Всесторонне исследовать этот процесс возвращения звона в повседневность чрезвычайно трудно. Хотя бы потому, что слишком разнится слуховой опыт жителей сегодняшней взбудораженной, одержимой каким-то всеобщим нестроением России. Звуковая материя относится к тем тончайшим явлениям, восприятие которых не терпит суеты и требует душевной тишины, сосредоточенности духа. «Слышат звон, да не знают, где он» – можно сказать сегодня о многих.
Немногим посчастливилось 7 января 1999 года испытать на себе воздействие звонов храма Христа Спасителя, подбор колоколов которого наконец завершен. Тон рождественским звонам задал самый тяжелый из отлитых в XX веке колоколов (30 745 кг, вес языка – 970 кг). Впечатление от могучего столпа переливчатых вибраций, соединившего над излучиной реки небо и землю, – поистине грандиозно. Но только ли сам звон как таковой тому причиной?
Смысл «странного» вопроса прояснится, если учесть, например, мнение М. Есиповой, высказанное на страницах «Российской музыкальной газеты».[206] Главный звон храма Христа Спасителя, основанный «на практически чистом ля-минорном трезвучии, хотя, по воспоминаниям современников, звон храма имел мажорное наклонение», – она называет «странной и неуместной подделкой», возродившей в конце XX века яркие, но далеко не бесспорные идеи о. Аристарха Израилева об «исправлении» (или «правильной» западноевропейской гармонизации) русского колокольного звона.
Но не эти, специально-кампанологические проблемы интересуют меня. Споры, разгорающиеся вокруг новорожденного колокольного семейства («колокольной фамилии»), разительно напоминают жестокую полемику вокруг самого храма, правомерности и принципов его возрождения. Храм стоит, колокола звонят. Но их врастание в город, в пространственно-звуковую среду только началось. И долголетняя борьба мнений, несомненно, отложилась в сознании многих горожан, стала составной частью восприятия идеи и образа храма. Вторая – и самая трудноуловимая – часть этого процесса связана с особенностями множества индивидуальных, нефиксируемых, несознаваемых в большинстве своем восприятий храма и его звонов. Для меня, например, важнейшим останется тот теплый июньский вечер 1996-го, когда я впервые услышал золотой звон главного купола, мерно выныривавшего в знакомых прогалах разновысоких зданий Гоголевского бульвара. Много лет гулял и ездил на троллейбусах по этим местам – но никогда не ощущал ничего подобного. И вдруг услышал звон, которого еще не было! Колокола только начали отливать, а я уже чуял их густой, какой-то медвяный гул… И в этом предслышанном бесколокольном звоне сплелись все предшествующие каждодневные впечатления от на глазах растущего, меняющего цвет и формы храма. И все последующие впечатления, в том числе и реальный звон, рождественский, пасхальный – уже также и навсегда неотделимы от июньского озарения…
Колокола Христа Спасителя замолкли в 1928 году. Вслед за ними, на рубеже 20–30-х годов, замолкли другие колокольни и звонницы. «Колокола тысячами переплавлялись для дальнейшего использования в промышленности, однако потом выяснилось, что колокольная бронза ввиду своих особых свойств (хрупкость, малая пластичность, слабая морозостойкость) могла быть использована непосредственно как конструкционный материал в очень ограниченном количестве».[207] Подробности драматической истории «колоколоборства» советских времен приводит в своей биографической повести В. Солоухин. «…Беззастенчиво обманывали народ, словно маленьких детишек, будто стране нужен цветной металл на пушки. Легко было сослаться на исторический пример, когда
Петр во время войны со шведами тоже переливал колокола на пушки. Но… я сам потом видел на железнодорожной станции Ундол (лет десять спустя) целый холм из колокольных обломков (их ведь сразу тут же в селах и разбивали на куски и увозили уже кусками). Значит, не такая уж нужда была на цветной металл, если за десять лет не удосужились увезти на переплавку, а оставили валяться на станции. Важно было сбросить и разбить на куски. Важно было унизить народ, важно было сломать его еще раз, еще и на этом, на колоколах. <…> Обеззвучить страну и народ, обезъязычить их, ввергнуть в глухую немоту».[208]
Наступили воистину беззвонные времена. Хотя… но об этом чуть позже, а пока – еще одна история наших дней.
Устами младенца глаголит Истина, даже когда младенец спит. К такому выводу привели меня факты из жизни внука Тимура, первого представителя нашей семьи, родившегося в эпоху возвращения звона. Оказалось, что лучше, крепче всего двухмесячный малыш спал под… колокольней Новодевичьего монастыря. Мы живем совсем рядом, и туда, в тишину за высокими монастырскими стенами, Тимку возили в коляске. Здесь у тишины был звонный колокольный стержень, камертон, настраивавший ее пестрое многозвучье на единый, стройный и добрый, как бело-розовая красавица колокольня, лад. Лад мира и покоя, лад Тишины. Под знаменитый, оживший в сочельник 1946 года[209] и одним из первых записанный на пластинку звон засыпал внук. И сны эти не прошли даром. Колокольный звон стал одним из любимых им звуковых явлений. Теперь он живет в Свиблово и наслаждается новым подбором колоколов церкви Живоначальной Троицы Патриаршьего подворья на берегу Яузы. Стоит, слушает, дирижирует в такт ударам большого колокола – и радуется, «как ребенок»! Всегда различает голос колокола даже издалека – и всегда замолкает, бросает игры, останавливается, прислушиваясь к себе и к миру…
«Владыко Боже Отче Вседержителю, иже трубным гласом седмию жрец идущих пред кивотом свидения, Иерихонским твердым стенам пасти и разрушитися сотворил еси, и вся во град сущия в руце людей Твоих предал еси. Ты и ныне кампан сей небесным Твоим благословением исполни, яко да глас звепения его услышавше противныя воздушныя силы далече от град верных Твоих отступят, и вся раздеженныя их огненныя, яже на нас, стрелы угаснут, трескания же молний, нападение града, и вся вредная воздухов злорастворения, всесильною и крепкою десницею прогонима и удержанна да утолятся, утихнут и отступят: вся бо Ты в славу Твою, к пользе и спасению нашему через посредства действуеши. Ты бо есть, еже миловати и спасати мы, Боже наш».
После этой молитвы, тайно читаемой при главопреклонении всех, архиерей или иерей кропил кампан (колокол) святой водою – сверху, с четырех сторон, трижды произнося: «Благословляется и освящается кампан сей окроплением воды сея священныя, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь»… Потом также кропил колокол изнутри и кадил – изнутри и снаружи.
Не знаю, что более волнует душу в православном «Чине благословения кампана, то есть колокола, или звона», помещенного в Дополнительном требнике. То ли сравнение звона с библейскими трубами – моисеевыми серебряными, иерихонскими – ср. в Лествице Иоанна Лествичника: «по гласу трубы духовной / колокола» – 19:3), – то ли сатанинские «воздухов злорастворения», который призван утишить и отогнать по воле Божией колокольный звон… Пожалуй, все-таки последнее ближе и понятнее изможденным в «борьбе за экологию» соотечественникам. Добавлю следующее. Во-первых, получили экспериментальное подтверждение давние народные убеждения (еще недавно относимые к разряду «суеверий») в целебном воздействии звона. Оказалось, что под излучением звуковолн колокола (тех пучков гармониетембров, о которых так вдохновенно пытался поведать современникам гениальный К. К. Сараджев), – под их воздействием быстро и навсегда гибнут многие зловредные микробы (холерные вибрионы, туберкулезные палочки, возбудители тифа). Сложнее со смогом и шумом.
Дело не только в том, что в борьбе власти с «религиозным дурманом» оказались разрушенными храмы, колокольни, колокола и культура (традиции) колокольного звона. Длительное отсутствие самого мощного и регулярного звона русского звонимира губительно и страшно сказалось на сознании, звукосозерцании русского человека. Коренным образом изменилась и сама звуковая среда, ее состав. Главным стало безудержное возрастание мощи и интенсивности «шумового пояса», которому в отсутствие колокольного, звонного противовеса (стержня, доминанты, сверхидеи) ничто не смогло противостоять. В результате на улицах и площадях больших городов воцарился звуковой хаос, черное облако шумов слилось в ядовитом аккорде-букете с автомобильными выхлопами, промышленными выбросами и прочими «ароматами прогресса».
В помраченном же сознании погруженных в это месиво горожан, особенно родившихся в беззвонные годы (не хранивших хотя бы в душе, в сердце православный звукоидеал звона), – сместилась, поплыла трудноформулируемая, но, несомненно, существовавшая и закрепленная в разнообразных традициях отечественной культуры шкала звукоценностей. Или система критериев оценки звуковых явлений окружающей действительности, без которой попросту невозможно как физическое, так и духовное «слуховое ориентирование». Не вдаваясь здесь в детали этого многосложного процесса, отмечу главное: в беззвонных городах обесколоколенной России исчезло уважение к звуку, благоговение перед тайной звукобогоявления. И тончайшая, сакральнейшая из материй оказалась вдруг беззащитной перед произволом тотального звукотворчества, подпираемого всей мощью непрерывно совершенствующихся звукотехнических средств…
Тем не менее жизнь продолжается и не все печально под луной. Иные из таких внушающих оптимизм процессов уже закончились, другие лишь обозначились и только начинают осознаваться. Иногда в самых внешних, казалось бы, обстоятельствах, в «случайных» совпадениях можно увидеть глубокий смысл.
…Это было необычайно странно! Почему именно здесь, на Раушской набережной произошло все это? Я шел по изрытым грязным улицам к московскому Колокольному центру своей дорогой, узнавая и вспоминая давно забытые закоулки, оглаживая взглядом железные ребра Устьинского моста, по которым мы когда-то лазали с ребятами, играя в войну… Но с каждым шагом, приближавшим меня к искомому адресу, воспоминания детства уступали место научно-историческому восторгу. Свернув в переулок и увидя полуразрушенное усеченное бело