Руки начинают взлетать вверх, читатели задают все больше вопросов.
Патриция – нежный, скромный человек. Ее обожают внуки, и она не из тех, кто любит выступать на публике. Поэтому она просто сидит и слушает.
«Последний вопрос?» – обращается к залу ведущий.
Встреча почти закончилась.
То, что происходит потом, удивляет даже саму Патрицию. «Я не знаю, откуда взялась эта смелость, но я встала и сказала: «Я одна из тех еврейских детей».
Ее тихое заявление вызывает общий гул. Сидящая рядом женщина смотрит на нее как на знаменитость, а помощница Лизы приглашает подойти и сфотографироваться.
Когда толпа расходится, Патриция направляется к столу для раздачи автографов, чтобы подписать свой экземпляр книги «Пока мы были не с вами». Лиза очень рада встрече с ней – первой из еврейских детей, с которой ей удалось познакомиться.
«Женщине, которой есть что рассказать», – пишет она на титульном листе книги Патриции.
ЧТЕНИЕ РОМАНА И ВСТРЕЧА С АВТОРОМ ОТКРЫЛИ новую страницу в жизни Патриции. Она уже давно решила оставить в покое свое прошлое. «Я всегда неохотно вспоминала об этом, – объясняет она, когда, спустя несколько месяцев после выступления Лизы, мы с ней готовимся к интервью. – Меня благословила сама судьба».
Заботливая мать и любящая бабушка, она примирилась с историей своего рождения. Ей кажется, что, начав копать глубже, она может обнаружить нечто, чего совсем не хочет знать.
Однако теперь что-то заставляет ее рассказать мне обо всем.
И я рада, у меня есть возможность выслушать ее. Мой срочный перелет стоит того.
Патриция оказывается милейшей женщиной. Она встречает меня в вестибюле дома для престарелых, опираясь на тележку на колесах: «Я слишком горда, чтобы пользоваться ходунками». Стены за ее спиной украшают картины, написанные обитателями дома, девушка за стойкой регистрации широко улыбается мне.
Наша беседа в лифте больше похожа на разговор новых друзей, чем на интервью. Мы уже общались по телефону и рассказывали друг другу о своей жизни, включая потерю матерей и годы, проведенные на Юге. Как бывший редактор газеты, издававшейся недалеко от того места, где родилась Патриция, я удивлена, что ничего не слышала о скандале с Обществом детских домов Теннесси. Она находит забавным свой переезд на Юг, в Джорджию – она совершила его, чтобы быть рядом со своими дочерями.
Квартира Патриции напоминает профессионально обставленную антикварную галерею. Каждый квадратный метр – это истинное наслаждение, ни одна деталь не остается без внимания. Она говорит, что стены выкрасили в соответствии с ее пожеланиями, названия красок были тщательно записаны и сохранены. В итоге все цвета гармонировали друг с другом – от обивки дивана в стиле ар-деко до шарфа, который хозяйка надела по случаю нашей встречи. Патриция проводит для меня краткую экскурсию, рассказывая о собранных в комнате сокровищах.
С особой нежностью она останавливается на семейных реликвиях – вечерней сумочке, принадлежавшей ее матери, и фотографии отца. Мы завтракаем за крошечным столиком, с видом на внутренний дворик и растущее там огромное дерево, которое так любит Патриция.
Кажется, что эта женщина всегда преисполнена радости. Она не перестает благодарить судьбу за свое новое пространство здесь, за эту конкретную квартиру, за это дерево – такое разное и такое красивое в любое время года.
Как сама жизнь.
Завтрак она сервирует опытной рукой. Ее любовь к общению очевидна и не зависит от того, принимает ли она маленького внука, который так любит ночевать на раскладном диване, или старых друзей из Нью-Йорка – ее команду поддержки.
За кофе с круассанами понемногу завязывается разговор о жизни, и я начинаю записывать историю Патриции. Не знаю, что подтолкнуло ее к встрече со мной: возраст, семья, желание сохранить свои воспоминания для будущих поколений. Или стремление сделать все возможное, чтобы подобное больше никогда не повторилось. «У меня нет каких-то особых секретов, – говорит она. – Просто хочу понять, что делать с тем, что имею».
Никто не знает, что случилось с осиротевшим мальчиком, которого должны были передать Ларисе и Говарду. Семейные архивы сохранили лишь информацию о том, что произошло после: «Так в их жизнь вошла я». Она говорит будто от третьего лица. «Вот как они потеряли того мальчика и заполучили Патрицию. Моя тетя любила рассказывать эту историю».
Танн направляет патронажную сестру поездом в Буффало, чтобы доставить туда малышку Кэрол. Лариса и Говард ждут их с огромным волнением. Когда девочку привозят, все собираются на кухне. Курьер кладет девочку на пол, предупреждая: «Она не ходит, но может ползать, и ей не нравится, когда ее держат на руках». Сцена, которая последует за этим, войдет в анналы семейной истории Патриции. Дядя с тетей будут пересказывать ее годами. «Женщина положила меня на пол, я тут же подползла к отцу и потянула его за штанину. Как сказала моя тетя Майра, он взял меня на руки и больше не отпускал, пока мне не исполнилось шесть лет».
Все эти годы семья будет постоянно дразнить его: «Говард, она может ходить».
«Зачем ей это надо, – отвечал он, – ведь у нее есть я».
Слезы блестят в глазах Патриции, мыслями она переносится далеко-далеко. Проговорив несколько часов, мы делаем перерыв на обед, позволяя эмоциям улечься. Затем моя собеседница снова погружается в прошлое, отвечая на вопросы. Она говорит о Ларисе – женщине, которая стала ее приемной матерью: «Я бы хотела поболтать об этом со своей мамой».
Совместными усилиями они, наверное, смогли бы разгадать некоторые тайны. Ведь жизнь Патриции с самого начала окутана завесой такой невероятной лжи, что распутать ее не удается и за несколько десятилетий. Танн придумывает для Ларисы и Говарда сложную историю рождения их маленькой девочки – вымысел, полный подробностей, которые обязательно понравятся еврейской паре. Все детали тщательно задокументированы в отчетах ОДДТ. По версии Танн, случилось вот что:
Ее отец – студент-медик из еврейской семьи. Мать заболела и умерла сразу после родов. Бабушка и дедушка владели галантерейным магазином. «Сын, – якобы сказали они, – ты еще слишком молод, а мы уже слишком стары, чтобы брать на себя воспитание ребенка. Его нужно отдать на усыновление».
Танн восторженно пишет новым счастливым родителям Патриции: «Теперь у вас есть маленькая еврейская девочка».
Так ребенок, появившийся на свет в Рождество в Теннесси и не имеющий никаких еврейских корней, стал воспитываться в еврейской семье из Нью-Йорка.
Всегда жизнерадостная Патриция выглядит грустной, когда говорит о своем удочерении: «Джорджия Танн была в первую очередь хорошей предпринимательницей. У нее имелся неплохой товар… торговля детьми шла отменно. Какая мерзавка». Патриция до сих пор гадает, что происходило с ней до того момента, как ее доставили на семейное собрание на кухне Ларисы и Говарда. Где она находилась в первые месяцы своей жизни? Неужели доктор сразу же отправил ее в приют в Мемфисе? Жила ли она у другой приемной семьи, которая от нее потом отказалась?
«Это остается загадкой, – говорит она. – Где я была эти тринадцать месяцев? Это слишком долгий срок, чтобы просто лежать на складе у Джорджии Танн». Те немногие зацепки, которые у нее есть, вызывают тревогу. Она знает, что приехала в Буффало с огромным фурункулом на ухе, пугалась, когда ее пытались взять на руки, и наотрез отказывалась спать.
Приемные родители полностью посвятили себя заботе о своей новой дочери. Они катают ее на машине по всей округе, чтобы убаюкать, и буквально купают в своей любви. «Безусловно, ты была самым красивым, но в то же время самым грустным ребенком, которого я когда-либо видел», – позже скажет ей отец. Всю свою жизнь он пытался стереть эту печаль. Чувство, зародившееся в его сердце в ту самую секунду, когда Патриция подползла к нему на кухне, сохранилось неизменным до самой его смерти в возрасте девяноста пяти лет.
«Отец всегда называл меня Куколкой или говорил: «Дорогая, милая моя дочь Патриция», – вспоминает моя собеседница со смесью нежности и печали.
Тема удочерения в их доме не обсуждалась. Патриция быстро поняла, что в разговорах с Ларисой нужно быть осторожной. «Я не уверена, сколько мне было лет, когда я начала спрашивать о моих настоящих родителях. Моя мама никогда не говорила об удочерении. Она действительно не хотела обсуждать это. В ее понимании, я принадлежала только ей».
Однажды, когда Патриция снова подняла эту тему, ее отец достал потрепанную брошюру и показал дочери. В рекламном буклете Патриция увидела фотографии младенцев, ищущих родителей. «Я была вещью, – говорит она. – Частью распродаваемого товара».
Одна из любимых семейных реликвий Патриции, на которой она запечатлена со своими приемными родителями. Она хранит ее в спальне. «Я всегда чувствовала, что родилась под счастливой звездой», – говорит Патриция.
Лариса и Говард не устают убеждать девочку в ее уникальности. Они уверяют, что из двадцати пяти младенцев именно она стала избранной.
Позже, уже в старших классах, подруга рассказывает Патриции, что о ней говорили все соседи: «Мои родители знали все о ребенке, которого должны были привезти. Это было целое событие. Они были так взволнованы».
И все же, несмотря на всю любовь, которой окружают ее приемные родители, Патриция чувствует себя странно. Этому чувству трудно дать точное определение. Она просто не такая, как все.
В четвертом классе девочка обращается за советом к бабушке своей подруги Люсиль. Эта женщина потеряла сына во время Второй мировой войны. Бабушка живет на верхнем этаже в доме Люсиль, и ее комната для десятилетней Патриции становится чем-то вроде убежища. «Все получилось само собой. Она рассказывала мне о своем сыне, который не вернулся с войны, а я призналась, что меня удочерили. Я помню, как сидела там и плакала».
Уже будучи взрослой, Люсиль призналась: ее бабушка интуитивно понимала, что Патриция нуждается в собеседнике. «Мы с мамой понятия не имели, о чем они разговаривали».