза, «производственничества», идей «гудковых симфоний» и пр. Новые ритмотембры, нащупанные в ходе кустарно-самодельного изобретательства, приспосабливались, приплочивались, припасовывались к разнообразным формам новой культуры. Большинство шумовиков сохраняли родовую связь с агитационно-эстрадным театром (оформление живых газет и журналов, «клубных полит-оперетт», обозрений и пр.). «Голосовые» опыты нашли применение не только в вокальном джазе, но и в утонченном жанре хоровой декламации.[151] Самостоятельные выступления случались реже: на танцевальных вечерах, в больших сборных концертах (в качестве «эксцентрического», трюкового номера). Малочисленность и несовершенство звучания самодельных инструментов (без поддержки фортепиано и т. п.) не позволяли им достойно звучать как раз в первородной – уличной, празднично-площадной – обстановке. По данным «живого учета», проведенного культотделом МГСПС во время первомайской демонстрации 1929 года в Москве, «пляска и пение под шумовой оркестр» были представлены в колоннах института им. Плеханова и пионерских организаций[152] – да и то неизвестно, не шла ли речь об обычных эстрадных ансамблях… Коллективы, подобные шумовым оркестрам Московского губотдела совторгслужащих (клубы «Красная площадь» и им. Сокольникова), совершившие летом 1928 года гастрольную поездку по маршруту Ленинград – Кострома – Рыбинск – Иваново-Вознесенск,[153] были редким «концертным» исключением. Но в сущности они принадлежали уже другой эпохе: «самодельщина» в 30-е годы теряла свое обаяние, а развитие музыкального радиовещания, звукового кино и профессионального джаза существенно меняло слуховые приоритеты массового сознания – и образ «шумового оркестра» тоже. Вся история «шумовиков» полна парадоксов, нелепых смешений, путаницы, курьезов. Один из самых удивительных зигзагов «вектора шума» связан с так называемыми зубариками.
Помните финал Дантова «Ада»? В аду Гражданской войны и беспризорщины, средь холода, голода, ночей у костров и асфальтовых котлов на пустынно-гулких улицах – родилась эта выщелкиваемая прямо на зубах «музыка», описанная Л. Пантелеевым и Г. Белыхом в «Республике ШКИД». Слышались в них и отзвуки бесконечного, полубредового лузганья семечек, шелуха которых, казалось, засыпала пол-России; а с другой стороны – частушки «под язык», «голосовые» инструменты грядущих «шумовиков»… Зубарики – самая тихая и страшная «шумовая эксцентрика» эпохи: клац-стук-щелк-звон-пение-стон. И кто бы мог подумать, что когда-нибудь (и даже очень скоро!) они прозвучат на «эталонном» концерте армейской самодеятельности в раззолоченном зале Большого театра! В феврале 1935 года там выступил – с увертюрой к опере «Кармен»! – оркестр пробочников под руководством курсанта Шентяпина.[154] Поскольку я неоднократно упоминал здесь любимый в 20-х «бутылофон», есть смысл прояснить и вопрос о пробках. К тому же, как известно, пробка – идеальный звукоизолятор, а значит, какой шум? какая «музыка»?
«Краснофлотцы – человек 50 – держат в зубах простые бутылочные пробки и, ударяя по ним большими пальцами обеих рук, извлекают звук Это изобретение – выдумка самих краснофлотцев (курсантов училища береговой обороны им. ЛКСМУ. – С. Р.). …Несмотря на очень тусклый сам по себе звук пробок, „оркестр“ звучит чисто и музыкально, вызывая большое внимание со стороны аудитории. Несмотря на всю свою примитивность, „оркестр“ этот исполняет увертюру из „Кармен“, „Колыбельную“ Моцарта и т. п. Иногда пианиссимо доходит до такого предела и до такой тонкости, что просто поражаешься тому мастерству, какого добиваются рядовые краснофлотцы на этих примитивнейших „инструментах“».[155]…Какая красота в слове «тишайший»!..
Но и тончайшее пробковое пианиссимо завораживает. Хотя и иной красотой. Пианиссимо – уже нюанс для Большого театра. Потому что: не Тишина, а музыка. Искусство.
Били уже не по зубам, дико и грубо. Да и зубы у всех разные. Иной как разинет рот, так А тут в каждом чреватом непредсказуемостью рту – по пробке. От бутылки. Жить становилось веселее, быт обрастал стандартностью «ширпотреба». Успехи социалистической индустрии были налицо.[156] На лицах – молодые улыбки. Дрожь черных ленточек бескозырок. Орнамент слаженно работающих крепких рук: белоснежные рукава форменок, ритмичные колебания загорелых кистей, стремительная дробь равнооттопыренных, больших и чистых пальцев. Технично, пластично, гигиенично, в меру эксцентрично. То есть культурно и вполне художественно.
Наконец, репертуар. Вероятно, не все играли по слуху, что-то разучивалось и по нотам, может, под рояль, и звучали не одни только мелодии: все же увертюра! «Кармен» – это уже не какое-то там, пусть и не одними только краснофлотцами любимое «Яблочко»…
Фильмы «Веселые ребята» и «Волга-Волга» смотрели пока еще все. Но очень многие из тех, кто, возможно, будет читать эту книгу в XXI веке, никогда не читали и не захотят читать «Республику ШКИД». А она, между прочим, написана как раз в 1926-м, будто специально для энтузиастов «шумовиков» и эксцентричных звуковых экспериментов. Описание техники «зубарей-зубариков» в ней – не только первое (первопечатное), но и этнографически достоверное. Пантелеев и Белых сами «зубарили» пару лет назад. Самый возраст писателей-дебютантов (17 и 19 лет) гарантировал искренность и точность информации об этом неподдельно фольклорном явлении.
Неизвестно, когда и при каких обстоятельствах выдумали курсанты-севастопольцы свой пробковый «оркестр» (хотя, надо полагать, не во время занятий по боевой подготовке взяли они пробки в зубы). Может, кто-то из них и сам «зубарил» в детстве? И книги о «перековке», перевоспитании «бывших» в новых людей пользовались тогда большой популярностью. Они просто могли прочитать «Республику ШКИД» и кое-что усовершенствовать применительно к культурным задачам эпохи первых пятилеток… Как бы там ни было, но я решил процитировать весь фрагмент о «зубариках», включая ситуативно-звуковую «рамку», напоминающую о сезонно-календарной природе звуковых проявлений в фольклоре.
«…С наступлением зимних сумерек появлялась уборщица и, громыхая кочергой и заслонками, затапливала печку. Серенький, скучный день проходил тускло, и поэтому поминутно брызгающая красными искрами печка с веселыми язычками пламени всегда собирала вокруг себя всю школу. Усевшись в кружок, ребята рассказывали друг другу свои похождения, и тут же на краю печкисушился табак – самая дорогая валюта школы.
Полумрак, теплота, догорающие в печке поленья будили в ребятах новые мысли. Затихали. Каждый думал о своем. Тогда Воробей доставал свою балалайку и заводил тоскующим голосом любимую песню:
По приютам я с детства скитался,
Не имея родного угла.
Ах, зачем я на свет появился,
Ах, зачем меня мать родила…
Песню никто не знал, но из вежливости подтягивали, пока Гога, ухарски тряхнув черной головой, не начинал играть „Яблочко“ на „зубарях“.
„Зубари“, или „зубарики“, были любимой музыкой в Шкиде, и всякий новичок прежде всего старательно и долго изучал это сложное искусство, чтобы иметь право участвовать в общих концертах.
Для зубарей важно было иметь слух и хорошие зубы, остальное приходило само собой. Техника этого дела была такая. Играли на верхних зубах, выщелкивая мотив ногтями четырех пальцев, а иногда и восьми пальцев, когда зубарили сразу двумя руками. Рот при этом то открывался широко, то почти совсем закрывался. От этого получались нужной высоты звуки. Спецы по зубарям доходили до такой виртуозности, что могли без запинки сыграть любой самый сложный мотив.