Здесь по улицам будто и вправду прошёл медведь,
И гранёный снег в червоточинах солнца – замок.
Уезжай, потому что будет о чём жалеть,
Потирая руки обветренные, в сетке ранок.
Здесь проулки роняют зубья с весенних крыш
И прокуренным небом к земле прижимают грубо.
Мне сказать бы, родная, что ты не о том грустишь, —
Только имя твоё уже забывают губы…
Терять, терять, терять…
Терять, терять, терять,
И – полюбить утраты…
Исчёркана тетрадь
И дневники измяты.
И люди всё темней —
Фигурки из гранита.
И человек в окне,
Как в топке приоткрытой.
Просаливая ночь
Бессонницей горячей,
Он мой двойник точь-в-точь,
Он мне одной маячит
Во всей ночи земной,
На всей земле бессонной!
И он умрёт со мной,
Оставив свет оконный…
Вот и треснуло небо с холодной водой…
Вот и треснуло небо с холодной водой —
Хоть прожить, а хоть выжить осталось – изволь же
До последнего края с каймой золотой,
До прощаний, а может быть, дальше и больше…
Что за прихоть печальная дышит во всём,
От которой бежать наугад и на ощупь
Хоть водой дождевою и хоть в чернозём,
Чтоб вернуться травою сквозь мёрзлую толщу?
Дни торопят послушную гибель свою.
Проходя по траве, ты оступишься странно. —
Это я, это я, это я восстаю.
Это жизнью земля кровоточит, как рана.
Мы, брошенные дети января…
Мы, брошенные дети января,
Мы, стылые упрямые ладони,
В дороге от смолы до янтаря
Мы тем сильнее будем, чем бездомней.
Потеряны для нежной теплоты,
Казалось бы, мы так неуязвимы!
Но от проросшей в сердце мерзлоты
Мы сами превратились в эти зимы.
Подошвами проламывая наст,
Прохожие, о нас ли вы молчите?
Простите нас, и растопите нас,
И губы пересохшие смочите…
Что за блажь такая…
Что за блажь такая —
ворваться в грудь
И спалить – отчаянье не остудит.
Прогори, коль хочешь, а кто-нибудь
По остаткам пепла тебя рассудит.
И осудит на сто
веков подряд
Полыхать и маяться где попало.
Неспроста так больно глаза горят,
Будто в них по острой звезде упало —
И открылось зренье.
А мне-то как?
Это не любовь, если воздух выжат.
Что за блажь такая – развеять мрак,
Если только в нём и возможно выжить?
Я плакала у ветра в рукаве…
Я плакала у ветра в рукаве.
До ливня, до колодезного эха.
А ветер мёл руками по траве
И смерть росла до краешка, до верха:
Переходя черту, где гаснет свет.
Я в мокром платье, сопли утираю,
Расту, роняю чашку, умираю,
Во дворике забыв велосипед…
Нам никогда не выйти из дождя,
Он льёт из нас – от всхлипа до рыданья.
Как затянулось детское гаданье,
Где жизнь и смерть сошлись полушутя!
Замри, замри, монетка, на лету
Над хлипкой решкой и орлом суконным,
Покуда мир темнеет, как икона,
И лица западают в темноту…
Может быть, здесь, в этой осенней улице…
Может быть, здесь, в этой осенней улице,
Там, где дождями след мой исполосован,
Где от сырого ветра – бежать и жмуриться,
Я одинока так, что не сыщешь слова.
Дело не в том, с кем мне сегодня сиживать
В кухне за чаем, за разговором вычурным.
Дело в том, кем я любима или же
Кем не любима (и – позабыть, и вычеркнуть).
Пусть это чувство – повод к любви и повести,
Равновеликость с собой – как прогулка по небу.
Жить – на ветру, с риском опустошённости,
И не болеть жадностью – чтобы поняли.
Это не боль, это лица мелькают – «здравствуй»…
Это не боль, это лица мелькают – «здравствуй».
Люди войдут, останутся, как друзья.
Это не обморок, а поворот пространства
До темноты, где меня разглядеть нельзя.
Где лишь душа колышется в тихом теле
На берегу морей, немоты, небес,
Где одиноко – Господи, неужели?!
Где безразлично – с кем-нибудь или без.
В памяти будет всё как во сне колодца:
Гулко и тихо. Но почему, ответь,
Жилкой височной в сон мой упрямо бьётся
Ветер ли, голос, призрачный, будто смерть?
Помню, как ветер форточкой бьёт наотмашь
Тьму, и мерцает снег, и дымится шум.
Я существую только, пока ты помнишь,
Как я целую, как я во сне дышу.
Одно-единственное дерево…
Одно-единственное дерево
Невдалеке на берегу.
Я ухожу за скобку берега,
Побереги. – Поберегу.
Как будто в ямке над ключицею,
В реке у берега темно.
И под водой, под болью чистою
Я не угадываю дно.
Древесный дух под норкой беличьей,
Повороти меня на свет,
Ведь то, что жить на свете незачем, —
Не окончательный ответ.
Зрачковый омут – ночь безмерная —
Черней, чем руки от земли.
Так глубоко течёт бессмертие,
Что не почуять на мели.
Этот автобус, сотканный сплошь из пыли…
Этот автобус, сотканный сплошь из пыли,
Точно фантом, сон тридевятой мили,
В тёмной утробе баюкая, мчит, и странно
Чувствовать свет с той стороны экрана.
Всё, что ещё живёт и пока не мёртво,
В серую трассу вкатано, вбито, втёрто.
Сердце моё, я почти перестала слушать,
Как голубые капли уходят в сушу.
А по дороге фургоны несутся грузно,
Женщина слева спит тяжело и грустно,
И человеки здесь не живут, а точно
Вышли из тел куда-нибудь в междустрочье.
Видишь, дорога, мы на твоей растяжке,
Как на верёвке тихо звенят стекляшки.
Глянуть снаружи – чьи вы, куда вы, кто вас
Носит в себе по глобусу, как автобус?
Души висят над головой и выше.
В жёлтую степь кто-то безлюдно вышел,
Будто бы птица с ветки слетела – малость…
Кто нас покинул, сколько ещё осталось?
По холодной траве…
По холодной траве,
По зелёному долгому полю
Я пойду, обжигаясь
Дыханием в полную грудь,
Чтоб от счастья дрожать,
Будто зверь, отлучённый от воли,
И из каменных стен
Вырываться в неведомый путь.
Я не знаю, куда,
Да и в этом ли, в сущности, дело?
Я как будто впервые
Взгляну с удивленьем немым:
Вон за сумрачный лес
Чья-то тёмная тень полетела,
Вот плывут облака
За движением мерным моим.
И глаза подниму
Удивлённые – выше и выше,
А потом я пойму,
Что кругом – незнакомая степь…
Что я сбилась с пути,
И мне в сумраке этом не выжить.
И вернуться назад
Мне до ночи уже не успеть.
Я собираю приметы обычных вещей…
Я собираю приметы обычных вещей,
Чтобы увидеть хоть раз – и уверовать в них.
Капли дождя замирают на чёрном плаще
И превращаются медленно в рыб золотых.
Вот бы стоять бесконечно под тёплой водой,
Кожей лица обжигая изменчивый мир!
Взгляд ослеплённый блуждает, как луч золотой,
Вечную ночь протирая до солнечных дыр…
Где мы, счастливые ветром дождливым…
Где мы, счастливые ветром дождливым,
С холода чаем в случайных гостях?
Тени шепнут за столом, что ушли мы,
Тени закроют дом второпях.
Кто там? Не знаем. Свеча закоптила.
Нет никого на семь вёрст и веков.
Время сжимает ключи от замков.
Курит. Уходит в рассвет торопливо.
Где наши юные слёзы в глазах,
Прикосновения, бьющие током,
Глупые строчки, штрихи в небесах,
Встреч приговоры в бреду одиноком?
Где мы, счастливые вздохом навзрыд?
Дайте хоть в озеро, в зеркало глянуть!
Кто мы? – Улиткой сжимается память.
Видишь? – И панцирем след перекрыт…
За минуту до гулкой полуночи сделать глоток…
За минуту до гулкой полуночи сделать глоток
Тьмы, промокшей под ливнями, тьмы, пропускающей ток,
Освежающей сны мои, как свежевыпавший снег,
И мне хочется насмерть остаться в каком-нибудь сне,
Где густа тишина, будто тёмный и вызревший мёд,
Лишь крыло стрекозы покачнётся – и ветром пахнёт,
И останется в воздухе след, и останется след,