Зизаний : «Почему же не сходна? Я не написал колеса счастия и рождения человеческого, не говорил, что звезды управляют нашей жизнию; я написал только для знания: пусть человек знает, что все это тварь божия». Илья и Гришка : «Да зачем писал для знания? Зачем из книги Астрологии ложные речи и имена звездам выбирал, а иные речи от своего умышления прилагал и неправильно объявлял?» Зизаний : «Что же я неправильно объявлял? Какие ложные речи и имена звездам выбирал?» Илья и Гришка : «А разве это правда, говоришь: облака надувшись сходятся и ударяются и от того бывает гром, и звезды называешь животными зверями, что на тверди небесной!» Зизаний : «Да как же, по-вашему, писать о звездах?» Илья и Гришка : «Мы пишем и веруем, как Моисей написал: сотворил два светила великие и звезды, и поставил их бог на тверди небесной светить по земле и владеть днем и ночью, а животными зверями Моисей их не называл». Зизаний : «Да как же эти светила движутся и обращаются?» Илья и Гришка : «По повелению божию. Ангелы служат, тварь водя». Зизаний : «Волен бог да государь святейший кир Филарет патриарх, я ему о том и бить челом приехал, чтоб мне недоумение мое исправил, я и сам знаю, что в книге моей много недельного написано». Илья и Гришка : «Прилагаешь новый ввод в Никифоровы правила, чего в них не бывало; нам кажется, что этот ввод у тебя от латинского обычая; сказываешь, что простому человеку или иному можно младенца или какого человека крестить». Зизаний : «Да это есть в Никифоровых правилах». Илья и Гришка : «У нас в греческих Никифоровых правилах нет, разве у вас вновь введено, а мы таких новых вводов не принимаем». Зизаний : «Да где же у вас взялись греческие правила?» Илья и Гришка : «Киприан митрополит, когда пришел из Константинограда на русскую митрополию, то привез с собою правильные книги христианского закона, греческого языка, правила, и перевел на славянский язык, божиею милостью они пребывают и до сих пор безо всяких смутков и прикладов новых вводов, да и многие книги греческого языка есть у нас старых переводов, а которые теперь к нам выходят печатные книги греческого языка, то мы их принимаем и любим, если они сойдутся с старыми переводами, а если в них есть какие-нибудь новизны, то мы их не принимаем, хотя они и греческим языком тиснуты, потому что греки теперь живут в великих теснотах, в неверных странах, и печатать им по своему обычаю невозможно». Зизаний : «И мы новых переводов греческого языка книг не принимаем же; я думал, что в Никифоровых правилах в самом деле написано, а теперь слышу, что у вас этого нет, так и я не принимаю; простите меня, бога ради; я для того сюда и приехал, чтоб мне от вас здесь лучшую науку принять». Илья и Гришка : «Скажи нам, что еще с нами об этой книге хочешь говорить?» Зизаний : «Всегда рад я с вами беседовать, а книгу государского жалованья я всю прочел, прилежно трудился при вас и без вас и много просвещения душе своей приобрел; дивлюсь великой премудрости православного государя патриарха: какой разум, какой смысл, какую великую богодарованную премудрость имеет в себе! Как он, государь, такую большую книгу в такое малое время сочинил! Воистину бог действует в нем». При этих словах Зизаний начал прижимать книгу к груди и любезно всюду ее целовать. Разговор этот описан Гришкою справщиком.
Самым плодовитым писателем Михаилова царствования был князь Семен Шаховской. Он писал и летописи, и похвальные слова святым, и каноны, и разные послания. Потерявши три жены одну за другой, он женился в четвертый раз, но его развели; тут он написал два умильные послания — одно к патриарху Филарету, другое к тобольскому архиепископу Киприану, с просьбою, чтоб позволили ему опять жить с женою, выставляя свою молодость, невозможность жить без жены. В числе его сочинений находится длинное письмо к шаху Аббасу от имени патриарха Филарета; в письме этом автор увещевает шаха креститься, но не принимать христианства от папы, ибо, как пронесся слух, шах принял к себе ксендза. Многоглаголивый там, где вовсе это не нужно, Шаховской до крайности краток в том сочинении своем, которое при больших подробностях одно могло бы иметь для нас важное значение, именно в своих записках. Шаховской был начетчик, грамотей, владел книжным языком, писал и виршами, но внутренних достоинств сочинения его не представляют никаких; они страдают тем же недостатком, каким страдает вообще наша древняя литература с XVI века преимущественно — старанием выражаться как можно красивее, кудреватее, подбирать слова и фразы за отсутствием мыслей.
Этим недостатком страдают и некоторые летописи. Так, не чужда ему официальная летопись Смутного времени, составленная при царе Михаиле и изданная под именем Рукописи Филарета, патриарха московского . Эта летопись важна для нас в том отношении, что она черновая, с помарками: из нее мы можем видеть, какие известия о Смутном времени хотели сохранить в официальной летописи, составлявшейся в Михаилово царствование, и какие считали нужным уничтожить, какие, наконец, особенно хотели распространить и изукрасить. В избрании Шуйского первоначально было написано так: «Мая 19 день приидоша на Крайнево место, глаголемое лобное, весь синклит царского величества, митрополиты, и архиепископы, и епископы, и архимандриты, и игумены и всяких чинов люди Московского государства, и собрашася весь народ от мала же и даже до велика и нача глаголати о том, дабы разослати грамоты во все окрестные грады Московского государствия, чтобы изо всех градов съезжались в царствующий град Москву вси народи для ради царьсково обирания и да быша избрали в соборную апостольскую церковь патриарха, кого бог благословит. Народи же отвещаху: наперед же патриарха да изберетца царь на царство, и потом патриаршеское избрание произвольно будет им великим государем; власти же, боляра ж и ту стоящие людие начаша глаголати между собою: яко им князем Васильем Ивановичем Шуйским избави бог люди от прелести вражия и богопроклятого оного еретика расстриги, ему же ныне подобает и царьский престол восприяти. Сия ж слышавше, и народи вси воздвигаша гласы свои, да будет над ними надо всеми сий князь Василей Иванович, утверждают крепце совет сей и нарекоша его государем себе царем и великим князем всея Руси». Это известие показалось не довольно изукрашенным; почли нужным вложить в уста народа более витиеватую речь, и потому после слов: «Народи же отвещаху» зачеркнуто и внесена другая речь народа: «Яко напреди да изберется самодержавный царь, иже может наше сокрушение исцелити и раны обезати, нанесенные богопопустною язвою неблагочестного еретика и зловонного вепря, иж озоба виноград, богом насажденный. И сего аще господь царя открывает нам, якож древле Саула Израилю, и той убо да изведет патриарха пастыря богом снабдимой церкви. И угодно бысть сие слово и начаша голаголати: яко убо обличитель и посрамитель нечестивого богопротивника Гришки Отрепьева бысть благородный князь Василей Иванович Шуйский, иже и до смерти мало не пострада от плотоядного того медведя, и за избавление российского народа живота своего не пощаде; еще же и отрасль благородного корени царьского исчадия великих государей российских; и сего ради, многого ради мужества и благородия, да вручено будет ему царьствия Российского скипетродержание. И егда услышась сие речение в собравшемся народе, абие вси народи предстоящии ту, яко по некоему благовещению или с небесе шумящу, или от земли возглашающу, воздвигоша гласы своя великими жрелы, яко аще рещи и земли противу возглашати, бе бо собранных всех бесчисленное сочетание и место необреташсь им, все ж единогласно глаголюще: „Да будет царьствуя над нами царь и великий князь Василий Иванович, иже избавивый нас от належащие пагубы свирепого еретика Гришки Отрепьева. И так всем советом избраша на Российское самодержавство благочестивого царя Василия“.
После известия о вступлении князя Скопина-Шуйского в Москву первоначально были помещены слова: «Царь же Василей наполнися зависти и гнева и не возлюби его за сию бывшую победу, якож и древле Саул позавиде незлобивому Давыду, егда уби Голиафа, и ноюще Саулу в тысящах, а Давыду во тмах, тако и сему князю Михаилу Васильевичу победную песнь приношаху и о избавлении своем радовахуся. Оле зависти и рвению, в колико нечестие и погибель поревает душа благочестивых и во ад низводит и бесконечному мучению предает». Это место зачеркнуто.
Кроме этой официальной летописи дошли до нас другие летописи, сказания и хронографы, заключающие в себе известия о Смутном времени; большая часть этих летописей составлена в царствование Михаила, и потому теперь время обратиться к ним, посмотреть, как в первой половине XVII века, тотчас после смут, высказалось в тогдашней исторической литературе сознание об этих великих и страницах событиях. Прежде всего, разумеется, мы должны обратиться к вопросу, как представлялись причины Смутного времени?
При рассматривании общего характера нашей летописи мы заметили, что летописцы смотрят на все народные бедствия как на божие наказание за грехи народа. Этот взгляд не изменился и в описываемое время, особенно у летописцев, принадлежавших к духовному званию. Вот почему самозванцы и смуты, ими произведенные, являются как божие наказание за грехи, как следствие нравственного падения жителей Московского государства: «Премилостивый и премудрый человеколюбец бог наш, не хотя создания своего до конца потребить, видя человеческое поползновение ко греху, всячески отвращая нас и отводя от всяких неподобных студодеяний, многие и различные беды и напасти посылает на нас грозными знамениями, яростно устрашая нас и запрещая нам с милостивым наказанием; были на нас беды многие, пожары, нашествия иноплеменников, голода, смертоносные язвы и междуусобное нестроение; потом всех бед нам горчайшее — прекратил бог у нас царский корень. Мы же грешные это наказание божие ни во что вменяли, и более еще к своим злым делам уклонились, к зависти, гордости, от неправды не отстали, но набольшую пагубу поострились, бог же, видя наше