– Она находится в здании Института Франции на левом берегу Сены.
Реми усмехнулся и снова поцеловал ее в макушку.
– Я знаю. Я тоже играл на ее ступеньках, когда был маленьким. Мы с мамой переходили через мост Искусств, а потом она оставляла меня на лестнице и шла в библиотеку читать. «Никуда не уходи отсюда, Реми, – говорила она мне. – На свете есть очень плохие люди». И я оставался там, воображал, что я – рыцарь, который сражается с врагами, пришедшими украсть книги.
Ева села и в недоумении посмотрела на него:
– Как думаешь, я могла тебя там видеть?
– Все может быть. Я приходил туда несколько лет подряд, пока мама не умерла. Это случилось летом, мне тогда было двенадцать. После этого я туда не возвращался.
– Когда папа начал работать в префектуре, я тоже перестала приходить туда. – Ева покачала головой и снова легла ему на грудь. Быть может, принц, о котором она так часто мечтала в детстве, находился тогда совсем близко? Такое удивительное совпадение скорее не случайность, а знак судьбы. Ева удовлетворенно вздохнула: – Как грустно, что ты потерял мать в столь юном возрасте, Реми. Ты никогда мне о ней не рассказывал.
– Я всегда думал, что от воспоминаний меньше боли, если запрятать их глубоко в себе. Но, возможно, я ошибался. Сейчас мне кажется, что боль стихает, когда ты делишься ею.
Глаза у Евы наполнились слезами. Она кивнула:
– Ты всегда можешь делиться со мной.
– Да, теперь знаю. – Реми снова поцеловал ее в голову. – А давай, когда война закончится, мы снова придем туда? К библиотеке Мазарини?
Она улыбнулась, прижимаясь к его груди:
– Париж опять станет прежним, и никто уже не будет глазеть на меня только потому, что я – еврейка. Просто два обычных человека встретятся на лестнице около библиотеки.
Они снова замолчали, веки Евы начали тяжелеть. Она уже почти задремала, когда Реми вдруг опять заговорил:
– Ты сказала, что мечтала выйти там замуж.
– Знаю, звучит глупо.
– Вовсе нет. – Реми подождал, пока Ева поднимет на него глаза. – А что, если мы так и сделаем?
– Что сделаем?
– Поженимся. На лестнице библиотеки Мазарини.
– Реми, я… – но Ева не смогла закончить фразу. Она закрыла глаза, чувствуя, как разрывается ее сердце. Ей очень хотелось выйти за него, она ничего еще так сильно в жизни не желала. Но что ей делать с мамусей – женщиной, которая значила для нее все и которая все потеряла? Она никогда бы не простила Еву, если бы поняла, что та отвернулась от иудаизма. Но и сказать «нет» Ева тоже не могла, в конце концов, решение должна принимать она, а не мать. Ужасно жить, все время оглядываясь на чужие предрассудки. Она не знала, какой ей дать ответ.
Ева открыла глаза и увидела, как Реми наблюдает за ней, и по выражению его лица поняла, что он догадался о ее мыслях.
– Твоя мать, – тихо сказал он, – она, конечно, не одобрит.
– Это не имеет значения, – сказала Ева и вытерла скользившую по щеке слезу.
– Еще как имеет, – нежно возразил он и поцеловал ее в лоб. – Семья – это все, а сейчас твоя семья разрушена.
– Однажды она поймет. Сейчас она просто зла, зла и напугана. И очень сильно тоскует по папе…
– Ее невозможно в этом винить. – Реми погладил Еву по волосам. – Она боится, что ты полюбишь человека, который окажется другим, не таким, как ты, другой веры, и тогда она лишится и тебя.
– Но это неправда. Она никогда не потеряет меня. Я постараюсь переубедить ее. Реми, мы с тобой обрели друг друга – на то была воля свыше.
– Тогда будем верить в то, что она поможет нам снова соединиться. – Он глубоко вздохнул. – Как бы я ни любил тебя, я не могу просить тебя провести со мной всю свою жизнь, пока твоя мать не поймет.
– Но, Реми…
– Если мы так много друг для друга значим, тогда у нас еще масса времени. Но я не хочу, чтобы из-за меня ты потеряла последнего родного человека. Я слишком тебя люблю, чтобы так поступить.
– Я тоже тебя люблю. – Ева чувствовала, как в темноте слезы катились по ее лицу и падали на грудь Реми. – Прости меня, Реми, прости, но я такая слабая.
– Ева – ты самый сильный человек изо всех, кого я знаю, и даже теперь у тебя хватает сил совершать правильные поступки, пускай они и разбивают тебе сердце.
И хотя Ева согласилась с его словами, она понимала, что будет сожалеть об этом мгновении до конца своих дней.
– Я поговорю с ней, как только она окажется в Швейцарии. Постараюсь убедить ее. Я просто не могу бросить мать, ведь тогда все ее обвинения окажутся справедливыми. И я превращусь в того человека, которого она так боялась увидеть во мне. Я никогда не прощу себя, если причиню ей такую боль.
Реми осторожно взял ее за подбородок и заглянул в глаза:
– Знаю, милая.
– Но ты ведь все равно вернешься ко мне? После войны?
– Разумеется. Мы встретимся на лестнице библиотеки Мазарини и будем жить долго и счастливо.
– Ani l’dodi v’Dodi li, – прошептала она.
– Что это значит?
– Перевожу с иврита: «Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне». Это из Шир аШирим, или Песни песней. Так… так говорят друг другу люди, когда женятся и обещают всегда быть вместе.
Реми улыбнулся ей:
– В таком случае: Аni l’dodi v’Dodi li. – Он наклонился и поцеловал ее, но поцелуй был таким легким, словно он уже покинул ее.
И хотя внутри у нее все сжималось от неуверенности, а огонь в камине начал гаснуть и в доме стало темно и холодно, сон в конце концов сморил Еву. Сказалась усталость последних дней и радость от воссоединения с Реми. А он продолжал гладить ее по волосам, пока она окончательно не уснула.
Глава 28
Еве снилось, что она стоит на ступеньках библиотеки Мазарини в белом платье и ждет жениха, но того все нет и нет. В момент резкого пробуждения ее лицо было залито слезами. Прошло несколько секунд, прежде чем она осознала, что она не в Париже, ее никто не бросал у алтаря и Реми все еще рядом с ней.
Но, заморгав от утренних лучей солнца, проникавших сквозь жалюзи на окнах маленького дома, она поняла, что в комнате холодно, огонь в камине погас, а Реми все-таки исчез.
Ева вскочила с бешено бьющимся сердцем, но на кухне и в ванной никого не оказалось. Она решила, что Реми вышел продышаться, и открыла входную дверь. Ледяной воздух ударил ей в лицо. Сад тоже был пуст, а на ступенях ровным слоем лежал только что выпавший снег. Значит, он ушел несколько часов назад, раз его следы успело замести.
Ева совсем замерзла, она закрыла дверь и вернулась в дом. Тут-то она и заметила листок бумаги на маленьком деревянном столике, рядом с которым спала в эту ночь. Письмо было адресовано ей, и, когда она начала его читать, последняя надежда растаяла в один миг.
Дорогая Ева!
Рядом с тобой я поверил, что чудо возможно, я буду хранить в сердце, как сокровище, ночь, которую мы провели вместе, и ждать новой встречи. Я очень надеюсь, что мы дождемся перемен к лучшему.
Любимая, сегодня вечером ты должна отправиться в Швейцарию. Для тебя это единственный шанс выжить, а ты должна жить, Ева. Не сдавайся. Я сказал отцу Буисони, чтобы он дождался тебя; когда стемнеет, возвращайся в его дом, он поможет тебе перебраться через границу.
Ева, ты должна знать, что я люблю тебя и буду любить до конца дней.
Я принадлежу возлюбленной моей, а возлюбленная моя – мне.
Ева дважды перечитала письмо, и слезы катились по ее щекам. Реми оставил ее и ушел посреди холодной ночи, потому что знал, что ей не хватит сил исполнить свое обещание о вечной любви, и мысль эта ранила ее до глубины души. Она сама во всем виновата, знала ведь, что поступает неправильно. В конце концов, ее мать смотрела на жизнь через призму своего гнева и горечи утраты. Но почему Ева позволила точке зрения матери определять ее жизнь? Ее будущее?
И что, если Реми никогда не вернется? Если он не переживет следующие месяцы? Или сама Ева погибнет? И не сможет исправить свою ошибку и дать ему единственно честный ответ – да? Сказать, что любит его всем сердцем.
Но тут Еву осенило. Автобус до Анси вряд ли уедет в такую рань. Возможно, Реми пока еще в городе, и у нее хватит времени, чтобы найти его, загладить свою вину, объяснить, что он – самое важное, что у нее есть в жизни, она с радостью выйдет за него замуж и сможет убедить мать в правильности своего выбора?
Ева накинула пальто и поспешно покинула дом, пока не успела передумать. Хотя сомнения все же закрались в ее душу, когда она с трудом пробиралась сквозь сугробы только что выпавшего снега. Не подвергнет ли она жизнь священника риску, если появится на пороге его дома посреди ясного дня? Она внезапно остановилась и задумалась, но через несколько секунд снова пошла вперед. Ей нужно была найти Реми во что бы то ни стало.
Из трубы дома священника валил дымок, а в окнах горел свет, значит, он уже проснулся. Может, Реми там? Ева быстро прочитала молитву и, глубоко вздохнув, постучала.
Отец Буисони открыл дверь через минуту и удивленно посмотрел на Еву. Он несколько раз недоуменно моргнул, потом взял ее за руку и, не говоря ни слова, затащил в дом, закрыв за ней дверь.
– Вы должны были прийти, когда стемнеет. – Его голос был мягким, совсем не сердитым.
– Извините. Мне нужно видеть Реми.
– Мне жаль, моя дорогая, но он уже уехал.
– Он был здесь утром?
Священник кивнул:
– Он выехал еще до рассвета вместе с одним из участников Сопротивления, который отвез его в Лион.
Внутри у Евы все оборвалось. Она опоздала. Ее глаза наполнились слезами, и она быстро стерла их, однако от священника это не укрылось. Он заключил ее в объятия, и она несколько секунд всхлипывала у него на плече, пока не собралась наконец с духом.
– Простите, – проговорила она, – мне не следовало приходить.
– Ева, я рад, что вы пришли. – Лишь в этот момент она заметила, каким мрачным было его лицо. – Боюсь, у меня есть новости. Я получил их через час после отъезда Реми.