22 февраля в Белоруссию перебросили и нас. Подразделение расположили в мёртвой с 1986 года деревне в белорусской части зоны отчуждения Чернобыльской АЭС. Спустя сутки мы уже получали вооружение, боекомплект, броню и транспорт. Одновременно с выдачей снаряжения нам довели задачу двигаться на Киев. Мы должны были участвовать в захвате правительственного квартала, а конкретно — здания Верховной Рады. Пацаны всю ночь спорили, кто будет поднимать над украинским парламентом российский флаг. Были придуманы хитрые схемы со жребием, игрой в камень-ножницы-бумагу. Желающих повесить флаг было много, и мы никак не могли определиться, кто же это будет делать.
На следующий день рано утром мы выдвинулись в сторону границы, ехать было недалеко. Пройдя какое-то расстояние, мы упёрлись во взорванный мост. Границу мы ещё даже не перешли. Колонна выстроилась на дороге и тупила до обеда. В конце концов, поступил приказ развернуться и двигаться в объезд. И это несмотря на наличие плавающей техники, понтонов и мосто укладчиков. Мы поехали кататься по Гомельской области и, разумеется, заблудились. Нашлись только к ночи, так что пересечение границы задержалось на сутки, до утра 25 февраля.
Украина встретила нас разбитым таможенным пунктом. Вдалеке за лесом виднелся саркофаг четвёртого энергоблока ЧАЭС с его знаменитой трубой. Один из парней, которые ехали со мной, посмотрел на открывшийся вид и сказал: «О, я здесь воевал». Командир поинтересовался, когда же он успел. На что парнишка уверенно ответил, что в «Сталкере».
После чего он начал уверенно описывать, где на местности что находится. Мы все поржали.
Вскоре поводов для веселья поубавилось, потому что мы упёрлись в другой взорванный мост. У него мы простояли ещё одну ночь и только утром снова выдвинулись в объезд. Путешествие закончилось прибытием в итоговую точку, которая оказалась далеко не зданием Верховной Рады. Это был лес, в котором мы и простояли следующие две недели без малейшего понимания, что же нам делать. Насколько я понимал, задачу захватить правительственный квартал и героически его удерживать подразделение должно было выполнять ещё в первый день, добравшись до центра Киева ускоренным маршем. Сопротивление со стороны украинской армии планом не предполагалось.
К лесу мы были совершенно не готовы (даже с учётом того, что армии к войне не готовы никогда, даже если это подразделение наёмников). У нас не было ни генераторов, ни палаток, ни полевых кухонь. Такие же проблемы были и у других подразделений на нашем направлении. Через некоторое время снабжение кое-как наладилось, но исключительно потому, что бабки на ЧВК выделялись наличкой. Всё необходимое попросту закупалось в Белоруссии, где цены сразу же взлетели вверх.
В течение всего марта мы занимались штурмами и зачистками в Киевской области, до самого Киева так и не добравшись. На подконтрольных нам территориях осталось огромное количество гражданских, взаимодействие с которыми было полностью провалено — попросту потому, что его возложили на армию, самую косную из государственных структур. У армейского начальства нет и не было никакого понимания, что война не ограничивается боевыми действиями. Кроме пальбы должны быть политические технологии, информационная и социальная работа. На любой территории, которая переходит под контроль армии, нужно решать целый комплекс социально-экономических задач. Это жизненно важно, без этого попросту войну вести нельзя. Но армия у нас считает, что ей нужно заниматься исключительно боевыми действиями.
Простой пример: в какой-то момент мы стояли в лесопосадке. Рядом с ней было село, в котором проживало 94 человека. Украинские чиновники оттуда уехали, наши никого не поставили. В итоге никакой транспортной связи с другими населённиками, никакого снабжения села лекарствами или продуктами. Света тоже не было. Ладно хоть колодцы почти в каждом дворе. Мы привозили им сухпайки, но никакой централизованной работы выстроено не было. Командование говорило, что это не армейская задача, армейская задача — взять Киев. Никто не задумывался о том, что с таким подходом в тылу останутся сотни тысяч людей, которые будут нас ненавидеть. Да, вы, конечно, проебали восемь лет работы с населением Украины, но это же не повод проёбывать эту работу и дальше!
В итоге гражданские страдали и не понимали, что происходит, почему мы сюда пришли и зачем идёт война. Но самое страшное, что этого не понимали и кадровые военнослужащие российской армии.
Процентов 90 контрактников пошли служить, потому что это стабильная зарплата, ранняя пенсия и военная ипотека. И им восемь лет рассказывали, что Украина — это наш партнёр, что это легитимное государство с законно избранным президентом, а потом бросили на Киев. Под Киевом была в основном элита российской армии, но никто из солдат не собирался воевать. Они были в шоке, что их отправили на войну, не понимали, что им делать и как им пользоваться своим вооружением, не знали, как вести себя при обстреле. Один из командиров разведки оставил средства контрбатарейной борьбы в Белоруссии, потому что не думал, что они ему понадобятся.
Фото Дмитрия Плотникова.
Большим плюсом ЧВК было то, что мы шли воевать и почти у всех нас был боевой опыт. Эта обстрелянность давала психологическую устойчивость. На моих глазах бывало такое, что ребята из элиты, от рядового до командира бригады, падали и прятались при каждом хлопке, потому что не могли отличить стрельбу нашей артиллерии от прилётов. Всё это приводило к нервным срывам и паническим атакам, это делало части небоеспособными. Эта армия морально была слабо способна выполнять поставленные задачи. Война без цели вообще очень сложна. А каждый из нас понимал, зачем мы тут находимся. У нас с 2014 года есть противник, которого нужно победить.
Для нас 24 февраля изменилось только то, что Российская Федерация решила выступить открыто.
Украина же проделала огромную работу. Те ВСУшники, с которыми я сталкивался на Донбассе в 2014 году, тоже особо не понимали целей войны. За восемь лет там произошли большие изменения. Да, в их армейской структуре много схожих с нашими проблем. Но у них выросло новое поколение молодых и идейных военных. Они понимают, зачем они здесь воюют. Более того, они довольно быстро поняли, что могут воевать с нами на равных.
Самое главное, что я понял за всю Киевскую операцию: у нас есть всего два тактических приёма. Первый — это движение маршевыми колоннами (которые разбивают всегда и везде), а второй — штурм в лоб. Всего, что описывают в учебниках по тактике, всех этих охватов и манёвров, я вообще нигде не видел. Сложные многоэтапные операции мы были бы рады проводить, да не умеем. Люди понимают, что в лоб штурмовать не надо, но как сделать по-другому, они не знают. Короче, к своим 27 годам я начал понимать, почему мы так проебали в 1941 году. Но за 1941 следует 1943. И за 2022 годом неизбежно наступит год, когда мы научимся воевать.
Теперь вы представляете, в каком режиме я жил, пока нас не вывели из-под Киева. Было это 31 марта 2022. Подразделение перебросили в Россию, зарплату выдали наличными и в долларах. В маленьком приграничном городе не было обменника, который бы работал ночью. Безумно хотелось жрать. Пришлось звонить маме и одалживать у неё пару тысяч рублей на карту. Пацаны вокруг ржали: «Ебать ты русский наёмник». Вот так я сходил под Киев.
Фото Дмитрия Плотникова.
КАК КОМАРИК УКУСИТКира, парамедик, участница ТЫЛ-22
Родилась я в Красном Луче под Луганском в 1994 году и росла там. Я никогда не была патриоткой Украины, хотя прожила там достаточно долго. С детства думала, что было бы здорово, если бы Луганская область присоединилась к России. Мысли материальны, как оказалось.
К началу войны мне было 19 лет. Я тогда училась в колледже, работала на заправке, потом официанткой. Металась от работы к работе.
Я с детства испытываю особый трепет перед анатомией человека. Уколы я ставила с детства. Однажды бабушке стало не очень хорошо, а женщина-доктор, наблюдавшая её, была очень далеко, и было очень поздно. Так что бабушка попросила меня. Когда я её уколола, она сказала, мол, как здорово, ничего не почувствовала. И уже когда я стала старше и ставила уколы в том числе сама себе, то поняла, что да, то ли рука лёгкая, то ли я всё правильно делаю.
Медицинского образования у меня нет, это достаточно сложно; соответственно, я решила для себя, что какие-то вещи буду изучать самостоятельно. Когда началась война, у меня уже была база. У меня был преподаватель по гражданской обороне, который в открытую говорил, что наше поколение застанет что-то грандиозное, мол, ждите, всё у вас будет; и давал знания, которые пригодились бы в случае войны, включая первую помощь. Очень интересный, глубокий человек с богатым опытом, служил на Байконуре, а на пенсии пошёл преподавать детям гражданскую оборону и первую помощь. Благодаря ему я многое могла делать уже просто на автопилоте. Человек замечательно умел вложить в голову что-то людям, даже очень далёким от темы. Плюс самообразование — уже после начала войны я начала больше интересоваться некоторыми вопросами, потому что есть, например, специфические виды ранений, про которые в школе на уроке гражданской обороны никто не расскажет. К тому же я сталкиваюсь с какими-то нестандартными ситуациями просто на месте.
Уже в конце 2013 все ожидали «автобусы дружбы» с нациками по аналогии с «поездами дружбы» в Крыму[43]. У меня тогда было много друзей в дорожно-патрульной службе, среди участковых, и я слушала рассказы о том, как милиционеры после майдана выбирались из Киева. В принципе, я уже тогда догадывалась, что что-то идёт не так. И как-то раз мы сидели, разговаривали, и прозвучала фраза: «Всё, началась гражданская война». И я подумала тогда: какой бред, ну, кто-то там скачет, у них какая-то типа революция. И вот, совсем немного времени проходит, и начинается осада Славянска, первые налёты на Луганск.