И не нужно лететь, и не надо стремиться на свет.
Если в чай пролить молоко…
Если в чай пролить молоко,
Будет облако в мир лететь.
Будет мама тихонько петь,
Мимо нот проходя легко.
Мимо нот – чёрных вишен горсть.
Мимо яви – слететь в пролёт.
Полуночный прескверный гость
Тёмной лестницей в сон идёт.
Чёрный, ах, человек, дурак,
Сон мой травящий на корню,
Я спою твою гибель так,
Что ни ноты не оброню!
Я светла, до того светла —
Сон мой – запах парной, точь-в-точь,
Молоком разольётся в ночь
И закапает со стола…
Человек в белом открыл голубую дверь…
Человек в белом открыл голубую дверь.
– Вы к кому? – спросил. – К такому-то, – говорю.
– Нездоров, – отвечает, – не может принять теперь.
Заходите после, где-нибудь к ноябрю.
Не встаёт давно. Наверное, слишком стар.
Всё молчит, потому что слушает столько лет.
И стоит в округе гарь со времён татар,
И с тех пор ни к кому не является он на свет.
Но когда во снах вы приходите в нашу ночь,
По бессмертному саду идёте, как поздний дождь,
Как он тяжко дышит, и некому нам помочь
В темноте, в которой всё время кого-то ждёшь…
Что же ты плачешь, как ветер сирый…
– Что же ты плачешь, как ветер сирый,
Тёплый младенец в моих руках?
– Мама, я знаю все тайны мира,
Всю его боль, суету и страх.
– Ты погоди, этим знаньям вечным
Скоро на смену придут слова,
И, овладев человечьей речью,
Ты позабудешь, что знал сперва.
– Мама, где радость в моей пустыне?
– После страданий и лет мирских
Радость в глаза твои, старец, хлынет
И навсегда остановит их.
Вот лестничный пролёт…
Вот лестничный пролёт
Из детства в даль сырую,
И детский мел ведёт
По стеночке кривую —
Хоть имя мне оставь —
На этой стенке мелом!
Пусть только это – явь
В миру остекленелом,
Хочу, чтоб белый мел
На синем непременно
Недолгий век имел,
Ссыпаясь постепенно,
Стираясь толчеёй
Кочевников подъездных,
Сдираясь чешуёй,
Храня в чешуйках бездны.
Каракули, фигня —
Не выговорят губы,
Но назови меня,
И запиши меня,
Увековечив глупо
И косы, и пробор,
И голос, и про боль
Подтекст дыханья злого.
Уйти в слова – пускай!
Душа почти пуста —
Всё выдохнуто в слово.
Космы по ветру степному…
Космы по ветру степному
Разметает, разовьёт.
Где была дорога к дому,
Там всё задом наперёд.
Там оглянешься – и нету
Ни тропинки, ни черта,
Только ночь по белу свету
Чёрным дымом пролита.
Здесь ты зрением не скован,
Чтоб наитием найти
Нить иного, колдовского,
Неизвестного пути.
Чем ты дальше – тем всё ближе
Брошенный тобою кров.
Здесь трава колени лижет
Лишь изодранные в кровь.
Тут зрачками облик светел,
Раной высохшего рта.
Здесь красу изгложет ветер —
И проступит Красота,
Точно дно в полёте в пропасть —
Прилетит и пригвоздит,
Как внутри навзрыд боролось,
Так и вырвется навзрыд.
Выдержи меня, степная
Неприкаянная тьма!
Потому что я не знаю
И страшусь себя сама.
Потаённо, диковато
Тьма внутри скребётся в дверь.
Кто тут знает, какова ты?
Кем проявишься теперь?
Я никогда не вернусь…
Я никогда не вернусь
В хруст этих писем путаных:
Там наступить на ветку
(Пусть никого в лесу) —
Громче паденья сосен,
Снегом до неба укутанных…
Как же ты раньше
Выдохом
Держал меня на весу?
Снова предметы стали
Медленными и твёрдыми —
Стулья, стакан и воздух
С трещинкой до ядра.
Тёмная бредит ночь
Лицами полустёртыми,
И ни одно из них
Не выживет до утра.
Всё разбилось…
Всё разбилось.
И остались мне – душа
Да осколки этих листьев угловатых.
Влажной осенью отчаянно дыша,
Я пытаюсь в ней увидеть виноватых.
Всё смешалось,
и, быть может, поделом:
Знать, у осени всему свои пределы.
Птица белая с надломленным крылом
Пролетела надо мною, пролетела.
А от осени – ни горького «прости»…
Только вздох её, похожий на простуду.
Увези меня, с ладони отпусти —
И ищи меня, ищи меня повсюду.
Как в замедленном кадре мы…
Как в замедленном кадре мы
Через пристальный сад
Бродим тропами карими.
…Или листья летят?
И по самое горлышко
Налита тишина
В этот флигель, опомнившийся
Ото сна.
Здесь ни боль моя русская,
Ни слова не нужны.
Здесь великая музыка
Спит внутри тишины.
К ней, как к тайному зареву,
Подойти горячо.
Ты возьми меня за руку —
Просто так, ни о чём.
Чтобы пульс одинаковый
Бился в небо, пока
Сыплют нотными знаками
Над землёй облака,
Сыплет палыми листьями
Летний день кочевой.
Ничего не бессмысленно.
Ничего.
Вероника, левый загребной…
Веронике Шелленберг
Вероника, левый загребной,
Раненая ведьма водяная,
Темноту собой перебивая,
В ночь с кудрей отряхивает зной,
По чужому городу идёт,
По своей ночи, заговорённой
Голосом с картавинкой, вкраплённой
Точно камешек в водоворот.
Раненная в горло, видно, речь
С талым льдом и горными камнями
Хлещет горлом, властвуя над нами —
Что нам от неё себя беречь?
Горше пой и смейся веселей!
На строке, на яростном весле
Ты лицом к лицу перед судьбою.
Здесь ли сердце в реку обронить? —
В родину чужбину обратить
И остаться, Господи, с тобою…
По ту сторону зренья – такие снега…
По ту сторону зренья – такие снега,
Что я, падая в них, утопаю по пояс.
Здесь река уже льдом развела берега,
И я где-нибудь здесь затеряюсь и скроюсь.
По ту сторону снега – такое тепло,
Что не сыщешь в пуховой моей рукавице,
И почти уже в сон белизной занесло,
И под тяжестью снега смирились ресницы.
По ту сторону жизни —
неведомо что.
Всё, что ты ни расскажешь, случится иначе.
Вот и свет – на лицо,
Вот и снег – на пальто,
Да и с той стороны кто-то счёт уже начал…
Уходя от себя, оглянусь в беспокойную тьму…
Уходя от себя, оглянусь в беспокойную тьму.
Пережитками сердца повеет от старых тетрадей.
За пределом судьбы сто дорог перельются в одну.
За пределом меня всё закончится и – бога ради.
Через тонкую плоть прорастают сырые лучи.
Свет проходит по венам, как смех по пустым
коридорам.
Только ветер ко мне торопливо и гулко стучит,
Отзываясь на каждую малость то вздохом, то вздором.
Может, тени ушедших и лепят вселенскую ночь.
И назад засмотреться – как падать в холодную воду.
Уходи без сомнения, как нелюбимая дочь,
Уносящая из дому искру небесного свода.
Зелёное окно, когда ты отворилось…
Зелёное окно, когда ты отворилось,
То все ветра вокруг узнали, что ты есть.
Всё то, что сердце жгло, ещё не сочинилось,
Но в паводке твоём мне проступает весть.
За пьяный запах трав, за звон стрекоз и капель
Здесь платы не берут, но забирают в плен.
Я – тоже часть тебя, я тоже твой создатель.
Я в омут твой гляжу и с неба, и с колен.
Я зов твой узнаю, он праздничен и светел,
Он как река, где я по берегу бегу.
И всё, что я уже нашла на этом свете, —
Горсть мокрого песка на этом берегу.
По усталости уличных плит…
По усталости уличных плит
Март пройдёт тяжелей, чем эпоха.
Нас ли доза весеннего вздоха
От вселенской тоски исцелит?
Мы смеёмся, жуём шоколад,
Ждём трамваев, теряем перчатки,
Но сквозь лица видны отпечатки