Перед закрытием кафе коллега и его компаньоны провели контрольную «сверку часов», в очередной раз договорились, во сколько и где завтра утром будет встреча, пожали ему руки и разошлись. Нам было в одну сторону, мы шли по вечернему Донецку, уже тёплому, словно летнему, и молча курили. Видно было, что коллега ощутимо нервничает, и я мог его понять: первый выезд в зону боевых действий неслабо перекручивает всё внутри.
— Слушай, а там страшно? — неожиданно спросил коллега.
— Где? — не сразу понял я, погружённый в свои мысли.
— Ну, в Мариуполе.
— Не знаю. Кому ведь как. Мне и здесь всё ещё страшно, хотя вроде и попривык, — признался ему я. Неподалёку от нас слышались выходы РСЗО.
На очередном перекрёстке мы разошлись. Мне нужно было выспаться, в конце концов, я с утра ехал в тот же самый Мариуполь.
Как это часто бывает в зоне боевых действий, всё перепуталось и пошло не по плану. Ввиду каких-то сложных договорённостей, ротаций машин и водителей, в Мариуполь мы с коллегой отправились вместе, одним экипажем. Коллега оказался действительно классно снаряжён. Бронежилет со всяческим обвесом делал его похожим на сапёра, на грудь было прикреплено две аптечки, ноги и руки были усилены наколенниками и налокотниками, а глаза защищены баллистическими очками. Несмотря на первую командировку, собрался он на совесть.
В машине коллега неестественно много балагурил. Шутки были, как и положено, максимально пошлыми и тупыми. Впрочем, это ладно, стерпеть не сложно. Потом он утих и, пока был интернет, сосредоточенно записывал голосовые сообщения родственникам и друзьям: сколько он будет вне зоны доступа, каков должен быть алгоритм действий, если в течение долгого времени не выйдет на связь. Тут я тоже мог его понять, хотя, на мой вкус, с трагизмом он всё же перегибал. Потом коллега начал моросить. Он всё время подгонял снаряжение. Несколько раз снял и надел каску. Потом ещё несколько раз снял и надел баллистические очки. Из машины он в итоге вышел уже без них. Аптечки тоже остались в транспорте — оказалось, что с ними неудобно снимать на уровне груди.
Мариуполь весной 2022. Фото Дмитрия Плотникова.
Вскоре стало понятно, что материал он хочет сделать крайне специфический. По дороге коллега нервничал, а в Мариуполе ожил и прямо фонтанировал энергией. Направлена она была явно на то, чтобы убиться. Заслышав где-то взрыв, коллега сразу же спрашивал, не обстрел ли это, и, не дожидаясь ответа, сразу же бежал в ту сторону, где гремело. Ему очень хотелось снять видео, где он рассказывает что-то про обстановку в городе, а на фоне звучит разрыв. С разрывами не везло, поэтому он, по всей видимости, решил организовать его сам. С мужеством, достойным лучшего применения, коллега лазал в сгоревшую военную технику («Интересно»), осматривал неразминированные подвалы, где во время штурма находились распо-лаги ВСУ, теперь брошенные («Хочу найти украинский шеврон»), криками привлекал внимание военных («Записать бы комментарий»). Старший группы смотрел на коллегу с ужасом, явно прикидывая, сколько отчётов ему придётся заполнять в случае смерти журналиста, которого он сопровождал. И насколько вырастет объём работы, если коллега умудрится не просто погибнуть, но и забрать с собой кого-нибудь из нас.
Наконец время работы в городе закончилось, мы погрузились на машины и отправились в Донецк. Разместившись, коллега вспомнил про баллистические очки и каску. Он сразу же надел их и начал записывать видеообращения своим друзьям (видимо, тем же, которым давал инструкции относительно своей гипотетической пропажи). На моё замечание о том, что интернета не будет ещё часа полтора, коллега беззаботно ответил, что сразу отправлять видеообращения он и не собирается, скинет ближе к ночи, чтобы ребята поволновались и «прочувствовали у себя там в тылу, бля, чем я тут вообще занимаюсь». После этого коллега поправил каску и начал записывать очередное видео: «Это пиздец, братан. Я видел преисподнюю, на хуй, такое словами не описать», — привычно надиктовывал он шаблонный текст.
В Донецке мы отправились поесть и выпить в тот же самый «Хэппи Лайф». Коллега проставился в честь боевого крещения, в целом освоился, получил от организма порцию коктейля из тестостерона, кортизола и адреналина, а потому стал куда увереннее. Он уже гораздо свободнее вписывался в компании, сыпал впечатлениями от своего визита в город («Ну понятно, пиздец, жмуров до хуища, да, крепко стоял укроп, пока не выкосили»), договаривался о новых выездах на самые опасные направления и записи интервью.
Домой снова шли вместе. Когда мы переходили через площадь Ильича, над головой что-то просвистело и с ярким разрывом ударило на другой стороне Кальмиуса, километрах так в полутора от нас. За те несколько секунд, что я смотрел на разрыв, коллега сориентировался и занял крайне удачное укрытие за постаментом памятника Ленину. Выждав минуту, он вышел на открытое место и резко протянул мне руку для прощания.
— В пизду эту передовую. С завтрашнего дня сижу в гостинице, хер мне чего начальство сделает, пусть сами под снарядами бегают.
У меня сегодня второй день рождения, на хуй.
Я пожал ему руку, он развернулся и пошёл в сторону своего дома.
После этого вживую с коллегой мы в Донецке уже не пересекались, потом его командировка подошла к концу, а ещё через пару недель закончилась и моя. Я привычно стоял в очереди на погранпереходе Успенка, там, как и всегда, вяло переругивалась за место в очередях толпа южанок-челночниц, испуганно жались к подоконникам, заполняя миграционные карты, беженцы с детьми. Чтобы чем-то занять очередь, офицеры пограничной службы включили телевизор, установленный в помещении перед окнами паспортного контроля. Федеральный канал передавал одно из многочисленных военнополитических ток-шоу. Среди его гостей я обнаружил и коллегу. На нём была военная форма, всё ещё не потерявшая магазинного блеска, из нагрудного кармана, заложенные дужкой внутрь, торчали дорогущие очки — «Рэй-Бэны».
«Я военкор, прошедший горнило Донбасса, я видел весь ад этой войны, не сомневайтесь, вы можете доверять моим словам», — заканчивал коллега свою эмоциональную речь. Подошла моя очередь, и я потащил рюкзак к окошку пограничника.
Сувенир
90 процентов времени на войне — это ожидание. Бывает оно двух типов: медленное и моросючее. Во время медленного ожидания вы знаете, что вот-вот должно начаться, но нач нётся точно не скоро. Такой тип ожидания ещё куда ни шло, можно залипнуть и почитать книжку. А вот моросючее ожидание — это совсем другая история. Вы не просто знаете, что вот-вот должно начаться, вы знаете, что начаться может в любой момент. Продолжаться такое ожидание может несколько часов. Всё это время окружающие бегают, истерят и выкуривают тонну сигарет. Таким было и это ожидание. Мы направлялись в Изюм через ЛНР, в Старобельске колонна неожиданно остановилась. Первая машина довела по рации, что у одного из автомобилей проблема с движком, устранение поломки займёт минут 15 край. Все желающие потянулись к магазинчику за водой и сигаретами.
Следующие два часа я провёл, привалившись к колесу нашего пикапа, куря одну за одной и прикидывая, есть ли у меня десять минут, чтобы отбежать поссать. Ответ на этот вопрос был совсем не очевиден, потому что вдоль нашей колонны постоянно бегали водители и пассажиры соседних экипажей с криками, что стартуем мы примерно через минуту. В конце концов кто-то психанул и решил оставить сломанный грузовик в Старобельске. Мы же, как единственная машина со свободными местами, должны были принять двух его пассажиров. Мы расселись по своим местам, сзади хлопнули двери, в зеркале заднего вида пронёсся кусок рукава форменной рубахи. «Поехали», — сказал сзади неестественно суровый голос, и я обернулся, чтобы рассмотреть наших новых пассажиров.
На этих двух парней я обратил внимание ещё в Луганске. По городу не прилетало уже несколько месяцев, однако на точку, откуда мы должны были стартовать в сторону Изюма, парни пришли уже в бронежилетах и касках. Настолько обвешанных снаряжением людей я не встречал за все месяцы на войне. Казалось, что по своему подсумку у них было буквально для каждой вещи. Снаряжение пестрело камуфляжными расцветками: койот, олива, мультикам, пиксель. Венчала композицию каска одного из парней: она была от уставного комплекта «Ратника», который выдавали во время сирийской кампании. Чехол-то у неё в принципе укладывается в мои личные представления о бежевом, но вот цвет самой каски, которая игриво выглядывала из-под чехла вояки, описать сложно. Лучше всего это сделали сами военные, прошедшие через Сирию: такой тип камуфляжа они называли «поросячка». Карикатурности парочке добавляло то, что один из них (как раз таки обладатель «сирийской» каски) по комплекции напоминал борца-сумоиста, а его напарник ростом был где-то в метр шестьдесят, тощ, сутул и сухопар. Пацаны оказались военнослужащими каких-то информационных войск, их нужно было доставить к месту службы в Изюм.
Оказавшись в нашей машине, парни сразу же решили продемонстрировать, кто здесь гражданские лохи, а кто реальные псы войны. «Так, окна опустили, музыку выключили, мы на войне, на хуй, тут шутки кончились», — с напускной суровостью сказал обладатель сирийской каски. Впрочем, довольно быстро парни увлеклись разговором и перестали обращать на нас внимание.
Тема разговора была довольно важная: наши попутчики обсуждали, как именно стоит распределять на себе снаряжение в бою. Тощий оказался адептом ношения всего и вся на поясе, «варбелте». «Пойми, — втолковывал он товарищу, — тебе под обстрелом ползти придётся, а как ползти в разгрузке, либо торчать сильно будешь, либо всё проебёшь». — «Ну хуй знает, — отвечал Толстый. — Я ползать, на хуй, не собираюсь. Я всю снарягу себе собирал под штурм». Вопрос, что именно он собирается штурмовать, уже был готов слететь у меня с языка, но задать я его так и не решился.
За следующие несколько часов я выслушал дискуссии о плюсах и минусах «безухих» касок, тактических рукоятках на автомат, проблемах АК-12