И удостоиться лоскутика его священной багряницы,
Хотел бы стать его я пятым сыном,
Служить ему и верно, и усердно!
Выслушав послов, Чингисхан соизволил передать иду-гуду сей ответ: „Будь моим пятым сыном, идугуд! Пожалую тебе я дочь свою. Приди ж сегодня ты ко мне и принеси с собою злата и серебра, и жемчугов, и перламутров, шелков, парчи, узорчатые штофы“»[606].
Вскоре (1209 г.) уйгурский владетель идугуд Барчук прибыл к Чингисхану, о чем и говорится в его указе, утвержденном по этому поводу
УКАЗ ЧИНГИСХАНА О ПРИЗРЕНИИ ИМ УЙГУРСКОГО ИДУГУДА И ПОЖАЛОВАНИИ ЕМУ СВОЕЙ ДОЧЕРИ АЛ-АЛТУН
«Возрадовавшись радостью великой ханской милости, уйгурский идугуд предстал пред Чингисханом и преподнес ему и золото, и серебро, и жемчуга, и перламутры, шелка, парчу, узорчатые штофы. Чингисхан милостиво призрел идугуда и пожаловал ему дочь свою Ал-Алтун»[607].
О роли, которая отводилась уйгурскому ханству в составе Великого Монгольского Улуса, дает представление наскальная надпись, сделанная на монгольском и китайском языках в честь уйгурского принца Хинду Уйгурское ханство должно было «защитить от вторжения и прогнать врага». Что же касается женской половины семьи Чингисхана, в первую очередь роли его дочерей, то они, по мнению автора этой наскальной надписи, были призваны стать щитом монгольской империи.
Дабы его дочь Ал-Алтун соответствовала своему высокому призванию, Чингисхан изрек следующие наставления:
«И, пожаловав уйгурскому идугуду дочь свою Ал-Алтун, Чингисхан изрек ей наставление:
„Три мужа есть у женщины любой. Муж первый — закон державный вечный Тору[608]. Второй муж — имя честное ее. А третий муж — ее супруг законный. И коль блюдет она Небесного Владыки предписания, то имя честное с ней будет неразлучно. А коль она оберегает это имя, супруг ее законный вовек очаг семейный не покинет!“»[609]
Итак, «призыв к подчинению» был услышан всеми, к кому его обратил Чингисхан. Причем, как мы видим, важную роль в реализации планов Чингисхана сыграли его дочери, использовав которых он смог «породниться» с ойрадами, харлуками и уйгурами, тем самым не дав втянуть их в античингисовскую коалицию.
Суждение американского исследователя Джека Уэзерфорда по поводу действий Чингисхана, направленных на расширение и укрепление государства, как всегда, оригинально, но вполне обосновано: «Расширяя свое родство на сибирские племена (на лесные народы. — А. М.) и уйгуров (а также харлугов. — А. М.), Чингисхан не просто заключал союзы между царскими семьями. Он принимал весь народ в состав своей империи, как родной, поскольку в мышлении племен степи, породнившись с ханом, он принимал в семью и весь его народ. Так идея родства постепенно переросла в некое подобие гражданства.
Поскольку Чингисхан продолжал эксплуатировать эту практику много лет, она приняла форму универсального гражданства, основанного не на религии, как среди христиан и мусульман, и не только на биологическом родстве, как в традиционных кланах степи. Оно было основано просто на верности, терпимости[610]и преданности»[611].
В описываемый нами период времени Чингисхан, помимо укрепления своих позиций на западе, намеревался окончательно добиться покорности от правителей южного соседа — тангудской державы Си Ся. Но если «покорение лесных народов» далось посланному к ним старшему сыну Чингисхана, Джучи, малой кровью, а харлуки и уйгуры и вовсе сами объявили о покорности Чингисхану, то установление сюзеренитета над государством тангудов Си Ся характеризуется нашими источниками как настоящий «карательный поход», реальная «война против непокорных тангудов».
Российский исследователь Р. П. Храпачевский, описывая второй, «карательный поход» Чингисхана на страну тангудов (1207 г.), отмечал: «Два тангудских похода очевидным образом расширили возможности монголов брать укрепленные города… В последнем случае можно предположить появление у монголов осадной техники: камнеметов и таранов. Это вполне вероятно по причине большого числа пленных, взятых в двух походах, которые были в первую очередь военными, ремесленниками и прочими полезными для монголов специалистами. Поэтому не кажется преувеличением утверждение китайских военных историков, что „Чингисхан через два года (в 1207 г.) повторно напал на Си Ся (страну тангудов. — А. М.) для изучения способов взятия городов-укреплений“»[612],[613].
Последнее представляется крайне важным в связи с тем, что Чингисхан, по свидетельству «Юань ши», в это время «стал замышлять поход на Цзинь» (чжурчжэньскую державу Цзинь) — его в первую очередь интересовал вопрос «стратегического партнерства» в грядущей войне против заклятых, кровных врагов монголов — империи Цзинь. Чингисхан прекрасно понимал, что, только нейтрализовав Си Ся как потенциального союзника империи Цзинь, обеспечив себе надежный тыл и дополнительный плацдарм для нападения на чжурчжэней, он будет готов к этой войне.
Однако Чингисхан понимал и то, что заставить тангудов окончательно перейти на свою сторону можно только силой оружия, поэтому в 1209 г. выступил в третий поход против тангудского государства Си Ся.
Тогда тангуды отправили к цзиньскому императору посла с просьбой о помощи, но новоиспеченный цзиньский император Вэй Шао цинично ответил тангудскому правителю Ли Ань Цюаню: «Моему государству выгодно, когда наши враги нападают друг на друга. И поэтому мне беспокоиться не о чем!»
После такого ответа цзиньцев тангудскому правителю Ли Ань Цюаню «ради сохранения его государства» не оставалось ничего иного, как прекратить сопротивление войскам Чингисхана и признать сюзеренитет Великого Монгольского Улуса:
«И явился к нему (к Чингисхану. — А. М.) правитель страны тангудов и, выразив покорность свою, пожаловал он Чингисхану свою дочь Чаха и молвил при этом (дал клятву. — А. М.):
С благоговением и содроганием внимали имени мы твоему. И нынче, недостойные, трепещем перед величием твоим, владыка. Отныне мы, тангуды, правым флангом будем в твоей рати; служа тебе, все силы мы положим!
Мы какая ни есть тебе подмога,
Но не требуй очень много, слишком строго.
Где однажды мой народ обосновался,
Там в жилищах глинобитных и остался.
С мест насиженных не в силах мы подняться,
Наш простор оседлым бытом ограничен,
И не можем мы, как вы, передвигаться,
Образ жизни кочевой нам непривычен.
Враз не сняться,
В бой не ринуться всем родом…
Непривычны мы к стремительным походам.
Будь же милостив, Чингис!
Прими, владыка,
От тангудского улуса дар великий.
Мы растим на наших пастбищах ковыльных
Многочисленных верблюдов — быстрых, сильных.
А ткачи у нас искусными руками
Ткут различные узорчатые ткани…
Ловчих соколов своих не зря мы славим —
Их тебе, владыка, тоже предоставим[614].
„И сдержал слово свое правитель страны Хашин, и пригнали Чингисхану верблюдов стадо несметное, коих взыскали с народа тангудского“»[615].
Монгольский военный историк X. Шагдар, подводя итог этого похода Чингисхана, писал: «В результате этой победы тангуды стали вассалами Великого Монгольского Улуса и вынуждены были платить ему дань… Чингисхан выполнил свою стратегическую задачу: добился раскола в отношениях чжурчжэней Алтан-хана и тангудов, создал плацдарм для будущего похода на империю Цзинь и тем самым обезопасил правый фланг предстоящего наступления»[616].
Сокрушив и изгнав со своей территории остатки непримиримых врагов — мэргэдов и найманов, осуществив присоединение к Великому Монгольскому Улусу лесных народов, расширив территорию за счет бывших вассалов кара-киданей — уйгуров и харлугов, и подтвердив свой сюзеренитет над тангудами, Чингисхан был вынужден вернуться к укреплению позиций внутри созданного им Великого Монгольского Улуса.
Очевидно, что не все объединенные Чингисханом в единую державу племена и, главное, их вожди смирились с тем, что стали «потомственными вассалами» Чингисхана и его рода. Некоторые сородичи Чингисхана посчитали себя обделенными при раздаче уделов, званий и титулов. Так, недовольными остались даже некоторые члены рода самого Чингисхана, в частности его мать Огэлун и дядя Даридай-отчигин[617].
Этим недовольством не преминула воспользоваться «новая оппозиция», которую возглавил шаман Тэв Тэнгэр. Последний, очевидно, был сильно раздосадован тем, что Чингисхан, установив должность государственного волхва — бэхи ноёна, назначил на этот пост не его, а старика Усуна из рода барин.
К тому времени «он (Тэв Тэнгэр) приобрел силу; и когда вокруг него собралось множество сторонников, он пожелал сам стать правителем»[618]. За это зарвавшийся шаман был безжалостно уничтожен.
Обратившись к подданным по поводу казни шамана Тэв Тэнгэра, Чингисхан сказал:
ОБРАЩЕНИЕ ЧИНГИСХАНА К СВОИМ ПОДДАННЫМ ПО ПОВОДУ КАЗНИ ШАМАНА ТЭВ ТЭНГЭРА