Я хочу это выпить до донышка,
Запрокинув за каплей лицо,
Чтобы ты потом спрашивал: помнишь, как
Жизнь прошла, как платок сквозь кольцо?
Я хотела бы встать за твоим плечом…
Я хотела бы встать за твоим плечом
В тридесятом городе,
синем, волчьем.
Где от лампы настольной тепло течёт
И в твоих руках засыпает молча.
Я боялась бы выдохом ночь качнуть —
Вот она, в гортани, с моей судьбою.
Задержи мой голос в себе чуть-чуть —
И душа в душе отзовётся болью.
Я успею ещё умереть в глуши,
В километры русские впутав косы,
Там, где ждут своих поездов откосы,
Осыпая камни на дно души…
Трава безликая, откуда взять любви…
Трава безликая, откуда взять любви,
Чтобы к тебе склониться изумлённо?
Но в сердце тьма, но в сердце ни ростка,
Ни семени, ни борозды…
Останови меня, останови,
Когда я мимо прохожу бездомно,
Пробей мне ступни, как снега река,
До края неба, до звезды…
Но тихо, будто под землёй живьём…
И что я есть в молчании твоём?
Только запах один – мокрой глины и талого льда…
Только запах один – мокрой глины и талого льда.
Только запах один – только дым, суета, ерунда,
Но как больно, послушай, как хочется плакать и пить
Этот дым, эту боль, эту жизнь, этот яд, может быть…
Растекается жизнь по лугам, по лугам заливным.
И захочется так беспричинно шататься по ним…
Но к полынному рву мимо них на телеге хромой
Повезут, а на взгляд мой устало ответят: – Домой.
– Как домой, если дом мой не в этой, в иной стороне?
– Что ты знаешь об этом, – ответят смиряюще мне.
– Что ты знаешь об этом, впустую проспав столько лет,
Когда запахи, будто цветы, пробивались на свет?
Когда почки ломило весною, а небо грозой,
Ты без слёз проходила под небом и голубизной.
– Но теперь я жива, что ж так поздно с возмездием вы?
– А зачем же нам мёртвые,
если мы сами мертвы?
Пронесутся птицы над водой…
Пронесутся птицы над водой,
Неподвижной, как во тьме колодца.
И в туманном воздухе сыром
Их немые крылья зазвучат.
Небо голубиное моё
В воды полинявшие прольётся
И погасит солнца уголёк,
И к земным притронется плечам.
Здесь, в успокоении земном,
В моросящем воздухе высоком
Речью человеческой моей
Не спугнуть божественную тишь.
Ты, моя нездешняя любовь,
Вырвешься из сердца одиноко —
И к поникшей ветке над водой
Жертвенно и немо полетишь.
На пыльном балкончике, свесившись над пустотой…
На пыльном балкончике, свесившись над пустотой,
Раскачивать дым над сырой тротуарной чертой…
И хочется неба, да веры чуть-чуть не дано.
Ты помнишься мне, а другие забылись давно.
Спешу мимо луж – этих бедных осенних витрин,
И город звенит, будто в поезде чайный стакан.
Я тысячу лет не звоню. Мы и так говорим,
Как долгие реки, впадающие в океан.
Перила трамвайные, выдох сердечных простуд,
Пакетики чая, полночные книги в дыму.
Как странно на свете, скажи? Наши дети растут.
Откуда взялись – до сих пор до конца не пойму.
Прочищая русло у ручья…
Прочищая русло у ручья,
Выбирая камушки и траву,
Волосы, упавшие с плеча,
Веточки в излучинах корявых,
Пробую на ощупь мерзлоту
Мартовской воды и переправу
От себя за водную черту,
В листья прошлогодние и травы.
Времени беспомощный комок
Раненого русла поперёк,
Взять тебя со дна и унести
Погремушкой, камушком в горсти!
Я ещё не знаю, что живу —
Глажу прошлогоднюю траву.
И читает тихая ладонь,
Что душа – вода, а не огонь.
Это ливень за окнами – первая весточка: плыть…
Это ливень за окнами – первая весточка: плыть.
Это ставни стучат. Или сердце моё, может быть.
И я рядом с тобою – судьбою уже вдалеке.
И я бережнее прикасаюсь губами к щеке.
А когда отплывать – мне заранее не говорят,
И я сердцем готова к пути каждый ливень подряд.
Каждый ливень подряд… Ах, которым же – вдребезги жизнь?
И стучат мне в окно,
«Торопись, – говорят, – торопись…»
За то, что дым глаза слепил…
За то, что дым глаза слепил
От юности пустой
И свет каких-то высших сил
Маячил за чертой,
Пока ровесники мои
Сводили дрожь с лица
И якорили корабли
У первого крыльца,
За то, что тверди нет и нет
Ни близко, ни вдали,
Что на ночь оставляю свет
Как посох на мели,
Что так бессмысленно горю
До соли, дочерна,
Благодарю, благодарю,
Не зная – на черта,
За бытие как долгий суд —
Не мучай, отрави,
За этот яростный абсурд
Из веры и любви.
Встаю средь ночи в пустоту,
Набухшую от сна, —
А листья смотрят из окна
И падают с ветвей.
Алое зёрнышко…
Алое зёрнышко,
След восьмигранной звезды,
Как уцелеть от космической той мерзлоты
В детском испуге далёком?
Будто со снимка застывшего, из-под стекла, —
Чувствуешь? – как потаённо слеза потекла,
Будто бы ниточка с богом.
Алое зёрнышко, бродит гранатовый сок!
Линия жизни – скольжение наискосок
Вниз, до развилки упругой. —
Зло и добро, день и ночь, два крыла, две руки,
Два тонких берега невозмутимой реки
Только и живы разлукой…
Чья в тебе сила? – И бога, и дьявола след.
Сердце в начале строки, а на выходе – свет,
Чтоб далеко засмотреться…
Даже когда целый мир ослепляет глаза,
Ты будешь найдено, если тропинка – слеза,
Алое зёрнышко,
Сердце…
Так хочется, чтоб пауза звучала…
Так хочется, чтоб пауза звучала
И бредила, но смертью не была,
Чтоб жило в ней желание начала —
Острей, чем патефонная игла.
Когда я вдруг замру на перепутье,
Откуда веры и дыханья взять —
И паузу с концом не перепутать,
И вздох на бездыханность не сменять?
Вздох между нот – предшествие полёта,
Набухшей почки затаённый пульс…
А выйдут сроки – и нахлынут ноты,
Горячие, солёные на вкус…
Ты знаешь, как небытие приходит…
Ты знаешь, как небытие приходит
Из глубины молчащего нутра?
И ты стоишь на том же месте вроде,
Где жизнь была свободна и пестра.
Но распускает камешек кругами
Сомнение по дремлющей воде.
Ах, чьими, боль, ты сделана руками? —
Не скажешь по сердечной борозде.
Откуда тьма случается на свете?
Кто здесь творец всевышних перемен,
Что плачем мы, как брошенные дети,
Когда ещё не брошены никем…
Я хочу позабыть своё знанье…
Я хочу позабыть своё знанье.
Лучше плакать потом, чем заранее
Соль держать в осторожной горсти.
Жизнь, прощаю тебе ускользание,
Ты же мне торопливость прости.
…Мы тогда не играли, мы знали:
Жизнь прожить – будто час на вокзале
Простоять средь прощаний и встреч:
Кем бы мы друг для друга ни стали,
Ничего невозможно сберечь.
Плещет ветер в лицо одичалый,
Неизвестностью дышит начало
И попахивает ворожбой.
Как опасно стоять на пороге,
Если в помыслах дерзки, как боги,
Коль свободный ты и одинокий
Просто лишь потому, что живой!
Вот – ты свободен, ты выброшен миру, и что же?…
Вот —
ты свободен, ты выброшен миру, и что же? —
Нервное сердце, дыхание, тонкая кожа
Столь, что травинка пронзает тебя глубоко.
И немота к наполненью, к прибою готова,
И прибывает, и зреет в молчании слово,
Как у роженицы спящей во сне молоко.
Остановите движенье, мелькание, лица.
Дайте мне вызреть, мне до смерти хочется сбыться,
Землетрясением, лавой прожечь синеву!
Может быть, нужно полвека лежать под землёю,
Чтобы заплакать, тугой прорастая травою,
Чтобы почувствовать – как оно там, наяву…
Как хорошо, когда выше домов деревья…
Как хорошо, когда
Выше домов деревья,
Пахнет сирень в руках