Иосафат с улыбкой взглянул на меня:
— Что скажешь, Ефан? Он не хуже меня, да и всех остальных членов комиссии, знал, почему Давид отказался от строительства Храма. Бережливость тут ни при чем. На постройку собственного дворца он не пожалел денег; Давид вообще не скаредничал, когда желал показать величие своего царства. Подлинной причиной было опасение распрей с духовенством. Перенос ковчега Божьего в Иерусалим и без того породил немалые обиды, ибо доходы храмов в Силоме и Сихеме сразу же упали, не говоря уж о сотнях мелких святилищ по всей стране — ведь каждое из них кормило священнослужителей; Давид тревожился, что Храм со всем его великолепием, кедровым деревом, мрамором, медью, драгоценными украшениями возбудит зависть священников, а та перерастет в открытую вражду, чем умножит заботы, которых, несмотря на многочисленные военные победы, у царя и без того хватало.
Поэтому я ответил: насчет Храма и всего, что его касается, пристало судить лишь людям Божьим, мне же бедному сосуду скудельному остается ждать, чтобы меня наполнила мудрость их слов. Тут священник Садок и пророк Нафан принялись уговаривать друг друга выступить, пока Ванея не рявкнул, что эдак комиссия прозаседает до ночи. Наконец слово взял Садок. — Как известно присутствующим, — начал он, — Давид собирал потребное для строительства храма; множество железа для гвоздей к дверям ворот и для связей заготовил Давид, и множество меди без весу, и кедровых деревьев без счету. Потом призвал он Соломона, который был еще молод и малосилен, и сказал: «Сын мой! У меня было на сердце построить дом во имя Господа, Бога моего, чтобы был этот дом весьма величествен, на славу и украшение пред всеми земля ми. Но было ко мне слово Господа: „Ты пролил много крови и вел большие войны; ты не должен строить дома имени Моему. Бот, у тебя родится сын, он будет человек мир ный; я дам ему покой от всех врагов кругом, посему имя ему будет Соломон. Он построит дом имени Моему, и он будет Мне сыном, а Я ему отцом, и утвержу престол царства его над Израилем навек"“.
Тут все захлопали в ладоши, а Иосафат сказал, что сия история весьма поучительна и глубока по смыслу, особенно там, где речь идет о мудрейшем из царей Соломоне. Однако пророк Нафан вскинул брови и спросил, считает ли комиссия целесообразным привлекать внимание к чрезмерному кровопролитию, которое якобы совершил царь Давид.
Иосафат заметил:
— Возможно, господин Нафан располагает иными сведениями и готов поделиться ими?
Охотно, сказал Нафан, тем более что эти сведения абсолютно достоверны, ибо получены непосредственно от Господа. В книге воспоминаний, над которой он сейчас работает и которую предполагает назвать Книгой Нафана, все доподлинно записано; он, Нафан, с удовольствием зачитает членам комиссии соответствующую главу.
Иосафат поблагодарил Нафана и от имени членов комиссии принял любезное предложение; Нафан щелкнул пальцами, двое рабов тотчас внесли корзину с глиняными табличками. Он сунул руку в корзину, достал первую табличку и начал читать главу под названием «Сон Нафана «. . Сон был замечателен и весьма содержателен. Разумеется, в нем явился Господь и долго беседовал с Нафаном о том, как Он вывел израильтян из Египта и расселил колена, о временах Судей; во все эти годы и до сего дня, сказал Господь, Он жил, дескать, в шатре и скинии, а потому Ему ничего не стоит потерпеть еще.
Тут Нафан возвысил голос, ибо перешел к повелению Господа: «Ступай и возвести рабу моему Давиду: „Когда исполнятся дни твои и ты почиешь с отцами твоими, то Я восставлю после тебя семя твое, которое произойдет из чресел твоих, и упрочу царство его. Он построит дом имени Моему. Я буду ему отцом, и он будет Мне сыном, и Я утвержу престол царства его на века"“. Нафан помолчал. Потом добавил: — Слова эти и весь сон я доподлинно передал Давиду.
Члены комиссии опять громко захлопали, а Иосафат заявил, что сон очень важен и исполнен глубокого смысла, особое значение имеет предсказание насчет семени Давида, которое произойдет из чресел его. Священник Садок недоуменно пожал плечами: чудеса да и только! Ведь в истории, которую он сам изложил комиссии, Господь произнес почти те же самые слова, что и во сне Нафана, записанном в книге воспоминаний.
Дееписатель Иосафат, сын Ахилуда, смущенно кашлянул, затем повернулся ко мне и спросил:
— Ефан, скажи-ка как редактор, который из двух материалов ты лично включил бы в Книгу царя Давида — рассказ Садока или сон Нафана?
— Схожесть слов Господа в обоих изложениях, — сказал я, помедлив, — свидетельствует об их божественном происхождении. Значит, рассудить тут может только Бог. По мнению раба вашего, придется бросать жребий или голосовать.
— Голосуем, — рявкнул Ванея, — и делу конец.
Получилось три голоса против трех, ибо Ванея, писец Ахия и Садок проголосовали за рассказ Садока, а Иосафат, другой писец Елихореф и Нафан — за сон Нафана. Поэтому вопрос был передан на решение мудрейшему из царей Соломону [Соломоново решение, принятое через несколько месяцев, гласило: «Включить в Книгу оба текста».].
ЗАПИСКИ ЦАРЯ ДАВИДА О РАЗМОЛВКЕ С ЕГО СУПРУГОЙ МЕЛХОЛОИ ПО ОКОНЧАНИИ ТОРЖЕСТВЕННОГО ШЕСТВИЯ В ЧЕСТЬ ПЕРЕНОСА КОВЧЕГА БОЖЬЕГО В ИЕРУСАЛИМ
Путь был долгим, день знойным, дорога пыльной, и утомился я от моего танца пред Господом. По-моему, после всего этого человек вправе рассчитывать, что дома о нем позаботятся, дадут прохладительных напитков, согреют воды, чтобы омыть ноги, разве не так?
Однако Мелхола, дочь Саула, встретила меня у дверей нестерпимо ехидным взглядом, а когда я спросил, где остальные, она ответила: «Господин мой найдет их на площади или у городских ворот среди бродячих сказителей, музыкантов, лицедеев и фокусников; ведь не каждый день царь устраивает такой праздник и зрелище». А почему же ты дома? — спросил я. Она ответила: «Я — царская дочь, мне не место среди черни; кроме того, я довольно насмотрелась и из окна». Вот как, говорю, хороша картина, не правда ли?
Она глядит на меня. Вижу, она волнуется, дышит глубоко, грудь ходуном, а грудь у нее до сих пор высокая, упругая; и тут начинаются насмешки: «Как отличился сегодня царь Израилев, обнажившись пред глазами рабынь рабов своих, как обнажается какой-нибудь пустой человек!»
О, Господи! Чувствую, ярость охватывает меня, туманит голову; мне вспоминаются двести филистимских краеобрезаний, которые ее отец потребовал в качестве свадебного подарка; я говорю: «Пред Господом играл и плясал я, слышишь, пред Господом, который предпочел меня твоему отцу и всему дому его, утвердив меня вождем Израиля, народа Господнего. Я еще больше уничижусь и обнажусь пред очами Его. Что же до женщин, то я не стыжусь того, что они увидели и что кое-кому приносило наслаждение, а вот у тебя впредь не будет детей до дня смерти твоей».
«Можно подумать, — хрипло сказала она, — будто ты хоть раз приходил ко мне с любовью после того, как забрал меня от Фалтия и держал у себя в Хевроне, а потом в Иерусалиме».
На это я: «К чему умножать моим семенем род Саула, который враждебен мне?»
«О, Давид!» — воскликнула она. И еще: «Господь Бог знает, сердце твое
— кусок льда, который замораживает любовь твоих близких к тебе и несет смерть душе твоей. Наступит день, когда ты сам почувствуешь, как тебе холодно, но ни одна из дочерей Израиля уже не сможет согреть тебя…»
Лицедеи разыгрывают у городских ворот представление о том, как в Гиве повесили семерых сыновей царя Саула и как Рицпа, наложница Саула и мать повешенных, сидела под виселицей, не допуская, чтобы птицы небесные днем и звери полевые ночью касались мертвых тел; она просидела так от начала жатвы до дождей и этим победила царя Давида.
Точнее, пятеро из семерых были не сыновьями Саула и Рицпы, а внуками Саула от его дочери Меровы, которая умерла молодой, поэтому ее детей взяла на воспитание сестра Меровы принцесса Мелхола; она стала им второй матерью. Значит, вновь в руке Мелхолы светильник, способный рассеять мои потемки, однако доступа к принцессе у меня нет.
Посоветовавшись с Есфирью, я предпочел не попадать в еще большую зависимость от Аменхотепа и обратился к дееписателю Иосафату с просьбой исхлопотать мне разрешение на еще одно свидание с Мелхолой. Через несколько дней Иосафат вызвал меня к себе и сказал:
— Ефан, госпоже Мелхоле нездоровится. Мудрейший из царей Соломон полагает, что тебе лучше спрашивать у меня.
У меня аж сердце захолонуло, настолько ясно я понял, что царь мне не доверяет; его советники во мне сомневаются, отсюда и запрет на беседу с Мелхолой. Однако мне удалось взять себя в руки и выразить сожаление насчет нездоровья принцессы, после чего Иосафат потребовал рассказать, о чем я намеревался расспрашивать ее. — О, господин, — ответил я, — вопросы подобны древу, на котором из каждой ветви вырастает множество иных.
— По-моему, Ефан, — сказал Иосафат, — ты переоцениваешь собственную роль. Писцу надлежит записывать, а не размышлять. Настоящий ученый умеет обходиться тем, что ему уже известно.
— Раб ваш ведет поиски не ради поисков и не по своей прихоти, — возразил я. — Разве не сам мудрейший из царей Соломон поручил мне эта дело? Разве не он обещал помощь, если я засомневаюсь и не смогу отличить правду от кривды? Почему же мне никто не помогает? Почему от меня утаивают, скрывают то, что мне необходимо знать для Книги? Лучше уж мне вернуться в мой родной городишка и жить себе спокойно, не терзаясь из-за недомолвок и отговорок.
— Ладно, спрашивай! — сказал Иосафат и наморщил лоб.
— Мне хотелось бы услышать о том» как царь Давид плясал пред ковчегом Божьим, а Мелхола видела это из окна и уничижила его в сердце своем…
— Ясно, — проговорил Иосафат, — об этом шла речь на последнем заседании комиссии. Только неужели, по-твоему, обычная размолвка между супругами заслуживает упоминания в серьезном историческом труде?
— Пляска царя пред ковчегом Божьим есть священнодействие, а значит, вполне заслуживает упоминания в серьезном историческом труде; если же супруга царя бранится с ним по этому поводу, то стыд ей и позор.