Полный торжества проповедник (еще никогда его проклятия не имели подобного успеха) приблизился, наступил на нежные кустики. Тонкие стебли обхватили его ногу, листья затрепетали, как живые. В следующее мгновение стебли вытянулись змеями, оплели его по пояс, стали подбираться к шее. Напрасно пытался он высвободиться, растения охватили его прочной сетью. Корни оторвались от земли, зато стебли росли и вытягивались на глазах, раскрывались новые соцветия. Долго бегал по округе человек, почти невидимый из-за покрывшей его желто-зеленой сети, отчаянно кричал, стараясь разорвать цветочные стебли. Они задушили его не сразу, дали время как следует помучиться. Никто не подошел помочь, да это было и невозможно.
С тех пор полноводная река так и не восстановилась. На ее месте постепенно образовалась узкая речка, в которой не было уже никаких волшебных созданий. А золотые цветы, задушившие проповедника, распространились по всему Эдервилю и округе, их прозвали «локонами речной девы». Однако память людская недолговечна. Через некоторое время забылись песни о речной деве и рыбаке, а цветы стали называть по-другому: «золотые кружева». Город менялся и рос, развивались ремесла, эдервильские кружевницы славились по всей стране, поэтому новое название прижилось. Только в одной древней летописи сохранилась история о жестоком проповеднике. Теперь вам тоже известно настоящее название волшебных цветов, которые не встретишь нигде, кроме Эдервиля.
Глава 28
Из тесного уголка перед ванной комнатой, куда Кэтрин с Фредом удалились, чтобы пошептаться без свидетелей, до спальни долетает почти каждое слово. Тихой беседы не получилось, разговор почти сразу переключился на повышенные тона.
— Фред, уже четвертые сутки пошли! Почему нет никаких улучшений?
— Дизли говорил, это может на неделю растянуться.
— Да что же вы все так верите этому Дизли?!
— Сама знаешь, Кэти, он лучший врач в городе и округе, стольких людей спас.
— Какое мне дело до других людей? Майклу-то ведь лучше не становится. Он тает с каждым днем, неужели вы не замечаете?
— Естественно, он ведь не ест ничего. И потом я помню, он сам жаловался, что очень уставал в последнее время. Организм ослаб, вот Майкл и свалился от первой попавшейся инфекции.
— Давай отвезем его в больницу, Фред! Я больше не могу сидеть тут и смотреть, как он мучается.
— Ты же видела, как он отреагировал, когда я только заикнулся…
— Разве можно требовать, чтобы он это решал? Мы сами должны позаботиться.
— Кэти, думаешь, я не переживаю?
— Что-то не заметно!
— Если не станет лучше в ближайшие день-два, придется послать Дизли куда подальше.
— Ну, хорошо…
— Сейчас иди домой и выспись нормально. А то у тебя вид, будто на похороны собираешься.
— Как у тебя язык повернулся такое сказать!
Кэтрин выскакивает в гостиную, Фред, не торопясь, идет следом.
Они заполонили весь номер, эти бывшие одноклассники, и хозяйничают здесь по собственному усмотрению. Диане не понять периодичности, с которой они появляются, сменяя друг друга, то оставаясь на ночь, то на пару часов, то поодиночке, то вдвоем. Для них не составило сложности отстранить Диану, они старше и опытней, хотя какая уж там разница — четыре года… Но все равно они не желают играть свои партии в пьесе, придуманной Дианой. Один Фред явно демонстрирует сочувствие, да и тот не воспринимает ее всерьез. Разумеется, друзья не догадываются об истинной причине болезни Майкла. И все же само собой получается так, что они ограждают его от Дианы, словно охраняют. Она и на десять минут не остается наедине с мужем. В сущности, Диана даже им благодарна, ведь иначе пришлось бы целый день быть рядом. А когда Майкл не спит, то еще и выдерживать его невозможный взгляд. В этом взгляде нет упрека или подозрения, однако Диане попросту страшно, когда Майкл смотрит на нее из какого-то туманного далека. Будто находится уже не здесь, а по ту сторону.
Надо было не бояться тогда, а отбросить сомнения и добавить побольше эликсира в десерт. Почувствуй Майкл сильную горечь, он бы выплюнул отраву. Вряд ли дальше поднялся бы скандал. Майкл подумал бы, что миссис Броуди случайно переложила пряностей, и на этом инцидент оказался бы исчерпан. Ну, а если… Все, вероятно, закончилось бы примерно в течение суток, как в истории Фейт. Фейт и Гомункулус не показываются уже давно, целую вечность. Получается, бросили Диану на произвол судьбы, довели до края пропасти и бросили. А может, их вообще не существует? Галлюцинации — яркие, правдоподобные, готовые поспорить с реальностью…
От боковой стены отделяется Фейт, кивает Диане и направляется в гостиную. Отчетливо слышится шорох шелкового платья.
Жизнь замкнулась в рамках гостиничного номера, откуда уже не предвидится выхода. Нет ни сожаления, ни раскаянья, только зябкая пустота. Графиня Хелен, прежде чем покаяться, прожила долгую и счастливую жизнь. А Диане остается без конца перебирать в голове всевозможные варианты, стараться не выдать себя… И отстраненно наблюдать за Майклом.
Он в сознании, узнает окружающих, послушно глотает лекарства, которыми его пичкают строго по часам, шепчет «спасибо», когда ему поправляют подушку или дают напиться. Но это лишь тень прежнего Майкла, случайно задержавшаяся в мире живых. У него больше нет своей воли, и его судьба зависит уже от кого-то другого.
***
Винсент Кроссвуд выбрался из своего пыльного уединения навестить племянника. Чувствует себя неловко, будто впервые за много лет показался на люди. Да и племянник никакой радости по поводу его визита не проявляет. Хотя вроде бы пытается улыбнуться.
Дядюшка Винсент появился не с пустыми руками, принес небольшой альбом в бордовом переплете, видно, что давнишний.
— Когда Майкл на прошлой неделе заглянул ко мне, мы вместе искали этот альбом по всему дому, но не нашли. А вчера я как раз обнаружил его в шкафу, на самой верхней полке.
Майкл ничего не отвечает, равнодушно смотрит на обложку. Мистер Кроссвуд собирается положить альбом на квадратный журнальный столик, придвинутый к дивану, но там уже нет места из-за вскрытых аптечных упаковок, чашек, салфеток и прочего. Тогда он осторожно кладет альбом на край дивана.
— Может быть, потом взглянешь, ты же хотел…
Мистер Кроссвуд садится в кресло, складывает сухие морщинистые руки ладонями вместе. В комнате нависает пауза, которая прерывается звяканьем эсэмэски, прилетевшей на телефон Фреда. Тот говорит:
— Отлучусь на часок? Продавец там что-то перепутал с накладными. Это прямо воплощенная бестолочь.
Никто, само собой, не возражает, и Фред отправляется по своим делам. Рука Майкла движется под одеялом, приподнимается, ложится на правый бок.
Диана спрашивает:
— Дать обезболивающее?
Майкл едва заметно кивает.
Мистер Кроссвуд встает со своего места.
— Я, пожалуй, пойду, не буду мешать. Майкл, поправляйся скорее. Еще загляну на днях.
***
Семейные фотографии Кроссвудов… Майкла теперь не волнует, нашлись они или сгинули навсегда в пыльном шкафу. Но Диана раскрывает альбом, она ведь никогда не видела давние фотографии мужа.
Родители Майкла… Это, конечно, они, кто же еще.
Совсем молодые, должно быть, недавно поженились. Стоят, обнявшись, на фоне кирпичного здания. Действительно эффектная пара, вполне могли бы сниматься для рекламы. Майклу повезло, взял лучшие черты и у матери, и у отца. Вот они уже постарше, но по-прежнему тесно прижимаются друг к другу… Какое-то семейное торжество или дружеская вечеринка. Среди нескольких человек, собравшихся на лужайке перед домом Кроссвудов, Диана с трудом узнает Винсента, до такой степени его изменили прошедшие годы. На старой фотографии он выглядит самоуверенным и жизнерадостным.
А вот и Майкл. Здесь ему года три-четыре. Сидит на качелях, крепко держится за красные металлические штанги. Серьезный ангелочек. Темные волнистые волосы почти до плеч, миссис Кроссвуд, конечно, было жаль коротко стричь такую красоту. На следующей фотографии, на тех же качелях, он уже вовсю улыбается. Забавно, у взрослого Майкла при улыбке появляются такие же ямочки на щеках. Сейчас Майкл тоже словно на качелях, ему то чуть лучше, то снова хуже.
Неизвестные пожилые особы, мимолетные школьные фотографии…
Диана переворачивает плотные листы, отмечает знакомые лица. Она узнает их сразу, всю компанию, которая то и дело мелькает на фото, постепенно взрослея и меняясь. Когда видишь молодых, но уже вполне взрослых мужчин и женщин в самом расцвете, создается впечатление, что это их лучшее время. Однако достаточно обратиться к юношеским фотографиям, чтобы понять: лучше юности ничего быть не может. Открытые, устремленные в таинственное будущее, они еще только собираются жить… Даже у Роджера на большинстве школьных снимков можно уловить какие-то намеки на наивность и доверчивость. Правда, очень смутные намеки. Только один из друзей Майкла Диане не знаком. Задумчивый или смеющийся, сосредоточенный или беззаботный, он выделяется на всех снимках, несмотря на яркое окружение. Он вне конкуренции. Когда-то в детстве бабушка читала вслух сказку «Мальчик-звезда». Сюжет улетучился из памяти, однако Диана помнит, каким представляла героя той сказки — с открытым лицом и широко распахнутыми, сияющими глазами.
«Джонни был чудесным… наверно, слишком чудесным и талантливым для этой жизни».
Джон Лайтберн… Она все-таки его увидела.
***
Поздним вечером Майкл впадает в какое-то странное состояние, дышит тяжело, время от времени вздрагивает, на вопросы не реагирует, будто не слышит. Его пальцы непрерывно перебирают край одеяла, то сжимают, то разжимают ткань. Диана раньше слышала или читала, что такие мелкие хлопотливые движения — это верный признак приближения конца.
— Мне кажется, у него температура, — растерянно говорит Фред.
Не кажется. Лоб горячий, просто раскаленный по контрасту с предыдущими днями, когда опасения возникали из-за постоянной вялости и холодных рук.