Клеточке раскрыться, зайчику скакать,
Кто теперь решится сказку рассказать?
Кто теперь засунет душу в омолот?
Кто теперь полюбит? Кто тебе споёт?
Мысли о скором и фатальном исходе определённо преследовали не только меня. Ещё вечером в кубрике один из моих соседей решил поразмышлять на тему ближайшего будущего.
— Да, на прорыве точно девяносто процентов личного состава поляжет.
— Не пизди, — сухо прервал его я.
— Да ты не думай, что я Рембо такой.
— Я понимаю, что ты не Рембо.
Просто не пизди.
Во-первых, я не люблю, когда кто-то бросается взятыми из головы статистическими данными.
Во-вторых, умирать мне всё-таки чертовски не хотелось.
Последние часов десять мы сидели в заброшенном одноэтажном кирпичном здании, страшно захламлённом и ранее использовавшемся, по всей видимости, в качестве гаража. Периодически рация передавала какие-то разговоры, из которых нельзя было толком понять, что происходит вокруг нас и что от нас требовалось.
Время от времени неподалёку свистели пули и падали снаряды, а я кемарил в бронежилете, иногда просыпаясь, слушая пространные разговоры сослуживцев, отходя на улицу помочиться и возвращаясь обратно. Сухих пайков нам с собой не дали, поэтому на 25 человек пришлось делить несколько банок тушёнки и пару буханок хлеба, да разок кто-то сварил котелок кофе на всю группу.
После очередного пробуждения я услышал, что нужно грузиться в «Урал», который периодически уезжал и возвращался на место.
Уже после погрузки я спросил у сидевшего рядом со мной медика, куда же мы, собственно, отправляемся.
— Да на базу. «Беха» сломалась.
БМП сломалась. Артиллеристы отработали не так, как было нужно. Авиация в воздухе так и не появилась. Прорыв закончился, так толком и не начавшись. Мы уезжали обратно в Донецк.
Я посмотрел на здание, в котором укрывалась группа. «Мы будем жить вечно», — гласила оставленная кем-то из наших предшественников надпись. Такая искренняя и такая лукавая. Кого-то она воодушевит, а кто-то примет её за издёвку. Я понял её по-своему — мы просто будем жить вечно. Хотя бы сегодня.
Но точно не всегда. Мне это дал понять случай, произошедший несколько суток спустя. Всю тщету надежд на вечную земную жизнь я понял после того, как рядом ударил взрыв мины.
Разноцветных шариков радостный конвой,
Небо надо мною, небо подо мной.
Думали, забыли? Думали, пиздец?
Думали, зарыли? Думали — мертвец?!
Не помню, как я оказался в ближайшей яме, память сохранила только то, как я судорожно бросился ощупывать свои ноги, и то, как шедший впереди сослуживец Руся осмотрел мне голову и сказал, что всё нормально. Запущенная взрывом земля впилась в правую часть лица, покрыла плотным полусантиметровым слоем автомат и очки, оставила следы на пальцах правой руки, но, в сущности, ничего страшного со мной не случилось. Мы быстро уходили с территории, на которую за последние восемь лет не ступала нога русского солдата, потому что попали под миномётный обстрел. Дальше — взрыв мины, потом — пробежка до блиндажа в околошоковом состоянии.
Новый разрыв меня впечатлил. Свист, затем грохот. И спустя доли секунды по зарослям идёт волна, как будто море, на берегу которого мы сидели, выплеснулось на нас и толкает перед собой кустарники, деревья и траву.
Следующие секунд пять по каске упорно стучали комья земли, поднятые взрывом в воздух, пролетевшие по крутой дуге и, наконец, упавшие на землю. Мина калибром 120 миллиметров, метрах в 15–20 от нас. Это значит, что скоро прилетит ещё.
— Если бы он крутилку свою ещё на миллиметр повернул, то всё. Не хотел я туда идти, остановило что-то меня. Потом к вам вернулся, — объяснял мне А. через несколько дней.
По мнению командира, наш ангел-хранитель нас уберёг. А мне преподал суровый, но действенный урок — не лезть туда, куда лезть не стоит. Наверное, я ещё зачем-то здесь нужен. Наверное, я ещё поживу. Пусть и не вечно, нет. Но с этой войны я планирую вернуться. Под «крышку», думаю, ещё очень рано[47].
Фото Дмитрия Плотникова.
ГУМАНИТАРНАЯ МИССИЯ «ТЫЛ-22». РАССКАЗЫМихаил Манченко, автор книги «Посетитель» участник ТЫЛа-22
Запах войны
Мы подобрали его за Новоазовском. Быстро темнело, и одинокая фигура, идущая вдоль обочины на ледяном степняке, не могла оставить нас равнодушными. Тем более, что сегодня мы были хорошими парнями — сегодня мы вывезли из Мариуполя три семьи. А что делают хорошие парни? Они совершают правильные поступки. Как и у зла, у добра тоже есть своя инерция.
Володя топил по пустой трассе за сотку, и тормозной путь машины вышел с доброе футбольное поле. Вечернего путника это не смутило, и, быстро сообразив, что мы по его душу, он резвым галопом припустил к джипу. Когда бедолага подбежал, я открыл дверь со своей стороны — место в машине было только рядом со мной. Новым пассажиром оказался мужчина возрастом под шестьдесят, лысый, щетинистый, в серой крытой куртке с цигейковым воротником, какие выдавали раньше танкистам. Надета куртка была прямо на морской тельник. Ноги «танкиста» были в трико и гражданских ботинках. «Однако!»-мелькнуло у меня при виде его легкомысленных хлопчатобумажных подштанников.
Дед ловко просочился в приоткрытую дверь и, устраиваясь в тесноте заднего ряда, заявил, что ему вообще-то в Макеевку, в комендатуру. Все присутствующие малость обалдели — до Макеевки было не менее ста тридцати километров. Гость, не обращая внимания на повисший в машине немой вопрос, инициативно поинтересовался, кто мы такие, и, узнав, что гуманитарщики из России, отрекомендовался рядовым армии ДНР, бойцом дивизиона «Градов».
«Под Мариком стоим. Со стороны Виноградного по нацикам хуячим. В подчинении Девятого полка», — по-военному чётко доложил Дед.
Далее он поведал, как прямо в поле у него разыгралась язва желудка и что командир приказал ему убыть на лечение в госпиталь. Но перед больничкой Деду обязательно надо попасть в макеевскую комендатуру. Долго лечиться он не планировал: «Хуйня… два-три дня, и пройдёт, главное — дристать кровью перестану и обратно, к ребятам, на позицию!» Реактивщик вёл себя непринуждённо, и разговор быстро складывался.
— И как же ты так? Пешком дойти собирался? — недоумевал Бастраков.
— Не сиделось… Но вам спасибо! От души, братья! От души! — благодарил Дед.
Он попросил сигарету, тут же жадно вытянул её и, пульнув бычком в свистящий сумрак, обратился ко мне.
— Как зовут?
— Миша, — предвкушая шоу, приободрился я. Уже было понятно, что Дед прилично навеселе.
— Валерий, — представился он. — Где служил, Миха? — с места в карьер взял Валера.
— Во Владике, Владивостоке то есть, — не замедлил с ответом я.
— Ого! Так я ж там рядом был! Байконур строил! Бульдозеристом. Отряд Спецстроя.
По законам жанра должны были последовать уточняющие вопросы, каковые я сразу же произвёл:
— А разве Байконур не раньше построили? С него вроде же в начале шестидесятых уже стартовали?
— Миша! — развеселился Валера. — Мы секретный Байконур строили! Братан, там всяких тайн — до хуя и больше! У меня до сих пор подписка о неразглашении. Секретка! Мне в плен к хохлам нельзя…
— Понятно, значит — ничего не расскажешь? «расстроился» я.
— Не, братишка, даже не проси. Даже тебе… — важно надулся Дед.
Я коварно замолчал. Валера продержался не более полуминуты.
— Миша, а ты какие песни любишь?
Я опешил.
— Песни?., не знаю… про жизнь. Хорошие.
— Отлично. Я тебе сейчас спою.
Нашу, афганскую.
Я, конечно, ожидал праздника, но не настолько. А Валера запел. Он затянул про то, как девушка не дождалась парня из армии, вышла замуж за другого, а тот погиб под Кандагаром.
Боец заявился на свадьбу в виде призрака — карать за измену. Впрочем, может, было и наоборот — воин-интернационалист сперва пришёл на застолье, а погиб уже после — запутаться было просто: песня насчитывала куплетов двадцать, не меньше.
Вокалист из Валерия оказался дрянь: голос был хриплым, слух отсутствовал, но все исполнительские огрехи искупали артистичность и живая искренность! Дед с таким искусством «проживал» лицом все горькие повороты вечной дембельской саги, что по её окончанию в машине раздались аплодисменты. Это был успех. Валера уже набрал было воздуха для нового дивертисмента, но Бастраков демонстративно включил музыку на смартфоне. В салоне авто образовалась неловкая пауза. Трубадур не оскорбился. К этому моменту по джипу пополз запах хлева и отхожего места одновременно. Это, без сомнения, отогревался наш певец.
— Подожди, Валера, а почему ты сказал — «афганскую»? Ты же на Байконуре вроде служил? — делано удивился я.
— Мы так в батальоне договорились, про Байконур. На самом деле я в Афгане был.
В Саланге воевал — ни секунду не конфузясь, парировал мою «непонятку» Дед. — Все ущелья на брюхе прополз. Спецназ разведроты.
Сколько ребят потеряли!
— Вот оно что… ясненько. Мне захотелось «распотрошить» этого «Панджшерского льва»[48], и я задал несколько вопросов по работе РСЗО БМ-21[49]. Однако не тут-то было — Дед отвечал уверенно, нигде не ошибаясь. Было очевидно — он действительно воюет или в самом недавнем прошлом воевал на «Граде».
— Я, кстати, на днях в одиночку целый отряд азовцев задвухсотил! — открыл отделение «невероятных военных историй» Валера.
— Это как? — услужливо подхватил я.
— А вот так. Неделю назад весь наш дивизион самогоном упился. В усмерть. Меня они тоже споить хотели! Но мне же нельзя — язва! А тут в два часа ночи распоряга от оперативного: «Выдвинуться, квадрат такой-то. Подавить огнём». Чё делать? Все в хлам. Командир мёртвый. Деваться некуда — беру командование на себя! Приказываю — там пара резервистов полуживые ещё ползали: «По машинам!» Прибываем в район. Навожу две бээмки — «Триста тридцать три!»