ть в Варшаву на такой трудный и неприятный пост. Он стал отговариваться; но Панин представил ему, что если он откажется от места посла в Варшаве, то может быть отправлен на турецкий конгресс в качестве младшего уполномоченного при гр. Григор. Орлове, и если откажется от обоих назначений, то навлечет на себя гнев императрицы, вследствие чего должен будет оставить русскую службу. Сальдерн принял место посла в Варшаве; но легко понять, как испугались его назначения люди, которые в последнее время окружали Волконского, как члены новой русско-патриотической партии, враждебные королю и Чарторыйским, и во главе их примас Подоский, который сохранил во всей силе саксонские привязанности и жил мечтою о низвержении Станислава-Августа и восстановлении Саксонской династии. Они вспомнили о Репнине, который оставил Польшу во враждебном расположении к королю и Чарторыйским, и эта вражда еще более теперь усилилась вследствие последней выходки Станислава-Августа и фамилии , когда Сенат определил жаловаться на распоряжения Репнина и требовать их отмены. Патриоты хотели противопоставить Репнина Сальдерну и с этою целию 13 марта написали письмо императрице, где говорили, что с сожалением расстаются с Волконским, привлекшим сердца многих кротостию и честностию, примут с удовольствием Сальдерна, заслужившего своими способностями доверие императрицы, но просят присоединить к нему кн. Репнина в каком угодно характере: он заслужил нерасположение врагов императрицы и полное доверие людей, ей преданных, доверие, которое было плодом долгого пребывания в Польше и совершенного знания страны, фамилий, их отношений, характера и свойств отдельных лиц. Письмо было подписано примасом Подоским, виленским епископом Мосальским, канцлером коронным Млодзеевским, кухмистром коронным Понинским и другими. Просьба не была исполнена, и письмо могло только послужить к ожесточению Сальдерна против патриотов.
Сальдерн приехал в Варшаву в самых первых числах апреля. Патриоты встретили его при выходе из кареты и присутствовали при его разувании; министры прусский, английский, датский и саксонский первые сделали ему визиты. Новый посол обошелся очень холодно с патриотами, дал им тотчас же почувствовать, что считает их людьми подозрительными, с которыми не намерен сближаться. В Петербург Сальдерн отправил очерки характеров друзей России, с помощью которых его предшественник хотел восстановить спокойствие в Польше: 1) примас Подоский, не терпящий короля саксонец, непримиримый враг Чарторыйских, имеющий нужду в наших деньгах, есть первый из друзей наших. У него нет ни закона, ни веры, ни кредита, его не уважает народ, его презирают сильные, его ненавидят слабые. В нем есть одна хорошая черта: он имеет честность объявлять: «Если я не могу иметь короля из саксонского дома, то всегда из благодарности буду повиноваться воле ее и. в-ства». Впрочем, он такой человек, которому никогда никакой тайны вверить нельзя, которого действующим лицом употребить нельзя и с которым ни один честный человек здесь действовать вместе не согласится; 2) епископ виленский Мосальский — человек тонкого и хитрого разума, но так ветрен, как французский аббат-петиметр, надутый в то же время своими достоинствами и дарованиями, стремящийся к приобретению важного значения в стране, желающий возвыситься с падением Чарторыйских. Надежда собрать сильную партию привлекла его к нашей стороне. Это человек лукавый, ненадежный; он имеет некоторый кредит в Литве, но и то у мелких людей. Более его кредита в Литве имеет 3) граф Флемминг, воевода померанский, единственный твердый и надежный человек; он друг России по внутреннему убеждению; 4) воевода подляшский получает от нас пенсию; деньги — единственное божество его; за деньги нам верен и добрый крикун, если нужда потребует; 5) воевода калишский, вполне предавшийся графу Мнишку, без системы и трус преестественный; 6) зять его граф Рогалинский похож на тестя и для дел наших совершенно бесполезен; 7) великий канцлер коронный епископ познанский Млодзеевский — Макиавель Польши, продающий себя тому, кто даст дороже, без уважения и кредита в государстве; 8) епископ куявский, брат познанского, во всем подобен ему, только не так умен; 9) великий кухмистр коронный Понинский получает пенсию, легкомыслен и любит играть важную роль, для вестей способен, проворен; 10) маршал литовский Гуровский — хитрый человек с разумом, но без искры честности. Я буду иметь в нем нужду для разведывания чужих тайн и мыслей.
Мнимые друзья королевские: 1) воевода русский князь Чарторыйский. Он перед всеми отличается великими качествами души. Кажется мне, что он сильно начинает упадать; несмотря на то, он управляет всеми движениями государства; это человек просвещенный, проницательный, умный, знающий совершенно Польшу, уважаемый одинаково друзьями и врагами; будучи тверд в намерениях и осторожен, он с беспримерным искусством приобретает себе сердца человеческие, хитростью разделяет, красноречием соединяет, проникает других, а сам непроницаем. Воевода русский умел заставить короля удалиться от России; король делает все, что он захочет; 2) брат воеводы русского — канцлер, человек разумный, в коварствах весьма много обращавшийся, теперь уже престарелый и служащий только орудием своему брату, впрочем, любимый народом и умевший найти себе друзей в государстве, особливо в Литве; 3) кн. Любомирский — великий маршал коронный, зять воеводы русского, человек проворный, предприимчивый, но среднего разума, действующий только тогда, когда старики его заводят, ненавидит короля, невзирая на родство, не любит России. Есть еще два человека, которых можно назвать спутниками кн. Чарторыйского, Борх и Пршездецкий: один — вице-канцлер коронный, а другой — литовский, оба ябедники, оба жалкие политики, оба без уважения и кредита. Граф Браницкий — один из друзей королевских, который говорит Станиславу-Августу правду твердо и не обинуясь. Он один, на которого я могу положиться.
Из этого очень нелестного изображения друзей России и очень лестного изображения главы фамилии уже можно было легко заключить, что Сальдерн круто повернет на дорогу, противоположную той, по которой шел его предшественник. Французский агент в Варшаве дал знать своему двору, что новый русский посол сблизился с Чарторыйскими, имел тайное свидание с воеводою русским в третьем доме. В Сальдерне с изумлением начали замечать все более и более умеренности и кротости. «Сердце короля, — писал Сальдерн Панину, — есть сердце хорошего человека, но голова его, к несчастию, испорчена; увижу, могу ли я ее поправить; трудно излечить радикально мозг, поврежденный постоянными иллюзиями. Мой план состоит в том, чтоб примирить короля и его предполагаемых друзей с императрицею и с Россиею прежде, чем думать о примирении поляков между собою. Я сделаю половину дороги, если этот план мне удастся. Королю нечего есть и нечем платить своим служителям, он живет в долг день за день. Он задолжал почти каждому жителю города, и нищета его окружает. На второй же аудиенции он меня спросил, не имею ли я позволения дать ему денег, ибо он убежден, что императрица не может оставить его при такой крайности. Я пожал плечами и скрыл свою жестокую скорбь при виде короля, который со слезами просит милостыни; я был сильно тронут, но не обещал ничего. Утром в день королевских именин граф Браницкий явился ко мне и мучил меня до тех пор, пока я не дал ему пяти тысяч червонных. Для меня необходимо такими поступками приобресть доверие короля».
10 мая Сальдерн уведомил Панина, что план его относительно короля удался. Он постарался представить Станиславу-Августу весь ужас его положения: ненависть к нему народа, отсутствие всякой помощи извне, ибо и русская императрица готова лишить его своего покровительства, если он будет поступать по-прежнему. Сальдерн объявил, что немедленно выедет в Гродно, забрав с собою войско и всех тех, кто захочет за ним следовать, и в Гродно будет дожидаться дальнейших приказаний императрицы. Испуганный король дал запись: «Вследствие уверения посла ее в-ства и-цы всероссийской в том, что августейшая государыня его намерена поддерживать меня на троне польском и готова употребить все необходимые средства для успокоения моего государства; вследствие изъяснения средств, какие, по словам посла, императрица намерена употребить для достижения этой цели; вследствие обещания, что она будет считать моих друзей своими, если только они будут вести себя как искренние мои приверженцы, и что она будет обращать внимание на представления мои относительно средств успокоить Польшу, — вследствие всего этого я обязуюсь совещаться с ее величеством обо всем и действовать согласно с нею, не награждать без ее согласия наших общих друзей, не раздавать вакантных должностей и староств в полной уверенности, что ее в-ство будет поступать со мною дружественно и с уважением, на что я вправе рассчитывать после всего сказанного ее послом». Подписано 16 мая 1771 года. Станислав-Август, король. Сальдерн с своей стороны дал королю запись: 1) кроме императрицы только два человека будут знать о записи королевской: графы Панин и Орлов; 2) Россия не сообщит об этом ни одному двору иностранному и ни одному поляку; 3) запись будет возвращена королю по восстановлении спокойствия в Польше; 4) посол будет обходиться с королевскими друзьями, которые станут на сторону России, как с друзьями искренне примирившимися; 5) посол в течение трех дней распорядится освобождением из-под секвестра имений тех лиц, список которых представит король. Уладившись с королем, Сальдерн начал думать о реконфедерации. «Поверьте мне, — писал он Панину, — что время составить реконфедерацию. Невероятно, как увеличивается число конфедератов со дня на день. Большая часть наших военных командиров заботятся об этом очень мало или вовсе не заботятся. Они хотят продолжения этой малой войны, чтоб нагревать руки грабежом, притеснениями, злоупотреблениями. Наши офицеры успеют сделать Польшу пустынею, но именно чрез это самое число конфедератов увеличится и Польша не будет умиротворена». Больше всего Сальдерн обвинял генерала Веймарна, который должен был получить теперь значение главного военного начальника, ибо Сальдерн, как челов