В церкви было темно и тихо, но входная дверь оказалась незапертой. «Это Божий дом, – сказал ей однажды отец Клеман. – Его двери никогда не запираются, чтобы любая душа могла обрести здесь покой». Однако в тот день Ева искала там не покоя, а отца Клемана.
Она заглянула в его кабинет, в исповедальню и в потайную библиотеку, но в церкви никого не было. Беглый осмотр маленького домика позади церкви, где жил отец Клеман, также ничего не принес: дверь оказалась запертой, а окна были темными. Ева вернулась в библиотеку, хотя и понимала, что там она может стать легкой добычей Жозефа, он знал об этом месте и о том, где отец Клеман прятал ключи от библиотеки. Рано или поздно он мог явиться сюда.
Но она должна была кое-что сделать.
В полной тишине Ева зажгла несколько светильников и достала «Книгу утраченных имен», которая стояла на своей полке, не привлекая к себе внимания. Эту книгу Жозеф никогда не заберет у нее; Ева благодарила Бога за то, что поделилась своим секретом только с отцом Клеманом и Реми.
С минуту она смотрела на книгу, которую держала в руках. Коричневая кожа казалась еще более потертой, чем тогда, когда она увидела ее впервые, а корешок – еще сильнее измят. На задней обложке остались два наполовину стертых чернильных пятна и одно такое же – на передней; это были следы от ее пальцев, иногда она брала книгу, недостаточно тщательно вытерев руки от химикатов и чернил. И Ева была последней, кто оставил свои отметки в этой книге. Сколько набожных католиков держали ее в руках за прошедшие два столетия, прежде чем книга попала к ней? Она была напечатана задолго до Французской революции и рождения Наполеона, задолго до того, как Людовику XVI и Марии-Антуанетте отрубили головы во имя свободы, задолго до того, как родители Евы приехали во Францию в надежде обрести здесь свободную жизнь и новые возможности. И вот она оказалась в руках у нее – у благородной еврейки, которая находилась в церкви, ставшей свидетельницей человеческой жестокости и предательства.
С трудом сдерживая слезы, Ева открыла книгу на второй странице – странице Реми. Она точно знала, о чем хотела ему сказать, что она должна была сказать там, в маленьком домике рядом со швейцарской границей несколько дней назад. Дрожащей рукой она поставила маленькую звездочку над буквой «ж» в слове «же», а затем – точку над буквой «е» в слове «выведал». На следующей странице она поставила еще одну точку над «н» в слове «порождения», а на четвертой странице – точку над «и» в слове «их». Она продолжила ставить точки на страницах Реми: шестой, девятой, четырнадцатой, двадцать второй, тридцать пятой и так далее, пока не сказала то, что хотела сказать: «Женись на мне. Я люблю тебя».
Она закрыла книгу после того, как поставила точку над первой буквой «б» на 611-й странице, для последней буквы «я» уже не хватило страниц, но этого уже было достаточно, чтобы передать то, что она хотела сказать. Ева положила книгу на место, и на мгновение ее рука задержалась на корешке. Найдет ли Реми книгу? Узнает ли, что она его любит? Или в конечном счете эта книга ничем не сможет ей помочь?
В этот момент она услышала звук открывающейся двери и отдернула руку от книжной полки. Ева поняла, что опоздала, опоздала во всем. Когда Жозеф вошел в библиотеку, сжимая в руке пистолет, она прижалась спиной к стене. Здесь не было ничего, что помогло бы ей защититься. Ничего, кроме книг. Ева пошарила у себя за спиной и схватилась за корешок тяжелой Библии. Она знала, что Жозеф постарается убить ее, но решила не сдаваться без боя.
– Жозеф, – пробормотала она.
Его лицо исказилось, когда он вошел в эту комнату, где Ева раньше провела столько времени вместе с Реми.
– Ева, а ты еще глупей, чем я думал. Ты вернулась? Сюда, в это место, где я и предполагал тебя найти?
Она глубоко, судорожно вздохнула.
– Я должна была сделать это. – Даже если ей сегодня суждено умереть, Реми узнает, что она любила его.
– Знаешь, Ева Траубе, я никогда не мог тебя понять, даже в Париже, когда ты была ужасно любознательной и вечно сидела, уткнувшись носом в какую-нибудь книжку, как будто для тебя не существовало мира за пределами этих страниц. Ты всегда была белой вороной, не так ли? Но, думаешь, я не замечал, как ты на меня смотрела? Так же, как и все остальные. Если бы я захотел, ты в любую минуту могла бы стать моей.
Она пропустила мимо ушей его слова.
– Жозеф, что ты натворил? С Женевьевой? С моей матерью?
В его ярких голубых глаза на мгновение блеснули слезы, но он отвернулся.
– Я не хотел им зла, Ева. Но я ничего не мог поделать.
– А что ты мог? Как ты только решился на это, мерзавец?!
Он снова повернулся к ней, слез в его глазах больше не было, вместо них там читалась такая стальная решимость, что у Евы по спине пробежал холодок.
– У меня не было выбора. Немцы знали, что я был участником подполья. Меня собирались убить, но я предложил им сделку.
– Так ты сам предложил сотрудничать с немцами?
– Ты бы поступила так же, чтобы спасти себя.
– Нет, Жозеф. Я ни за что бы этого не сделала. Никогда!
Он прищурился:
– Тебе они и не дали бы такого шанса. Ведь ты же еврейка.
– Ты тоже еврей!
Он покачал головой, и на его губах заиграла легкая самоуверенная улыбка.
– Мой отец – католик, а мать – еврейка лишь наполовину. Немцы сказали, что мне повезло: еще одна капля еврейской крови, и я был бы обречен.
– Жозеф, ты в любом случае обречен. Неужели ты думаешь, что, если даже Германия выиграет войну, тебе у них найдется место? Они никогда не забудут о том, что в твоих жилах течет еврейская кровь. А если победит Франция, то тебя казнят как предателя.
– Ты думаешь, что я не все предусмотрел? Немцы обещали мне щедро заплатить, этих денег будет достаточно, чтобы после войны исчезнуть и благополучно дожить до старости. – Выражение его лица стало жестким. – Тем более что к тому моменту не останется никого, кто смог бы рассказать о моих прежних поступках.
Она нервно сглотнула:
– Значит, ты и меня убьешь? Как убил мою мать?
Он изменился в лице.
– Я не хотел, но так вышло. Ева, я переживал за твою мать, правда. Она всегда была добра ко мне. Просто она оказалась не в том месте и не в то время. Они пришли за мадам Барбье, а заодно арестовали и твою мать. Потом они спросили меня, знаю ли я ее. Я хотел все отрицать, но она стала умолять меня помочь ей. Даже назвала мое настоящее имя, старая дура! После этого я уже не мог сказать, будто не знаю ее, к тому же тогда стало ясно, что она – твоя мать. И она отказалась сообщить немцам то, что ей было известно о тебе. Если бы она сказала, где ты находишься, ее бы не казнили, а отправили на восток. Она сама была во всем виновата.
– Она ни в чем не виновата! – Ева проглотила комок в горле. – А Женевьева?
Он сжал челюсти:
– При других обстоятельствах, возможно, у нас и был бы шанс. Но я должен был выяснить, где ты находишься. Ты, Ева, была моим счастливым билетом в новую жизнь. Я уже сдал им Годибера, ты была вторым условием сделки. Если бы я выдал немцам тебя – еврейку, которая участвовала в самой масштабной подделке документов, тогда меня бы оставили в живых. Ты понимаешь, какой непростой выбор стоял передо мной? Женевьева что-то знала, но отказалась мне говорить. Я хотел только припугнуть ее, но она оказалась законченной эгоисткой. Я сказал, что спасу себе жизнь, только если выдам тебя, но она не стала мне помогать.
– И тогда ты выстрелил ей в живот и бросил умирать?
– По правде говоря, мне стыдно, что все так закончилось.
– Ты – чудовище.
Он отвернулся.
– Я знал, что ты не поймешь. Да и чего от тебя ждать? У вас, евреев, нет будущего во Франции. А у меня – есть. И ты, разумеется, отдаешь себе в этом отчет.
Ева чувствовала, как внутри у нее закипает ярость, но напомнила себе – она во что бы то ни стало должна сохранять спокойствие.
– И что будет теперь, Жозеф?
– Ты расскажешь мне о том, чем занималась здесь последний год. Разумеется, я все знаю насчет доставки бумаги – я рассказал немцам о бланках из Алжира, которыми снабжали нас союзники. Но как тебе удавалось делать документы такими достоверными? Я в течение нескольких месяцев пытался выведать это у Годибера и отца Клемана, но они оба были слишком осторожными и ничего мне не сказали. Годибер даже под пытками не выдал своих секретов! И все же – как вы с Реми стирали старые данные? Как у вас получалось так быстро и так хорошо подделывать печати, несмотря на то, что немцы постоянно меняли методы их изготовления и чернила? С какими еще группами вы работали? Ваши контактные лица, кто они? Немцам нужно все это знать, чтобы покончить с другими изготовителями поддельных документов на территории Франции. Если я принесу им эти сведения, мне позволят покинуть Ориньон и начать новую жизнь.
– Ты идиот, если думаешь, что они сдержат свое обещание, Жозеф. Они убьют тебя.
Он покачал головой:
– Ты ничего об этом не знаешь. Ну так что? Доверься мне, тебе же будет легче, если ты расскажешь мне обо всем.
– Почему я тебе, подлому предателю, должна что-то рассказывать?
– Потому что в противном случае я отдам тебя немцам и они выбьют из тебя все сведения. Они будут пытать тебя до тех пор, пока ты не взмолишься о пощаде, пока не попросишь их пристрелить тебя. Ева, я – твой старый друг. Я предпочитаю, чтобы ты упокоилась с миром. Помоги мне, а я помогу тебе.
– Так же, как Женевьеве?
Что-то промелькнуло в глазах Жозефа, какое-то подобие сожаления. Промелькнуло и тут же исчезло.
– Я же сказал тебе, она могла себя спасти. Мы могли бы уехать вместе. Но она любила меня недостаточно сильно. В этом некого винить, кроме нее самой.
– Кроме нее самой? – Ева пришла в такую ярость, что не успела опомниться, как в руке у нее оказалась тяжелая Библия, которую она со всей силы запустила в Жозефа. Он поднял руку, чтобы заслониться от удара, и от неожиданности выстрелил. Пуля просвистела в воздухе так близко от правого плеча Евы, что она это почувствовала. Когда Жозеф снова выпрямился, над его правой бровью появилась тонкая кроваво-красная царапина. Он злобно оскалился. По крайней мере, она смогла задеть его, пусть даже это станет ее последним поступком.