и чокаются громко, не таясь,
и чмокаются, мертвых не стыдясь,
ножами по бокалам барабанят,
посуду бьют, похабщину горланят,
и вот уж мировой междусобой
слился в сплошной многоголосый вой,
такой, что смысла слов и звуков
…нет! Я ведь сказал: «Мы – не поэты».
И сам, конечно, не поэт.
Запахи с кузни, где готовилась жратва для поминальной обжираловки, чуткие носы почуяли давно. Чем больше нос, тем больше возможностей у его носителя. А если он поэт, то способен творить чудеса.
«ЗАПАХ ДВАДЦАТОГО ВЕКА – ЗВУК»
По-моему, просто гениально! И для возвращения к теме этой книги нельзя придумать ничего лучше, чем ухватиться за Бориса[182] и процитировать целиком его стихотворение «О борьбе с шумом».
Надо привыкнуть к музыке за стеной,
к музыке под ногами,
к музыке над головами.
Это хочешь не хочешь, но пребудет со мной,
с нами, с вами.
Запах двадцатого века – звук.
Каждый миг старается, если не вскрикнуть – скрипнуть.
Остается одно из двух —
привыкнуть или погибнуть.
И привыкает, кто может,
и погибает тот,
кто не может, не хочет, не терпит, не выносит,
кто каждый звук надкусит, поматросит и бросит.
Он и погибнет зато.
Привыкли же, притерпелись к скрипу земной оси!
Звездное передвижение нас по ночам не будит!
А тишины не проси.
Ее не будет.
Не будет… Уже нет! <…> Преднамеренное убиение тишины, самое долгое и тихое среди громких преступлений XX века, можно считать свершенным и у нас, в России. Но расследование дела только начинается. Для начала необходимо выяснить личность потерпевшей, выявить ее связи, обстоятельства жизни, собрать свидетельские показания и, само собой, изучить улики.
Итак, тишина. Тишина Тишь Тихоновна – кто она? или что?
«Тишина? Это когда тихо», – просто ответит обычный человек. И в общем будет прав. В отличие от ученых авторов «Словаря синонимов», изданного Институтом русского языка АН СССР в 1975 году громадным тиражом 220 000 экземпляров. «Тишина (отсутствие звуков, шума)». И все. В скобках, курсивом, походя, кратко, плоско-равнодушно. Как о давно умершем незначительном, ничего не значащем «лично для» существе.
…Вот тело мертвое омыли,
Накрыли белой простыней,
И в гроб сосновый положили,
И на кладбище повезли.
Там гроб в могилу опустили,
Сырой засыпали землей,
Плитой тяжелой придавили…
И разошлися по домам.
Но не в курсиве и скобках дело. Определение неверно по существу. Отсутствие звуков – это беззвучье. Смерть звука. А мертвый звук имеет отношение только к мертвой тишине. К живой из имеющихся в словаре синонимов относится только «затишье» (тишина, установившаяся на некоторое, обычно непродолжительное время).
Когда во что-то не верится, нужно проверить. Неверный словарь поверяют верным. И вот беру самый толковый из толковых словарей живого русского языка, великий Словарь Владимира Ивановича Даля.
«Тишь или тишина, когда все тихо: молчанье, безгласность,
немота; отсутствие крика, шума, стука;
мир, покой, согласие и лад; отсутствие тревоги либо ссоры, свары, сполоху.
Покой стихий, отсутствие бури, ветра, непогоды. <…>
Тишина арх. <…> приморская пристань в затиши, в закрыше от ветров».
«Отсутствий» много – кроме нелепого «отсутствия звука». Все отсутствия в далевском толковании слов «тишь» и «тишина» касаются негативных, раздражающих вещей – будь то чисто звуковые феномены, психологические состояния, отношения между людьми или явления природы. Все сводится к двум полюсам: шуму и беспокойству. Отношения шума и тишины изначально сложны, запутанны, как отношения добра и зла… Поэтому остановлюсь здесь на другой важнейшей – сердцевинной, сущностной – характеристике тишины.
Мир, покой, согласие и лад – вот что делает тишину действительно глубокой. Глубинные понятия, идеалы, составляющие радость и счастье жизни, входят в закрепленный русским языком круг значений слова «тишина» – так же, как и тишина входит в «состав» счастья. Блаженство, благость, благодатность, благотворность тишины известна издревле, и более всего горожанам, живущим в скученности, сутолоке, суетне, стукотне, болтовне и шуме. <…> И даже те из горожан, кто позволял себе говорить об «идиотизме деревенской жизни», не отрицали благотворности сохраняемой там тишины. «Тишь да крышь да Божья благодать» – лад в семье (В. И. Даль). В другом месте то же речение выглядит иначе: «Тишь да крышь, мир да благодать Божья». Иначе и шире («мир» – отсутствие ссоры, вражды, несогласия, войны; тишина, покой, спокойствие; жить мирно – спокойно, тихо, скромно и дружелюбно, без ссоры). Современный вариант – без непонятной «крыши» и чересчур многозначного из-за однозначного (без-) написания «мира» – тоже хорош. «Тишь да гладь да Божья благодать». Во всех случаях признается благодатность, благотворность, богоданность тишины.
Чу! Тихий Ангел пролетел! среди беседы возникло внезапное, всеобщее молчанье – и открылось широкое поле прекрасных, тихих, глубоких русских слов, вбираемых тишиной.
Содом, где лихо, а укром,[183] где тихо.
Добро не лихо, бродит ó-мир тихо.
«Тихо» – есть добро. Тишина – антипод лиха, зла. Правда, иным милей иная мудрость (тоже народная, зафиксированная Далем): «В тихом омуте черти водятся» или «в болоте и тихо, да жить там лихо». Многим милее грубая подозрительность, презрение к «примитивным мещанским идеалам уюта и спокойной жизни», выражения «тише воды, ниже травы», «живи тише: не стучи, не пыли!» воспринимаются как исключительно иронические. Или как доказательства «рабской психологии», неспособности к настоящему делу, обычной лени и пр. Что ж, вольному воля. А спасенному – рай.
Горними тихо летела душа небесами…
На св. Тихона солнце идет тише (16 июня). На Тихона певчие птицы затихают.
Тихостный – тихий, тихомирный, кроткий, скромный человек.
Тихонравный человек, тихонравие дружелюбно.
Тихоня – тихий, смирный, кроткий, скромный, робкий человек, который воды не замутит…
Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
До нашего жестокого времени сохранилось лишь третье из приводимых в словаре Даля значений слова «тихоня»: потайка, скрытный и лукавый человек. Но это свидетельствует лишь о том, что господствует в наших собственных душах.
А о наших ушах свидетельствует забвение слова тихость (не говорю уже о «тихоструйном», «тихогласном», «тиховейном» и прочих тихих чудесах поэтической классики). Тихость исчезла, осталась одна громкость (сверх-, большая, средняя, малая, приличная, классная и т. п.). И громкость стала гегемоном звукомира, точкой отсчета, мерилом качества звучания, техническим параметром, определяющим высококлассность и престижность «аппаратуры». Возник новый род музыки – рок, для которого громкость стала одним из базовых средств эмоционального воздействия. Выросли целые поколения людей нетихих, немирных, непокойных, живущих несогласием и разладом – и считающих все это верным, истинным. А тишина, «тихость», «тиходомы», тихони кроткие да ангелы тихие… «бог с ними»! И – с ними Бог.
Одним из труднейших и великих подвигов христианского благочестия в православной традиции почиталось юродство o Христе. Христа ради юродивые свершали свой духовный подвиг в миру, в содоме шума, блуда, преступлений, в суете повседневности.
«Живя в обществе, они были не менее одиноки, как и живущие в диких пустынях: их души, исполненные высокими мыслями, светлыми чувствами, с обетом юродства, до конца жизни, большею частию, закрыты были для других. <…> Пустыня по преимуществу учит посту и бдению, удаляет пресыщение, изнеженность и излишество; но, несомненно, она должна уступить в этом отношении юродству Христа ради. В сказаниях о подвижниках пустынной жизни высказывается с ясностью та мысль, что подвизающиеся среди мира выше самых великих подвижников иночества. „Кто живет, – говорит Антоний Великий, – в пустыне и безмолвии, тот свободен от трех искушений: от искушения слуха (курсив мой. – С. Р.), языка и взора: одно только у него искушение – в сердце“. Три ученых друга, читаем в Патерике, решились поступить в монашество. Один из них избрал себе дело – умиротворять ссорящихся, по Писанию: блаженны миротворцы (Матф. V, 9); другой – посещать больных, а третий пошел в пустыню на безмолвие. Первый сколько ни трудился, не мог прекратить раздора между людьми и всех успокоить. Побежденный скукою, пошел к тому, который услуживал больным и нашел, что и он изнемогает от малодушия и не в силах более исполнять заповеди. Согласившись, оба пошли посетить того, который живет в пустыне, рассказали ему свои дела, просили и его сказать им, какую он получил пользу в уединении. Тот, немного помолчав, вливает воду в сосуд и говорит им: посмотрите в воду. – Вода была мутна. Чрез несколько времени опять говорит им: посмотрите, как светла сделалась вода. Те посмотрели и, как в зеркале, увидели свои лица. Тогда сказал им: точно то же бывает и с нами, когда кто находится среди людей, – от людского шума и мирской суеты не видит своих грехов;а когда он безмолствует, особенно в пустыне, то ясно может видеть свои грехи».[184]
В обоих примерах «искушение слуха», шум людской стоят на первом месте среди препятствий на пути человека к Богу. Поэтому ограждение слуха от шума, спасение в тишине было главной заботой – и первейшей функцией любого храма, святилища вообще. Храм, монастырь, скит, келья, пещера отшельника – оазисы тишины. Как и лесное капище, и смиренное кладбище, место упокоения предков… Тут душа отдыхала, отстаивалась, и в проясневшей ее глубине рождалась молитвенная музыка поющего сердца. А также и реальная музыка обрядов и ритуалов, отделенная от шума мира физически (стенами, оградой, лесом, глубиною пещеры, вершиной холма или горы) и психологически (особый «настрой», нормы поведения, проникновенность, обращенность вовнутрь и ввысь). Светская же музыка, неразрывно связанная с городской цивилизацией, также регулировалась «фактором тишины»: важнейшим отличием академических жанров «высокой» музыки была их изолированность от площади и улицы – стенами и размерами дворцов, вилл, позднее специальных концертных залов, предназначенных для слушания рожденной из искусственно созданной тишины искусной музыки, сотворенной человеком для человека гармонии искусственных, очищенных от шумовых примесей звуков. Что же касается рождения музыки, песен, наигрышей, ри