«Да вот, выросла береза, видите, ящик сгнил, земля просыпалась, семечко по ветру прилетело, упало, проросло». Мое тихое восхищение не успокоило техника. Перегнулась через перила, посмотрела.
«Это же все-таки дерево… тяжесть… надо бы срубить!» – «Ну какая там тяжесть! Не тяжесть, а радость! Вы посмотрите, на самом краю, на юру, на ветру – а растет. Милая моя!»
Техника взгляд затуманился нежностью, я успокоился, лето прошло… Соседка в очередной раз убедилась: трещин нет. Но сомнение запало в душу и проросло. Потеки по-прежнему портили стену старушки с третьего этажа, она не уставала жаловаться технику, техник два раза в год ходила ко мне и высматривала; нет ли трещин, есть ли березка? Помню, как искренне радовалась она, когда на березу невесть откуда напала тля зеленая и прожорливая: «Ну теперь точно придется рубить!» В ответ я тряхнул ветви, жирная зелень посыпалась вниз, на козырек гастронома, остальных – подавил, пообмел. Помялась и ушла…
Шли месяцы. Сменялись лета.
И вот однажды в дверь позвонил-прозуммерил человек.
Человек, одетый в черное. В шляпе и кожпальто до пят. Подмышкой торчало что-то длинное, завернутое в газету. Не знаю отчего, но я сразу подумал; это конец.
Так и вышло.
Вошел. Снял шляпу. Развернул газету. ПИЛА! Ножовка.
«Разрешите пройти к вам на балкон». Там перегнулся чрез перила и – спилил.
Ветви березы бессильно упали, я безутешно молчал.
Но сила жизни в «саморослом», с неба упавшем растении невероятна! Опиленная почти под корень береза проросла вновь, и уже через год великолепные ветви вновь поднялись над перилами. Вейся, вейся ж, чубчик кучерявый!.. Я торжествовал.
Но недолго музыка зеленая играла… Вспомнился давний анекдот советских времен: «В городе N был проведен месячник борьбы с зеленым змием. В упорной борьбе победил змий…» В схватке человека с деревом конец редко бывает счастливым для молчаливого. Начались затяжные дожди. Вскоре ДЭЗ прислал сразу двух мастеров. Они вошли через дверь, буднично и серо. Не так, как плотник Сергей, до полусмерти напугавший меня однажды, заглянув с улицы в окно. (Он, конечно, не летел, а стоял на площадке автоподъемника, того самого, с помощью которого Никита Богословский когда-то напугал Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, мирно работавшего в своем кабинете перед раскрытым окном. Шостакович сидел за столом и вдруг увидел за окном… медленно идущего Богословского. А окно-то – на третьем этаже! Д. Д. вздрогнул, а хохмач Богословский, как ни в чем не бывало, повернул голову и дружески сказал: «Здрассте, Дмитрий Дмитрич!» После чего спокойно «прошел», то есть поехал на специально нанятом им подъемнике дальше.) Двое из ДЭЗа просто вошли, молча разбили старый цементный пол – и стало видно, что корни березы распластались во всю ширь трехметрового балкона! С трудом выкорчевали это мощное сплетение, которым проросло – в жесть, в камень, в нежить – маленькое семечко много лет назад… А потом что ж? Залили все заново, никакой земли, никаких ящиков. Короткий пенек с ветвистым корневищем я отнес на свалку. Сказка кончилась. Судьба переходила на притчи.
Сначала с неба – впрочем, с неба ли? – упала картинка. Дул страшный ветер, было холодно, вокруг – ни души. Я только-только слез с троллейбуса у центральной аллеи нашего сквера, поднял воротник пальто (того самого, буклетистого, от воров оставшегося), с трудом прикурил папиросу, повернулся лицом к ветру – и вдруг увидел ее. Она лежала у моих ног, эта узкая серая дощечка. Минуту назад, готов поклясться, здесь ничего не было. Откуда она взялась? Ветер, что ли, принес? Или… оглянулся: никого! Посмотрел еще раз под ноги и разглядел коричневатую рамку, обшитую редкими стежками очень суровой нитки. Да это не дошечка серая, а холстина, натянутая на рамку 15 х 35 см. Что за черт!
Любопытство взяло верх над осторожностью, я нагнулся и поднял сей странный ниоткуда свалившийся предмет. Перевернул другой стороной – картина! Маслом писанная странная маленькая картина, пришитая суровой ниткой к коричневой самодельной рамке. И картина тоже имела самодельный вид, как бы «наив-примитив», не то орнамент, не то трехъярусное изображение какого-то стойбища с чумами-вигвамами, копьями какими-то, змеями… Бледно-голубое небо, тускло-желтое освещение, грязно-коричневые контуры… холодно! Ветер дул со страшной силой, закапал дождь, времени на разглядывание и раздумье не было. Я сунул картинку под мышку и зашагал домой.