. Второй рязанский воевода, князь Иван Волконский, испугался и бил челом государю, что ему с князем Петром Репниным в товарищах быть нельзя, потому что били челом на них Ляпуновы в отечестве, а князь Петр Репнин Ляпуновым свой: дочь Захара Ляпунова за ним, а семья Ляпуновых на Рязани великая, и пожалуй князь Петр станет ему мстить за Ляпуновых. Государь велел отставить Волконского и назначить на его место Ловчикова. Но Ульян Ляпунов бил челом и на Ловчикова, что ему меньше его быть нельзя; бояре приговорили отказать Ляпунову, потому что Ловчиковы в чести давно, а Ульянов отец ни в какой чести и нигде в воеводах не был. Тогда Ляпунов стал бить челом на Михайловского воеводу князя Федора Волконского. Бояре и тут приговорили Ляпунову отказать, потому что Волконские в чести, в окольничих, в стольниках и воеводах, а Ляпунов служил с Рязани, ему и то находка, что теперь велено ему быть в воеводах. Ляпунов на службу приехал, но никакого дела с Волконским не стал делать; послан был из Москвы Гагин заставить Ляпунова дело делать и в случае ослушания посадить в тюрьму; Ляпунов не послушался и был посажен в тюрьму; но Волконский доносил, что Гагин посадил Ляпунова в городню, а не в тюрьму, Ляпунов проломал мост и ходит из городни на башню и живет все на башне своим покоем, а не в тюрьме: тогда отправлен был из Москвы Пущин вынуть Ляпунова из городни и послать на службу, если же не захочет, то посадить в тюрьму вместе с другими тюремными сидельцами, а не в городню; Ляпунов уступил. В 1629 г. Владимир Прокофьич Ляпунов был назначен вторым воеводою сторожевого полка на Крапивне, и был потом отставлен по челобитью дворян и детей боярских тамошних городов, били челом на него недружбою (т.е. что он им недруг).
Князя Дмитрия Михайловича Пожарского мы встречали часто в царствование Михаила и в важных случаях, в походах и при сборе денег ратным людям. 27 сентября 1618 года был у государя у стола боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский, и была ему речь: «Ты был на нашей службе против недруга нашего литовского королевича, нам служил, против польских и литовских людей стоял, в посылках над ними многие поиски делал, острог ставить велел, многих польских и литовских людей побивал и с этим боем языки к нам часто присылывал, нашим и земским делом радел и промышлял, боярину нашему, князю Борису Михайловичу Лыкову, когда он из Можайска шел к Москве, помогал». За все эти службы Пожарский получил: кубок серебряный позолоченный с покрышкою, весу в нем три гривенки тридцать шесть золотников, шуба — атлас турский на соболях, пуговицы серебряные золоченые. Понятно, что Пожарский, вследствие известного стремления Филарета Никитича награждать людей, потрудившихся в безгосударное время, не мог ничего потерять с возвращением Филарета из Польши. Тотчас после посвящения Филарета в патриархи в сентябре 1619 года даны были ему: село, проселок, сельцо и четыре деревни за крепость и мужество, оказанные им во время последней войны; в 1621 году вотчина, данная Пожарскому царем Василием, пополнена и подкреплена жалованною грамотою. В это время он ведал Разбойный приказ; на свадьбе царя в 1624 году Пожарский был вторым дружкою с государевой стороны; на второй свадьбе в 1626 году он занимал то же место; жена его, княгиня Прасковья Варфоломевна, была второю свахою с государевой стороны, хотя в местнических челобитных и продолжали писать, что Пожарские — люди не разрядные, при прежних государях, кроме городничих и губных старост, нигде не бывали. В 1628 году Пожарский был назначен воеводою в Новгород Великий, где он пробыл 29 и 30 годы; в 1635 году был назначен в судный московский приказ. В последний раз Пожарский упоминается за царским обедом 24 сентября 1641 года; в 1642 году полагают его кончину. Говоря о судьбе князя Дмитрия Михайловича, нельзя не упомянуть о любопытной челобитной, которую он подал царю в 1634 году вместе с двоюродным братом своим, князем Дмитрием Петровичем. Из этой челобитной видна также вся крепость родовых отношений в описываемое время: дядя имеет право бить, сажать на цепь и в железа племянника за дурное поведение, и когда эти средства не помогают, жалуется царю из боязни, чтоб правительство за дурное поведение племянника не положило опалы на дядю, ибо при единстве рода старший родич отвечал за младшего. «Племянник наш, — бьют челом Пожарские, — племянник наш Федька Пожарский у нас на твоей государевой службе в Можайске заворовался, пьет беспрестанно, ворует, по кабакам ходит, пропился донага и стал без ума, а нас не слушает. Мы, холопи твои, всякими мерами его унимали: били, на цепь и в железа сажали; поместьице, твое царское жалованье, давно запустошил, пропил все, и теперь в Можайске из кабаков нейдет, спился с ума, а унять не умеем. Вели, государь, его из Можайска взять и послать под начал в монастырь, чтоб нам от его воровства вперед от тебя в опале не быть». Наконец мы должны упомянуть еще об одном случае, когда было произнесено имя Пожарского с указанием на поведение его во время избрания царя в 1613 году; это указание, впрочем, мы можем только принять к сведению, не имея возможности сказать что-нибудь решительное ни за, ни против. В 1613 году, на размежеванье границ русских и литовских со стороны Псковской области, поссорился стольник князь Василий Большой Ромодановский с дворянином Ларионом Суминым и бил челом, что Сумин у съезжего шатра говорил невместимое слово, а именно, «чтоб он, князь Василий, не государился и не воцарялся, что и брат его, Дмитрий Пожарский, воцарялся и стало ему в двадцать тысяч». Сумина допрашивали, в какое время князь Дмитрий воцарялся и докупался царства? и Сумин отрекся, что никогда ничего подобного не говаривал; но свидетели показали, что говорил.
С именем Пожарского неразрывно связано имя Минина: за подвиг, за который Пожарский получил боярство, Минин получил думное дворянство, также поместья и вотчину, получил он это «за службу, что он, с боярами и воеводами и ратными людьми пришед под Москву, Московское государство очистил». В 1615 году царь писал нижегородским воеводам: «Бил нам челом думный наш дворянин Кузьма Минич, что живет он на Москве при нас, а поместья и вотчина за ним в Нижегородском уезде, и братья его и сын живут в Нижнем Новгороде, и им, и его людям и крестьянам от исков и поклепов чинится продажа великая: так нам бы его пожаловать, братью его и сына, людей и крестьян не велеть судить в Нижнем Новгороде ни в чем, а велеть их судить на Москве. И как эта наша грамота к вам придет, то вы б на Кузьмину братью, на людей и на крестьян кроме татиного и разбойного дела суда не давали без наших грамот». О деятельности Минина мы не знаем ничего; раз только удалось нам встретить известие о нем в приведенном выше деле о побеге Андронова. Торговый человек Богдан Исаков в допросе показал, что он прихаживал к Андронову по свойству и свез из Москвы сестру Андронова Афимью, жену Василья Болотникова, а пожитков он с нею не вез ничего, только было на ней одно платьишко, что ей дал Кузьма Минин. В 1616 году Кузьмы Минина уже не было на свете; вотчину его, село Богородицкое с деревнями, царь отдал вдове его Татьяне и сыну, стряпчему Нефедью, подтверждена и прежняя грамота, по которой дядья Нефедья, люди и крестьяне могли судиться только в Москве. В 1625 году, по случаю отпуска персидского посланника, Нефед Кузьмин, сын Минин, упоминается в числе стряпчих с платьем на осьмом месте; в следующем году на свадьбе царской он был у государева фонаря; в последний раз упоминается он в 1628 году, по случаю представления персидского посла: в 1632 году отчина его, село Богородицкое, пожаловано в поместье князю Якову Куденековичу Черкасскому; дом Кузьмы Минина в Нижнем отдан был на житье несчастной невесте царской Марье Хлоповой, а после ее смерти, случившейся в 1633 году, отдан князьям Ивану Борисовичу и Якову Куденековичу Черкасским.
Прославившийся гражданским мужеством в безгосударное время думный дьяк Томила Юдич Луговской возвратился из Польши вместе с Филаретом Никитичем, и мы встретили уже его в 1620 году в короткой расправе с Чихачевым, который хотел местничаться с князем Шаховским; подобная выходка Луговского не должна нас удивлять, ибо при нравственном состоянии тогдашнего русского общества твердость и решительность, составляющие величие человека в случаях важных, соединяются обыкновенно с склонностию к крутым мерам и решительным во всяких случаях. После Луговской был пожалован в думные дворяне и был вторым воеводою в Казани. Неудивительно, что Луговской, с такой хорошей стороны известный Филарету Никитичу, получал повышения; удивительно, что первым дельцом в начале царствования Михайлова был другой думный дьяк, Иван Тарасович Грамотин, который, как мы видели, оставил по себе очень дурную славу в Пскове, откуда перешел в Тушино, из Тушина под Смоленск к королю, и потом в Москве был ревностным приверженцем Сигизмунда, успел вовремя отъехать опять к королю, прислан был с князем Мезецким уговаривать Москву к покорности Владиславу, уже после подвига второго ополчения, и возвратился опять к королю; неизвестно, когда потом явился опять к Москве и успел получить прежнее звание печатника. При Филарете Никитиче и Грамотина постигла опала: 21 декабря назначен был дьяком в Посольский приказ Ефим Телепнев, которому было сказано: «Был в Посольском приказе Иван Грамотин и, будучи у государева дела, государя царя и отца его, св. патриарха, указа не слушал, делал их дела без их государского указа, самовольством и их, государей, своим самовольством и упрямством прогневал, за что на Ивана Грамотина положена их государская опала». Грамотин был сослан в Алатырь, но по смерти Филарета Никитича возвратился в Москву и получил прежнее значение.
Царствование Михаила ознаменовано было тяжелыми войнами, которые все более и более показывали несостоятельность русского войска, слагавшегося, как нам известно, из дворян, детей боярских, иноземцев, атаманов и козаков, испомещенных в разных областях государства. Следовательно, при открытии военных действий нужно было прежде всего собрать этих ратных людей, этих помещиков и отвести в назначенное место, к известному воеводе. И вот назначался кто-нибудь из московских дворян или людей, носивших придворные чины, ехать в такой-то уезд, собрать и привести рат