В страшном волнении она перевернула страницу и обнаружила новую точку над буквой «е» в слове «же» и еще одну точку над буквой «р» в слове «пришли». Она стала перелистывать страницы, соблюдая последовательность, которую так хорошо выучила от начала до последней страницы и выписывать все буквы с новыми точками над ними. И в конце концов смогла прочитать послание:
«Я вернусь к тебе».
Ева смотрела на эту фразу, слезы застилали ей глаза. Реми оставил ей весточку, обещание, клятву, что они обязательно встретятся.
Вот он, тот самый знак, который, по словам отца Клемана, нужно было ждать. И он возник перед ней на чистом листе бумаги. Она подняла голову, закрыла глаза и проговорила: «Боже, спасибо тебе! Спасибо за твой знак! И пожалуйста, пусть он вернется ко мне!»
Глава 24
Май 2005
Мой самолет приземлился в Берлине в начале двенадцатого утра. Мне полагалось вроде бы чувствовать себя усталой, ведь у меня дома во Флориде еще только пять утра и в самолете я спала лишь урывками. Но нет, оказаться в Европе спустя столько десятилетий – для меня так непривычно. Я вновь ощутила себя молодой, и, наблюдая в окно самолета за работой аэродромной техники – она, кстати, казалась здесь более приземистой и тяжелой, чем в Штатах, – я невольно пробормотала себе под нос фразу из фильма, о котором не вспоминала уже много лет: «У меня такое чувство, что мы больше не в Канзасе».
Эти слова напомнили мне о маленькой девочке, ей было шесть лет, когда я в последний раз ее видела. Настоящее ее имя – Франия Кор, и оно записано на 147-й странице в моей «Книге утраченных имен». Интересно, смогла ли она вернуться во Францию, уцелели ли ее родители, смотрела ли она фильм, снятый по книге, которую она так любила? Мысль о том, что я до сих пор не знаю, кто из детей выжил и нашел своих родных, разбивала мне сердце в течение шестидесяти лет, и даже сейчас слезы подступили к глазам. Я достала из сумки платок и промокнула влажные щеки.
Сидевшая рядом женщина, которая за весь полет не проронила ни слова, хотя я и пыталась обменяться с ней любезностями, взглянула на меня с удивлением и слегка отстранилась, словно мое горе могло оказаться заразным.
Мы вышли из самолета и попали в кишевшее людьми здание аэропорта, и толпа, словно бурный поток, понесла меня вперед. Вокруг все говорили по-немецки, и мне пришлось напомнить себе, что Гитлер давно уже умер. Здесь больше не обитало зло; это было самое обычное место, и меня окружали самые обычные люди. Отсюда мораль – нельзя судить человека по тому, где он родился или на каком языке разговаривает. Правда, иногда складывается впечатление, что каждое поколение стремится заново усвоить страшный урок. Я мимолетно вспомнила Эриха, чье лицо стремилась стереть из памяти все эти годы, только оно никак не забывалось, и мои глаза неожиданно наполнились слезами. Я споткнулась, меня поддержал молодой мужчина со светлыми волосами и пронзительным взглядом голубых глаз.
Он что-то говорил по-немецки, и, хотя война закончилась больше шестидесяти лет назад, я невольно вздрогнула и у меня сильно забилось сердце. Он удивленно посмотрел на меня и отошел в сторону, как только убедился, что я твердо стою на ногах.
– Danke![13] – поблагодарила я его, но опоздала – он уже скрылся из вида.
Я, к счастью, быстро прошла паспортный контроль, поменяла валюту и встала в очередь на такси. Через несколько минут я уже села в машину. Водитель что-то спросил по-немецки, и снова мне с трудом удалось подавить нахлынувшую тревогу.
– Простите, я не говорю по-немецки, – ответила я, захлопывая дверцу.
– А, англичанка?
– Да.
– Я спросил, где ваш багаж? – Он говорил с сильным акцентом, но я все равно обрадовалась, что мы можем с ним пообщаться. Он, наверное, лет на десять моложе меня, и своим зачесом на лысине напомнил мне моего покойного мужа Луиса.
– Я взяла с собой только эту сумку. – И показала на лежащую рядом со мной на сиденье дорожную сумку. – Я здесь ненадолго.
– Значит, вас отвезти в отель?
– Вообще-то я собиралась в Берлинскую Центральную и Земельную библиотеку. – Достав из сумочки листок, я прочла вслух адрес.
Кивнув, он тронулся с места, а потом посмотрел на меня в зеркало заднего вида:
– Что вас привело в Берлин?
Я задумалась, как ему ответить:
– Скажем так, я хочу встретиться со старым другом.
Берлин современный и шумный город, я даже не ожидала, что здесь так красиво. Я знаю, что под конец войны он сильно пострадал, так же как и Франция, и меня поразило, как он возродился и помолодел. Кто бы мог подумать, что шестьдесят лет назад город лежал в руинах? А интересно, как сейчас выглядит Ориньон, он тоже перестроен, сохранились ли на нем старые шрамы? И что стало с церковью отца Клемана? Уцелела ли она?
Когда через полчаса такси остановилось около библиотеки, я почувствовала себя эмоционально опустошенной. Но «Книга утраченных имен», словно песня сирены, все сильнее манила меня к себе, и я была бессильна в борьбе с воспоминаниями, которые накатывали на меня, как волны.
– Желаю вам хорошо провести время с вашим другом, – весело пожелал мне водитель. Я протянула ему несколько новых купюр, он помог мне вытащить с сиденья мою сумку. Когда такси уехало, я наконец-то повернулась лицом к библиотеке, и мое сердце забилось быстрее.
Огромное здание, с сотней одинаковых окошек, несмотря на современную угловатую архитектуру, чем-то напомнило мне библиотеку Мазарини в Париже. Я пыталась прогнать воспоминания о том, сколько раз я стояла и ждала на тех ступенях, ждала будущего, которое так и не пришло. Такое невозможно забыть. Картины прошлого буквально обступили меня со всех сторон. Я медленно поднялась к входной двери и открыла ее.
Внутри, пока мои глаза привыкали к полумраку, я сделала глубокий вдох. Удивительно, каким знакомым казалось мне это место, хотя я никогда здесь не бывала. Если ты влюбляешься в книги, то рядом с ними ты всегда будешь чувствовать себя как дома, даже там, где ты чужая. Я направилась к столику в конце длинного холла. Сидящая за ним молодая женщина подняла глаза и улыбнулась мне.
– Guten Tag, gnädige Frau, – сказала мне она. – Kann ich Ihnen helfen?[14]
Я покачала головой:
– Извините, но вы говорите по-английски?
Она наморщила лоб:
– Мой английский не очень хорош.
– Français? – спросила я ее, хотя уже много лет не говорила на своем родном языке. – М-м… Französisch?[15]
Молодая женщина оживилась.
– Oui, – ответила она. – Je parle un peu français. Puis-je vous aider?[16]
«Так странно, – подумала я, – говорить по-французски в Германии, в стране, которая давным-давно пыталась стереть мой народ с лица земли». Я объяснила ей по-французски, что приехала встретиться с Отто Кюном, и сама удивилась, услышав, как дрожит мой голос.
– Certainement[17]. – Она взяла телефон и спросила, как меня представить.
Я глубоко вздохнула. Внезапно я почувствовала, что вот он и настал, решающий момент.
– Je suis…[18] – Я запнулась, потому что совершенно неважно – кто я такая. Главное, зачем я сюда приехала. Поэтому просто сказала ей, что я здесь из-за книги.
Она склонила голову набок:
– Le livre, madame?[19]
– Oui[20]. – Мне показалось, что мир в эту минуту замер. – Я приехала, – сообщила я по-французски, – из-за «Книги утраченных имен».
Глава 25
Январь 1944
К январю тучи над Ориньоном стали сгущаться, а Реми до сих пор так и не вернулся. Зима была холодной, одной из самых суровых на памяти Евы, продуктовые пайки стали совсем скудными. Германия теперь несла серьезные потери: союзники бомбили Берлин, а Красная армия вторглась в Польшу и отбросила немцев на запад. И чем тяжелее становилось положение нацистов, тем, казалось, сильнее они вымещали свою злобу на французах. Здесь, в горах, на юго-востоке Франции, ощущалась острая нехватка топлива и еды. Даже фермер, снабжавший мадам Барбье продуктами, исчез, а значит, времена, когда в ее пансионе иногда могли подать на ужин жареного цыпленка, канули безвозвратно. Большинство людей, которых Ева знала по подполью, каждый месяц отдавали часть своего пайка детям, чтобы те нормально питались и смогли совершить переход через горы, при этом сами жертвователи сильно исхудали. Иногда, глядя в зеркало, Ева с трудом узнавала свое осунувшееся лицо с заострившимися чертами.
В начале декабря, накануне Хануки, французская полиция арестовала Жозефа, карманы которого были набиты продуктовыми карточками. Его отдали немцам, но вскоре каким-то чудом, возможно благодаря тому, что отец Клеман отправился в Виши к высокому немецкому начальству, его отпустили. Когда Жозеф вернулся в Ориньон со сломанной рукой в гипсе, он рассказал, что немцы не догадались о его связях с Сопротивлением, его арестовали по подозрению в сбыте поддельных продуктовых карточек. Он воспользовался их оплошностью и удачно сыграл доставшуюся ему роль, в итоге отсидел две недели в тюрьме и получил строгое предупреждение, что если его еще раз поймают, наказание будет гораздо строже.
– Представляешь, что было бы, узнай они, что на самом деле я – еврей? – сказал он однажды вечером за обедом с Евой и мамусей. Он улыбнулся, но взгляд его был невеселым.
Однако посреди этого ужаса и мрака были и светлые моменты. После ареста Жозефа его отношения с Женевьевой стали серьезнее, хотя Ева знала, что он до сих пор не сказал ей своего настоящего имени. Но, с другой стороны, имена – это всего лишь слова, Ева хорошо это усвоила. Несмотря на это они казались ей счастливой влюбленной парой. Вечерами, когда Жозеф был в Ориньоне, Женевьева уходила из их потайной библиотеки пораньше, и ее глаза радостно сияли от предвкушения ночи, которую она проведет с ним в амбаре на чердаке под теплыми шерстяными одеялами.