Любовь в полусне. Переходящая в опустошенный дремучий сон, с медленными, темными и безобидными чудовищами.
Просыпаясь снова под шум дождя, резкий и сильный. Светло. Земля при дневном свете оказывается заваленной мусором: куски пластика, вросшие в землю ржавые железяки, набрякшие газеты, консервные банки. Улитка заползла в клапан моего рюкзака.
Мы завтракаем, завернувшись в спальники; потом опять ложимся. Тепло и уютно.
. . . . .
«А еще, однажды: мы были со Штефаном в Румынии… И оказались в месте, где негде ночевать, ни леса ни кустиков, зато дождь… Прямо, как сейчас. А рядом деревушка, и церковь неподалеку, такая маленькая, нам показалось, что никто туда особо не ходит… Мы зашли внутрь, обсохнуть и осмотреться. И подумали, что забавно было бы переночевать тут, в алтаре. Ну, мы так и сделали – удобно, сухо, ну и… ммм, любопытно…»
“Ну, вы засранцы!”, смеюсь я.
«А проснулись мы от шума – в церкви кто-то молился. И деваться некуда, пришлось лежать тихо… Хорошо хоть, священник этим утром так и не пришел. Зато набежала куча народу, и нам пришлось пролежать несколько часов. А потом – мы даже рюкзаки не стали складывать, схватили все в охапку – и бежать, больно не хотелось встречаться с толпой обозленных румын!»
“Да, не попасть вам теперь на небеса!… А я бы не стал так делать, наверное. С религиями все непросто… Однажды я попробовал поспорить с одним клыкастым тибетским божком, так потом понадобилось две недели, чтобы в себя прийти…”
«А я вот была буддисткой… Ну, месяца три!»
«Да ну!», смеюсь я. “Let me guess…[57] Оле Нидал?[58]»
«Ага. Я пришла как-то на лекцию, мне все понравилось, а потом мы еще раздавали бумажки с приглашениями на лекции. Он улыбался хорошо»
«Ну да, белозубый такой. И молодых девушек любит»
«И ты любишь»
«И я»
«Ну, а потом мне надоело. По-моему, лучше думать о других, чем о своем просветлении»
“So – I have a perfect Buddhist question: how are you dealing with the attachments?”[59]
“What? Easy one: I attach them!”[60]
Вроцлав – Згожелец.
дождь, все время дождь: грохочущий по крышам наших машин; взметаемый водяной россыпью при порывах ветра; или тихий и редкий, осыпающий лобовое стекло мерно вспыхивающими и расползающимися амебами…
. . .
с высоты кабины немецкого грузового «Мерседеса» я разглядываю распластанные внизу машины, бешено растирающие себе лбы дворниками; поля, остроконечные стога потемневшего от влаги сена, придавленные серым небом
. . .
счет километров на столбиках с надписью Zgorzelec (граница) медленно убывает…
. . .
на немецкой границе солнце!
Мы курим, сидя на ограде около обменника, напротив двух румынских грузовиков: румыны сидят на раскладных стульях и варят что-то на примусе.
«Знаешь, тот немец сказал мне, что по всей Восточной Европе наводнения, Дунай с Эльбой разлились, пражский центр под водой, Дрезден тоже. А мы едем прямо к Эльбе!»
«Это серьезно?»
«Не знаю. Надо будет позвонить в Прагу, у меня там друзей много… И в Братиславу. Наш бар, Пропеллер, тоже, наверное, залило – он на острове»
«Не волнуйся, смотри – солнце, может, вода скоро спадет»…
В Германию нас везет молодой немец с длинным и грустным лицом, немного говорящий по-английски. «Мне будет не так одиноко в пути…»
Топорщащийся перьями польский орел : одетые почему-то в камуфляж пограничники, не глядя, отдают паспорта.
Уверенный и хищный немецкий : очень отутюженные рубашки.
«Поставьте машину в сторону, пожалуйста».
Несколько минут проверки и проштампованный паспорт протянут мне молодым белокурым пограничником
“Bitte”.
На табличке“Bundesrepublik Deutschland” в белом венке европейских звезд.
Белый щит с коричневыми готическими силуэтами, на котором написано, что можно и чего нельзя в Германии.
Стеклянная автобусная остановка с желтой буквой «Н» на табличке.
Германия.
Герлитц – Дрезден.
Сразу за границей дорога раздается вширь и мотор жадно урчит, пробуя недоступную прежде скорость. Улицы приграничного городка Görlitz огорожены от шума автострады стеклянным щитом.
Есть ли тут улитки?
Но дождь тут точно есть и он молотит и разъезжается ручьями по лобовому стеклу мчащейся под 120 машины.
Маленькие деревушки. Полузабытые названия банков и супермаркетов. Прямые углы, чистая черепица, чистая штукатурка.
Я верчу головой, в радостном облегчении еще одной преодоленной границы. Яна говорит по-немецки, там, на переднем сиденье; иногда оборачивается ко мне, видимо, чувствуя себя неуютно, как же – так долго, и ни одного поцелуя! Я охотно помогаю ей, обняв сзади за плечи, потом сижу, сжимаю откинутую назад ладонь и смотрю в окно – светлая зелень полей – темная зелень еловых лесов. Водитель (Матиас) посматривает искоса и стеснительно улыбается; потом, заметив мое внимание, переходит на очень мучительный и очень немецкий английский. Он застенчив. Ему хочется поговорить. Он протягивает большой пакет с бутербродами и сластями:
«Хотите? Ешьте. Я не хочу есть. Много есть вредно для здоровья. Это мне дала моя подруга, из Вроцлава. В Польше много едят. Каждый раз она дает мне слишком много еды, больше, чем нужно»
«Так у тебя в Польше подруга?»
«Да. Я езжу к моей подруге каждый уик-энд. Это очень важно – видеться часто»
«А чем ты занимаешься?»
«Я инженер, газовые коммуникации. Мы разработали очень интересную технологию…"».
Дорога ровно мчится назад, временами плавно клонит правей или левей, потом опоминается и возвращается к равновесию; иногда по обочине пробегают таблички с клыкастыми немецкими названиями, и тогда ряды крыш и очертания церковных башенок бросаются им вдогонку; ползут аккуратные промышленные постройки, с крупно выведенными по белым фасадам названиями;
и новый рывок вперед, в чистоту пространства полей и холмов, взрезанных напряженной лентой дороги, ныряющей в распадки между холмами и вновь взмывающей вверх; и наклонного размаха хмурых небес, за которыми угадывается уже вечер…
убаюканный движением и простором, я застываю взглядом над холмами; потихоньку замирает и беседа.
Молчание…
Dresden – 60 km
… За окном – и косыми штрихами дождя – затопленное поле и сад. Яблони растопырили черные ветви над неспокойной смятой водой: сильный ветер. Дородный крестьянский дом залит до самого крыльца. Чуть в стороне – трактор, осевший набок, одной гусеницей в воде.
Я замечаю все новые признаки несчастья, обеспокоенный ощущением что связан с этим непонятным и пугающим образом. Говорят, мир – это наше отражение. Значит, они где-то во мне, эти бесконечные потоки воды? И катастрофа? Что-то тут не так: хмурое небо, льющаяся вода, густеющее чувство беды; надо попытаться понять… нет, почувствовать.
«Вы знаете про наводнение? Говорят, в Праге настоящая проблема…». Матиас крутит ручки магнитолы, скользя по разноязыким голосам Центральной Европы. «Вы это понимаете?»
«Да. Это чешский», говорит Яна и вслушивается в рокочущую нестрашным грохотцем, прищелкивающую и похожую на детскую дразнилку речь.
«Прага и Дрезден затоплены…. Идет эвакуация… Вертолеты… Несколько человек погибло…»
Молчание…
Машин становится меньше, но скорость все же приходится убавить – мокрая дорога и плохая видимость. Несколько зеленых армейских грузовиков. Спасатели.
. . .
Ближе к Дрездену дождь слабеет.
«Хотите кофе? Я немного устал…», и мы сворачиваем на ближайшую Raststätte.
Я разминаю затекшие колени. Мокрый ветер проскальзывает за шиворот. Сквозь бледный просвет в тучах на секунду вспыхивает молочное солнце.
За стеклом неподвижных автоматических дверей табличка:
“Guten Morgen! Entschúldigung, wir sind geschlossen. Keine Elektrizität!”[61]
В сторону Дрездена пролетают два вертолета; стрекозиное биение округлых взрывчиков не успевает и нехотя следует за ними.
Все же мы решаем немного отдохнуть.
Яна идет искать телефонную кабину вне закрытой станции и не находит. Мы стоим и курим польские сигареты.
“Strange, eh? Strangest Germany I ever seen… ”[62]
“Yeah. So you haven’t been in Western Europe for more than a year?!? Hey, welcome home, Miŝka!”[63]
Я смотрю на синий пластик облицовки, на стеклянную витрину с рекламными наклейками; улыбающегося пластикового гнома, разведшего приветственно руками; светлый никель ограждения; расчерченную прямоугольниками парковку; рядок указателей (туалет, полиция, гостиница, душ, банкомат, телефон); выстроенные деревца в кадках; ладную пожилую пару, одетую в светлое и отутюженное, перекусывающую за столиком чем-то в ярких обертках…
“This is not my home”[64], говорю я, наверное, чуть торжественней чем следовало бы, и сажусь в машину. Пора ехать, мимо затопленных полей и дрезденских пригородов, дальше.
Дрезден – Гера – Эрфурт.
«Я вам завидую. Это, наверное, интересно ехать так, далеко…»
Следующая Raststätte уже за Дрезденом, который мы объехали стороной, не заметив за заводской мешаниной следов катастрофы. Долина Эльбы сменяется возвышенностью.