Слово такое он молвит, веселый и радостно-гордый:
«Нектар и амвросию ты, Ампелос, милый, мой отрок,
Породил. Аполлон два цветка особо отметил —
Только не станет он лавра есть, пировать с гиакинфом,
А из колосьев не сделать – прости, о Деметра! – напитка!
Ампелос, сколь же почтенна участь твоя! Пред твоею
Красотой уступили и нити суровые Мойры!
И пред тобою смягчился Аид, самой пред тобою
Персефонейи суровой стал нрав и мягче, и кротче!
Мертвый – для Диониса-брата ты к жизни вернулся!
Нет, не умрешь ты, как умер Атимний; болотины Стикса,
Пламени Тисифоны, Мегайры[24] взора не встретишь!
Отрок, живым пребудешь и в смерти, и в Леты потоках
Ты не канешь вовеки, могиле не взять тебя, даже
Побоится и Гея укрыть тебя в сумрачных недрах!
Сделал тебя растеньем отец мой в честь Геи, и тело
Стало нектаром сладким – судил так Кронион-владыка!
Нет, не таким, где природа на лепестках терапнийских
Изобразила верно непреходящее горе;
Милый, сиянье и свежесть хранишь на узорчатых листьях,
Даже и смерть рассказала о красоте твоей, отрок!
Нет, вовек не погибнет румянец ланит или пястей,
Ибо за смерть и погибель страшную буду я вечно
Мстить, на алтарь возливая вино, приготовив к обряду
Мужеубийцу-быка. И будут гамадриады[25]
Страстно завидовать листьев узору, от благоуханных
Гроздий твоих эротов меня обовьет дуновенье!
Ах, могу ли я в чаше смешивать яблоко с гроздью?
В кубок, нектара полный, смокв добавить немного?
Нас наказать оскомой яблоко может и смоква!
Нет ничего, что могло бы с лозой виноградною спорить!
Нежноцветущий нарцисс ли, роза иль цвет анемона,
Лилия иль гиакинф – не сравняются с гроздами Вакха!
Ибо во влаге винной, истекшей из сдавленных ягод —
Всякого благоуханье цветка! Лишь этот напиток
Может смешаться со всяким, придав духовитость и крепость
Травам, добавленным в чашу. Твоя лоза – украшенье
Всех цветов и растений на луговине весенней!
Внемли мне, Дальновержец, ты, что печальною ветвью
Вечно виски осеняешь, а кудри повязкой тугою:
Стоны читаются в листьях – в садах лишь произрастает
Знаменитый цветок, вино же сладкое всюду
Я изливаю, мне должно венок носить над главою,
Ампелоса я в сердце ношу, как вино, постоянно!
Внемли владыке гроздей, владыка воинственной битвы —
Возливает Арею убийца, от лоз Диониса,
От ярко-алого сока ягод лишь радость струится!
Вы же, Део и Паллада, вы проиграли! Олива
Не пробуждает веселья, нет в колосе хмеля для смертных![26]
Груши медовосладок плод, а мирт возрастает,
Благоухая цветами – но ни единый стебель
Не дарует забвенья забот и бед человеку!
Гроздь моя превосходней всех растений, без винной
Влаги никто из живущих яств вкушать и не станет
На пирах, и без винной влаги и пляска не в пляску!
Коль, светлоокая, можешь, то пей ты сок из оливы —
Дар мой великолепный затмил твое приношенье!
Ибо оливковым маслом натерты мужи-атлеты —
Только невеселы что-то! А муж, несчастьем сраженный,
Дочь потеряв иль супругу (такая судьба оказалась),
Иль кто по детям погибшим скорбит, по родителям милым,
Пусть пригубит только малость вина, почувствует сладость —
И возрастающей боли умерит приступ напиток.
Ампелос, и после смерти ты сердце радуешь Вакху:
Ибо по всем моим членам ты разливаешься, милый!
Клонят в лесах окрестных все деревья вершины
Мужу подобно, что выю согнув, о милости молит,
Древняя пальма склонила широко-пространные листья,
Яблоню ты стопами обвил, а дланию гибкой
Смоквы ствол обхватил, и несут, как служанки, деревья
Госпожу свою кротко, ее легко поднимают —
Ты же вверх устремляешь свои проворные пясти,
Встав на плечи служанок, узоры тонкие листьев,
Пестрые стеблей побеги, усики с самых верхушек
Словно бы в сновиденье тычутся в лоб и ланиты,
И ветерок прохладу сулит своим дуновеньем,
Словно служанка желает не тронуть в дому ни пушинки,
Лику царицы владычной прохладу она навевает!
Если тебе угрожает полуденный жар Фаэтона —
Дует ветер прохладный над виноградным гроздовьем,
Зной укрощая палящий огнедышащей Майры[27];
Если же Хор[28] явленье летний жар возвещает,
Сириус знойным дыханьем соком ягоды полнит!»
Так, гордясь, он измолвил, и то, что было печалью
По любимому, отнял сок благовонный из гроздьев.
Так говорилось в сказаньях о плетях лозы виноградной,
Названной по любимцу. Но песнопевцы древнее
Знают присловье об этом: просочился на землю
Сквозь небесные кровы ихор плодоносный с Олимпа,
И народился напиток лозы вакхиадской, а в скалах
Сам собой от него же ствол возрос виноградный:
Дик он был, необхожен, в чаще ютился безвестной,
Вольно раскидывал плети и гибкие всюду побеги:
Истинный лес благолозный вино родящих растений,
Чаща, взращенная соком, что выгнал стволы и побеги,
Сад изобильный и пышный, где ввысь устремляется бурно
Грозд, прижавшийся к грозду пурпурному в беспорядке;
Частью недозревает сок ягод, покуда растущих,
Светом пурпурным блистающих – все столь различны при этом!
Полупрозрачны иные, белы, словно пена морская,
Прочие – златоянтарны, мерцают, прижавшись друг к другу,
Ягоды… Есть и такие, что смоли чернее по цвету,
Их же могут и спутать, кто хмелен, с растущими рядом
Ягодами ветвей оливы блистательноплодной!
Сверху какой-то грозди сребристой с круглящимся плодом
Сам собой наползает черный налет от побега,
Приведя за собою лозу с сочащейся гроздью!
Там сосну обвивают соседнюю крепко побеги,
Вверх, затененный повсюду, ползущие усики рвутся,
К радости Пана великой; если Борея дыханье
Треплет верхушку древа с побегами грозди густыми,
Кровью смолистой исходит сосна под таким бичеваньем.
Кольцами свившись однажды, плети змея обхватила,
Ягоды алчно сосет нектар благовонный и крепкий;
Вот ужасную пасть насытив Вакховой влагой,
Так, что из грозной глотки валятся сладкие гроздья,
Выю вместе с подбрадьем соком змея обагряет…
Бог же, скитаясь по горным склонам, змее удивился,
Видя подбрадье и выю в росах винно-пурпурных…
В кольца узорчатогибким телом мгновенно свернувшись,
К чреву глубокому в скалах бросился, к ближней пещере
Аспид проворный, завидев Эвия…[29] Тут же и вспомнил
Вакх, узревший гроздовья, обильно текущие соком,
Данные в древности давней пророчества Рейи-вещуньи!
Стал он выравнивать камень скалы, углублять понемногу
Внутренность оной, железом равняя стенки изострым,
Ямки широкой в камне дно углубляя помалу!
Так сотворил он впервые прообраз винной давильни;
Сочнообильные кисти снимает он тирсом изострым
С плети лозы гроздовой – вот серпа стального прообраз!
Сатиров хор его славил… Один же вдруг наклонился,
Руки к лозе простирая – и стал собирать эти грозды.
Миску взял другой и в миску складывал кисти,
Освобождая грозди ягод от зелени пышной.
Третий, даже без тирса, без острого даже железа
Тянет десницу, глядя пристально в груды сих ягод —
Плод и сочный, и крепкий он с черенков обирает,
Подле груды высокой ягод на корточках сидя;
После чего ссыпает бог виноград в эту ямку,
Горкою оставляя ягоды посередине,
После их ровным слоем по дну рассыпает, ровняя,
Дабы, как на гумне зерно, они плотно лежали.
Так он полнит до края ягодами углубленье
И начинает ногами давить виноградные грозды.
Сатиры, потрясая космами в ветре, стремятся
Делать то же, что делал бог Дионис перед ними,
И подвязав небриды пестрые прямо под плечи,
Славу они возглашали вакхийским неистовым ладом,
Яро топтали грозды, стопами переминаясь,
Эвия восхваляя, и с лона того гроздовья
Грязнобелая пена взбурлила над месивом алым!
И не в обычные чаши напиток сбирали, но в бычьи
Полые роги, а после стали говаривать люди:
«В рог наливать – значит, смешивать винную влагу
с водою!»
Вот уж из уст перепивших одних изливается влага
Винная, вот уж и ноги его заплетаются спьяну,
Быстро бежать уж не может, о левую правая бьется
Пятка, подбрадье седое дерет он, хмелен от Вакха…
Скачет другой, опьяненный, в диких прыжках извиваясь,
Слышится гул непрестанный бубнов с бычьею кожей!
Кто-то, выпив чрезмерно вина, веселящего душу,
Побагровел от питья пурпурно-темного сразу!
Тот, уставившись взором блуждающим в ветви деревьев,
Скрывшуюся среди листьев простоволосую нимфу
Видит, или вдруг хочет забраться в горные чащи,
Переступая неверной по каменным кручам стопою!
Но Дионис его тянет назад! Иной вкруг истока
Водного бродит и только желает деву наяду
Выловить, деву нагую – и вот косматою лапой
Нимфу почти уж хватает, плывущую в водах бурливых…
Быстро наяда нырнула – и нет уж девы в потоке!
Рейя лишь Дионису дарит единому средство
От хмельного забвенья – аметист всеохранный![30]
Многие из рогатых сатиров прыгали, пьяны,
И в хороводах веселых кружились. Один же, пылая
Пьяным весельем, с собою ведущим страсти эротов,
Потянулся лохматой лапой к одной из вакханок.
Вот, совладать не в силах с подстегнутым хмелем желаньем,