И я понимаю, что да, человек был прав.
Налёты, обстрелы уже потихоньку начинались. Весь апрель я тусовалась на блокпостах, знакомилась с ополченцами. Тогда гуманитарку собирали местные, от мыльно-рыльных и еды и заканчивая деньгами. У меня было неплохо по чаевым, и когда только зарождалось ополчение, я довольно много приносила туда. Когда я поняла, что там вполне адекватные люди, встретила там знакомых — в основном отцов своих друзей, решила, что пора. Я понимала, что сейчас Россия скажет своё слово, а чувство патриотизма у меня с детства бьёт. В общем, на месте я усидеть не смогла. Работал и юношеский максимализм, и адреналин, и желание что-то себе доказать. Война для меня тогда была чем-то из книг, фильмов и сериалов, и всё это для меня было сдобрено чувством какого-то романтизма. Так что 22 мая я собрала вещи, пораздаривала лишнее, оставила себе спортивный костюм, кроссовки, пару футболок. Я не думала тогда, что доживу до двадцати лет. Я ж понимала, что я девочка, а на улице война, опыта нет, и шансы мои невелики. Но высшие силы меня пожалели.
Поначалу я там служила по принципу «чем могу — помогу». Люди в отряде были самые разные. Человек пятьдесят, но кто-то приходил, кто-то уходил. От полицейских до бывших зеков, повара, пастухи, лесники, трактористы, кто угодно. Люди из разных слоёв общества, но, конечно, «сливки» слились сразу, и по большей части у нас в группе был рабочий класс — люди, которые никогда не уедут из дома, взявшие вилы с палками и пошедшие защищать Родину, как бы пафосно ни звучало.
Профессионалов не было. В лучшем случае у кого-то был опыт «срочки» в армии.
Всему учились на ходу. Но что могли — делали. Учились сами, общались с людьми из уже обстрелянных подразделений. Когда приходили люди с опытом Чечни или Афгана, это было за счастье, потому что эти ребята рассказывали массу полезных лайфхаков, спасающих жизнь. И так я потихонечку начала вникать в военное дело.
Наша группа рассыпалась в августе.
Потом меня занесло в милицию, и три месяца я там работала. А в конце 2015 года я приехала в Москву, в квартиру брата. И тут начались проблемы. Полгода я пила, просто не просыхая. Приходила домой и сразу лезла в холодильник искать вино или виски, просто чтобы отключиться и забыться. Просохла я, только когда началась подработка. И меня это спасло. Я полгода работала няней, и эта малышка меня заземляла. Я понимала ответственность. Я с ребёнком сижу, я занимаюсь — как будто какой-то тумблер во мне переключился.
Потом товарищ-доброволец, с которым мы познакомились на войне, меня вытащил в поисковую экспедицию. Буквально вытащил, потому что у меня была депрессия, я лежу, смотрю в потолок, мне ничего не хочется. И тут мне от крыли мир поиска. Мы искали пропавших без вести в Великую Отечественную бойцов. Мне это настолько запало в душу, что я, как феникс, — раз, и возродилась. Я с детства понимала, что что-то такое военное в моей жизни случится.
Но я думала, что это будет просто служба в армии. А вышло интереснее. Так я пришла в себя. Меня снова начало кидать от профессии к профессии — ха, я до сих пор не понимаю, кем я хочу стать, когда вырасту. Адаптироваться и начать нормально контактировать с гражданскими было очень трудно. Все живут своей жизнью, у всех всё прекрасно, никого ничего не беспокоит. А я просто видела некоторое дерьмо, и мне с тех пор было сложно коммуницировать с людьми. К тому же, если разговоры касались политики, язык за зубами я, конечно, не держала.
Я долго работала инструктором по тактической медицине. Не люблю определение «тактическая медицина» — добавь к чему угодно определение «тактический», и можно продавать втридорога — но вот так. Меня пригласил бывший командир. Пришлось, конечно, уже учиться систематически — да, я знала, как оказывать первую помощь, но пробелы, конечно, у меня были.
Когда началась СВО, я сначала собирала гуманитарку, а потом собрала вещи и поехала в Донецк. Приехала недели на две. Но так получилось, что задержалась на год. Я, конечно, не профессионал, но у меня есть и опыт, и навыки, и знания, которые очень могут пригодиться среднестатистическому бойцу. Первой помощью, как выяснилось, многие вообще не заморачиваются.
Среди мобилизованных полно таких, кто не слишком-то хочет воевать. В принципе, никто никогда не хочет воевать. Но ополченцы 2014 года знали, за чем шли. Они считали, что их всё равно убьют, но шли, понимая, что уже край, дальше некуда, шваль лезет к нам в дом. Люди шли за идею, понимая, чего стоит их выбор и что может случиться. А люди, которых мобилизовали в 2022 году, — это те, кто не понимает, что происходит, и при возможности с удовольствием уехали бы куда подальше. Это не воины, и я говорю не о навыках или опыте, а о состоянии души, изначальном стержне, который либо есть, либо нет. И когда я смотрю на мобилизованных волны февраля 2022, то мне немножечко грустно — в большинстве они не понимают, зачем они здесь, они ничего не хотят. До многих не дошло, что война приобрела более крупный масштаб и как раньше уже не будет, сейчас всеобщая мобилизация — вставай, страна огромная. Вот для таких людей я и приехала, потому что бойцы там были абсолютно неопытные и ничему научиться не стремились. А учиться, конечно, лучше у человека, который возьмёт за ручку и по краешку проведёт.
Я решила переждать первую волну мобилизации, прощупать почву и дальше уже предпринимать какие-то действия. И в итоге поехала проводить занятия по тактической медицине для всех желающих.
Я давала самый что ни на есть базис. Людям, в принципе, не нужно забивать голову десятью способами эвакуации — дай 2–3 рабочих приёма, чтобы человек их отточил. Кратко, лаконично, ясно. Комплектация аптечки — разбирала её состав, объясняла на пальцах, что в ней, зачем, почему, как работает. Делилась опытом, что на своей шкуре пережила. Очень многих в экстремальной ситуации сразу либо накрывает паника, гиперактивность, тянущая за собой ошибки, или, наоборот, ступор. А я давала не только медицинскую подготовку, но и в принципе азы поведения под обстрелом. Отдельно разбирали разные виды травм. Люди задавали вопросы, я объясняла, что как работает. Первая часть теоретическая, после этого перекурчик и практика. Работа с товарищем — взаимопомощь, самопомощь. Самопомощь даже полезнее — ближе всего к своему ранению находишься ты сам. В подразделении может быть самый лучший медик в стране, но если он находится в паре сот метров и рядом с ним ещё двое трёхсотых, к тебе он точно не поползёт. Так что, дружище, бери аптечку, расчехляй и работай.
Также я делала акцент на психологических моментах. В мозгу есть три разных варианта реакции на опасность — беги, дерись или замирай. В природе животинка замирает, сливается с местностью. А у нас — человек видит, как из ноги, например, бьёт фонтанчик, и впадает в ступор, его наминает мутить. Можно просто поплыть. Я всегда говорю: не нужно стесняться, когда ты боишься крови. Это естественно, когда ты не солдат, прошедший через разные ситуации, а просто человек с улицы. Это нормально. И я объясняла, что делать с таким состоянием. Например, если закинуло в состояние ступора при артобстреле, многие просто стоят, глядя на взрывы рядом. А таких надо хватать за шкирку, потому что пока дойдёт, что происходит, может и ранить, и убить. Так что психология — это тоже фактор очень важный.
Конечно, и практические навыки тоже давала. Наложение жгутов, повязок, условные обозначения, уколы обезбола — насколько всё это можно отработать друг на друге, настолько и работали. С манекеном, конечно, было бы попроще. Кроме того, отрабатывали эвакуацию. Человека нужно вынести из красной зоны на уровне земли на себе родимом. В жёлтой зоне могут подключиться товарищи, и можно хотя бы голову приподнять и перемещаться в полуприседе или даже во весь рост, смотря по рельефу местности. При этом зоны смещаются, жёлтая зона может стать красной, нужно снова занять позицию, найти укрытие, нужно всегда контролировать обстановку вокруг себя.[44]
Эвакуацию транспортом тоже, конечно, отрабатывали. В идеале, конечно, тренироваться и с БТР, и с БМП, и с «Уралом». Но не всегда есть такая возможность, и чаще всего отрабатывали эту тему просто на легковом автомобиле. Опять-таки, вопрос, что есть в подразделении. Кто-то на «шестёрке» возит трёхсотых, а у кого-то есть «буханка». С «буханкой», конечно, проще. А кто-то выходит из-под огня исключительно в коробочке, потому что других вариантов нет. Но если есть БМП, то можно погрузить человека в десантный отсек, а с танком уже сложнее. Словом, много нюансов.
В основном я готовила военных. Но ходили и гражданские люди, кому это актуально здесь и сейчас. Меня хотели было закинуть на Юнармию, преподавать подросткам. Но изначально я взяла на себя слишком большой объём, и я поняла, что выгораю. Первая помощь, конечно, всегда пригодится, но есть люди, для кого эти знания актуальнее, чем для Юнармии.
Так что довольно быстро я переключилась исключительно на военных. Кидала клич: мол, ребята, я приехала как есть, работаю за еду, если нужно — приеду, проведу занятия. Ну, и посыпались заявочки, заказики. Познакомилась с разными подразделениями, разными командирами. Начала работать. Деньги, с которыми приехала из России, я растягивала долго, но в итоге они закончились. Я поняла, что надо либо вернуться в Москву, либо найти какую-то подработку на месте. И тут меня сводят с Димой Бастраковым.
Когда я приехала в Донецк, то познакомилась с Акимом Апачевым[45]. И как-то сидим, и я говорю, что деньги кончаются, нужна какая-то подработка, решаю, что делать. И буквально на следующий день он звонит и говорит, что есть такая гуманитарная организация «Тыл-22», они как раз ищут медика и в принципе лишние руки не помешают. Мы связались с ребятами, встретились в кафе «Хэппи Лайф» в Донецке. Состав у них тогда был скромный, очень мало людей. Была середина или конец апреля. Они сказали, что нужен медик, человек, который будет работать с фармацевтикой. И я согласилась.