— «Турки и татары — вечные христианские неприятели, — повторял Украинцев, — теперь они с нами мир сохраняют поневоле, потому что ведут войну с поляками и немцами; теперь-то над ними и время промышлять. Теперь все государи против них вооружаются, а если мы в этом союзе не будем, то будет стыд и ненависть от всех христиан, все будут думать, что мы ближе к бусурманам, чем к христианам».
— «Зазору и стыда в этом ни от кого не будет, — отвечал гетман, — всякому своей целости и прибыли вольно остерегать; больше зазору и стыда — иметь мир да потерять его даром, без причины. Поляки лгут, будто им христианские государи хотят помогать. Если они теперь помирятся с турками и встанут на нас, то можно против них татар приговорить; если великим государям угодно, то я непременно сделаю, что татары всегда будут при нас».
— «Не пожелают великие государи бусурман нанимать и наговаривать их на разлитие крови христианской», — сказал Украинцев.
— «Какой в том грех, что призвать татар на помощь? — отвечал гетман. — Для чего короли польские их призывали на войну против Московского государства? Татары подобны мечу острому или городу крепкому; христиане носят же при себе меч для победы над неприятелем и обороны. Кто ни есть, только б мне был друг и в нужде помощник».
— «Государства у их царского величества пространные и многолюдные, — говорил Украинцев, — теперь многие люди ищут и желают службы, без войны жить не привыкли, а прокормиться им нечем; донские козаки беспрестанно бьют челом великим государям, что у них река улюднела, беспрестанно козаки думают о войне, без которой прокормиться им нечем; если не послать их на войну, то надобно давать большое жалованье. Если теперь службы не будет, то опасно от такого многолюдства, чтоб ратные люди и донские козаки не начали какого-нибудь нового дела; да и в малороссийских городах большое многолюдство, охочие и городовые полки желают службы; чтоб они не встали и над тобою какого зла не сделали, подумай об этом!»
— «У меня везде остережено, — отвечал гетман, — везде полковники — верные и надежные люди; если бы чернь на меня и зашевелилась, то у меня охочих конных и пехотных полков тысячи с четыре готовы да стрельцы московские. Гораздо опаснее, когда московские и малороссийские войска будут в соединении во время войны, тут, пожалуй, побьют бояр и воевод и меня, тут и польская какая-нибудь хитрость будет. Посмотрел я, когда был вместе с князем Ромодановским: бывало, велит боярин идти какому-нибудь полку на известное место, куда необходимо, и от полковников начнутся такие крики и непослушанья, что трудно и выговорить. У нас в полках и не такие люди, вольница, но если я прикажу идти — идут без отговорки. В Москве не надобно много ратных людей держать, надобно рассылать их по порубежным городам и занимать их там городовыми постройками; а в Москве держать полк, другой верных пожалованных людей; донских козаков чтоб поубавить, послать против черкес или кумыков».
Думному дьяку не удалось переспорить гетмана, который стоял на одном, что не следует менять золотой мир на железную войну. Украинцев кончил спор о войне и занялся другим важным делом. В Батурине, в Крупецком монастыре, жил епископ луцкий, князь Гедеон Святополк Четвертинский, ушедший из своей епархии от католического гонения. Думный дьяк отправился к епископу с вопросами о замыслах и поведении короля польского: для чего он, епископ, приехал в малороссийские города, давно ль посвящен в епископы, где и кем?
— «У короля и сенаторов, — отвечал Гедеон, — слыхал я много раз, что они, улучив время, хотят войну начать с великими государями; а теперь какое у них намерение и поведение, того я не знаю. Приехал я сюда потому, что от гонения королевского мне житья не было, все неволил меня принять римскую веру или сделаться униатом; и теперь, идучи в поход, сам король и королева сказали мне, что когда король придет с войны, а я римлянином или униатом не сделаюсь, то меня непременно сошлют в вечное заточение в Мариенбург. Я испугался и прибежал сюда, желая здесь кончить жизнь в благочестии. При мне еще держались благочестивые люди многие, а теперь без меня, конечно, король всех приневолит в римскую веру, он притом стал упорно, чтоб благочестивую веру в Короне и Литве совершенно искоренить. В архиереи я посвящен Дионисием Балабаном, митрополитом киевским».
Повидавшись с епископом, Украинцев имел разговор с гетманом об избрании митрополита в Киев. «Я всегда этого желал и хлопотал, — сказал Самойлович, — чтоб в Малой России на киевском престоле был пастырь; теперь дух св. влиял в сердца великих государей и сестры их, что прислали они тебя с указом об этом деле. Я стану около этого дела радеть и промышлять, с духовными и мирскими людьми советовать, а думаю, что иным малороссийским духовным будет это нелюбо. Прошу у великих государей милости, чтоб изволили послать к святейшему цареградскому патриарху — да подаст благословение свое и уступит малороссийское духовенство под благословение московских патриархов. Да чтоб пожаловали великие государи меня и весь малороссийский народ, велели нам и вперед выбирать у себя в митрополиты вольными голосами по нашим правам. Знаю я подлинно, что это дело не любо будет архиепископу черниговскому (Лазарю Барановичу). Ему и то не любо, что епископ луцкий приехал сюда, в Малороссию, говорит: „Разве его митрополитом киевским сделать, а то другого ему места нет“. А епископ — человек добрый и смирный, никакой власти не желает».
— «Если у архиепископа черниговского ненависть к епископу луцкому, — сказал Украинцев, — то ты бы, гетман, скоро его, епископа луцкого, в Москву не отпускал; пусть прежде духовные и мирские люди выберут митрополита в Киев».
Отпуская Украинцева, гетман сделал новое предложение: «Указали бы великие государи в Киев, Переяславль и Чернигов перевести на вечное житье русских людей (великороссиян) с женами и детьми, тысяч пять или шесть, и этим малороссийский народ обнадежился бы, что государи никому Малороссии не уступят, а поляки бы пришли в отчаяние».
Самойлович не удовольствовался тем, что говорил Украинцеву против польского союза; он послал с ним в Москву на письме длинный перечень причин, почему опасно было вступать в союз с польским королем. «Под игом турецким, — писал гетман, — обретаются народы православной греческой веры, валахи, молдаване, болгары, сербы, за ними многочисленные греки, которые все от папина начальства укрываются и утешаются одним именем русских царей, надеясь когда-нибудь от них получить отраду. Известно, что папежаны усердно хлопочут в Иерусалиме овладеть гробом господним. Если бы чрез вступление царских величеств в союз цесарю римскому и королю польскому посчастливилось овладеть турецкими областями и принудить тамошние народы к унии, в самом Иерусалиме возвысить римский костел и понизить православие, то от этого все православные народы получили бы неутолимую жалость. Следовательно, надобно пред вступлением в союз выговорить безопасность православия, ибо великим государям союз этот может быть нужен только для сохранения и умножения православия да для того, чтоб здесь расширить границу нашу по Днестр и по Случ, а без корысти для чего вступать в союз? Да если бы поляки и обязались уступить эти рубежи и не трогать православия, то никогда не сдержат обещания, ибо папа разрешит от присяги. Царских подданных, калмыков и козаков донских и запорожских, тайными подсылками и прелестями поляки к себе перезывают; из всего видеть можно, что поляки преславному российскому царству враги; за одну веру нашу греко-российскую которую они уничтожают и искореняют, надобно бы с ними всем православным христианам побороться. Если великим государям угодно будет непременно вступить в союз, то не удобнее ли будет по крайней мере, отложить его, чтоб дать войскам отдохнуть и укрепить границу?»
В январе 1685 года приехал в Москву старший канцелярист Василий Кочубей с предложениями от гетмана — удержать реку Сожь, ввести Запорожье в исключительное владение великих государей. «А так как вся тамошняя сторона Днепра, Подолия, Волынь Подгорье, Подляшье и вся Красная Русь всегда к монархии русской с начала бытия здешних народов принадлежали, то безгрешно бы было свое искони вечное, хотя бы и потихоньку, отыскивать усматривая способное время». Кочубей подал перехваченную грамоту королевскую к белоцерковскому протопопу с увещанием поднимать малороссиян к соединению с Польшею. «Нет такой цены и такого иждивения, какого бы я пожалел на воздвигнутие воинства козацкого и всего народа российского», — писал Собеский.
Касательно второго дела, митрополичьего избрания, гетман уже дал знать об нем знатнейшему духовенству, и Кочубей привез в Москву ответные грамоты к Самойловичу от черниговского архиепископа, также от киево-печерского архимандрита Варлаама Ясинского и других игуменов киевских монастырей: все благословляли мысль великих государей дать пастыря первейшей русской митрополии. Кочубей объявил об епископе луцком, Гедеоне, что он был очень болен, едва не умер; болезнь приключилась ему с того времени, как приехал его священник из Москвы и привез ему царскую грамоту, в которой епископ не был назван князем, тогда как король польский в своих грамотах всегда называл его князем; епископ — человек мнительный, ему показалось, что на него за что-нибудь государский гнев; если бы епископ умер, то в Польше обрадовались бы, разгласили бы, что бог покарал его за покинутие своей епархии. Гетман велел Кочубею доложить князю Голицыну: можно ли епископу приехать в Москву, поклониться великим государям?
Цари отвечали, что перемирия с Польшею нарушить нельзя, и сколько остается лет этому перемирию, гетману и всему войску известно, следовательно, когда придет время, поляки примут месть от бога за гонение на православную веру, чего великие государи усердно желают и впредь желать будут. За труды по избранию митрополита великие государи гетмана милостиво и премилостиво похваляют, пусть старается окончить это дело немедленно.
Гетман просил совершенного наставления, какое чинить духовному чину предложение относительно избрания митрополичьего. С ответом поехал в Батурин в апреле месяце окольничий Неплюев: «Советовав с духовными всех малороссийских городов, с старшиною генеральною и со всеми полковниками, выбирать мужа, в божественном писании искусного, тихого и разумного, из тамошних природных обывателей, а не из приезжих; а как тому митрополиту поступать и какое послушание оказывать святейшему кир Иоакиму, патриарху московскому и всея Руси, и его преемникам, как судить, по