[52] и танку, маскировавшимся в лесопосадке на околице. Увидев «сантехника», задира мгновенно скис. Тот, заметив нас, неспешно подошёл.
— Ты чё тут слоняешься, абхаз? — пробасил низкорослый.
— Вот, товарищ полковник, тип мутный какой-то, проверяю, — указал на меня носатый.
Я подробно объяснил, кто мы такие и что тут делаем. Полковник слушал внимательно, не перебивая. Пока я отчитывался, получилось внимательно его рассмотреть. Возрастом около сорока, он был коротко стрижен, имел красную, дублёную кожу лица, массивные скулы и морщинистую «куриную» шею. Меня поразили его глаза. Точнее, не сами глаза, он были обычные, серые, а их выражение. Я сразу узнал этот заторможенный, потусторонний взгляд. Я встречал такой взгляд под Дебальцевом, в пятнадцатом. Этот человек видел боевые потери, видел смерть.
Дослушав меня, полковник медленно моргнул и, протянув большой целлофановый пакет, произнёс
— Значит, у тебя тоже работа тяжёлая. На, держи.
— Исчезни… — бросил он абхазу перед тем, как развернуться и уйти.
По наводке Александра мы отправились навестить пожилую женщину, ухаживавшую за лежачим мужем. С его слов, одинокая чета жила в казённой двухэтажке в центре Степного. Таких домов оказалось два. У одного из них, подогнанные почти вплотную к серым кирпичным стенам, стояли БТР-80 и КамАЗ. Местонахождение инвалидов нам указал солдат, сидевший верхом на броне. Воин ткнул пальцем в соседний дом и то ли приказал, то ли посоветовал: «Прижимайте тачку ближе к дому, накроют». Стариков нашли на первом этаже. В квартиру я не зашёл. С порога пахнуло сырым тряпьём и затхлостью. Старуха плакала и жаловалась, что они очень мёрзнут, особенно по ночам.
Мы вручили ей несколько сухпайков и лекарства.
После стариков наша группа ещё некоторое время колесила по Степному в поисках гражданских, но на окраине легло что-то тяжёлое, подняв высокий столб чёрного дыма, и посёлок вымер. Только солдаты во дворах неспешно разво дили вечерние костры. Пора было возвращаться.
А в полковничьем пакете обнаружилось с десяток детских демисезонных курток и тридцать пар хлопчатобумажных носков. Носки мы от дали рязанскому снайперу, чем, кстати, очень его порадовали, а куртки раздали детям в Берёзовом на обратном пути.
Вечером, на базе, участники рейда с удивлением узнали, как эти куртки попали к краснолицему полковнику. Оказалось, что волонтёр нашего «Тыла-22», журналист-водитель Соня, вместе с неким Руденком, видным функционером ДНР, повезли эти вещи как гуманитарную помощь в Степное. Но дальше Докучаевска их не пустили военные, заявив, что дорога небезопасна. Свидетелем этого запрета случайно оказался неказистый мужичок в синем, которого Соня приняла за поселкового старосту. Он-то и взялся довезти пакеты с одеждой до деревни, где они попали обратно к нам. Вот такой вот получился круговорот гуманитарки в природе.
HAPPY LIFE
После каждого выезда, вечером, по возвращению в Донецк, мы ужинаем в «Хеппи Лайфе» — единственном в городе кафе, работающем до двадцати двух часов. Здесь волонтёрская, журналистская и прочая околовоенная братия запивает и заедает впечатления трудового дня. Сегодня команда «Тыл-22» снова в HAPPY.
Прохожу длинным, затемнённым коридором в зал для курящих. Изображать усталость не приходится — она в наличии. Я весь в пыли и извёстке, на моём левом плече и правом бедре скатавшиеся в жгут марлевые бинты — тактический знак Девятого полка, штурмующего Мариуполь. Это не понты, я просто забыл про них и уже машинально поправляю растянутые повязки, когда те грозят сползти. Ловлю понимающие взгляды жующей публики: «Только что оттуда…» Оторвавшись от монитора ноутбука, мне навстречу поднимается молодой перс и протягивает руку. Здороваюсь — меня явно с кем-то перепутали. За секунды рукопожатия узнаю его — молодой человек изредка выступает экспертом по Ближнему Востоку на телеканале «Звезда». Крупной рыбы тут не встретишь, но мелочовка, эпизодически мелькающая на российских федеральных каналах, попадается. Вот так вот, со мной руч-кается почти звезда со «Звезды»! Кошусь на соседние столики — мои акции зримо ползут вверх.
Пока нас только трое: я, Володя и Соня, остальные подъедут позже. Внаглую захватываем и сдвигаем несколько пустующих столиков. Сдержанно, но твёрдо просим квартет молодых парней, заседающих в углу, забрать с одного из столов кальян. Парни не в восторге, но просьбу исполняют. Проходит несколько минут томительного ожидания под недовольными взглядами любителей побулькать.
Наконец появляется Бастраков с остальными. Он болен — температура и сильный кашель. Дима тянет огромный объём работы — на нём связь с местными властями, маршруты выездов, сбор денег, умёт потребностей с мест, контроль закупок. Настоящий лидер, сердце и мозг гуманитарной миссии. Наш командир с головой в телефоне — безостановочно читает и печатает в «телегу». Вновь прибывшие шумно рассаживаются.
Минут пятнадцать безуспешно пытаемся сделать заказ. Официантки цинично игнорируют наши призывные выкрики и махания руками. В кафе присутствуют персоны поважнее. Я два раза подхожу к стойке бара, сперва прошу, потом требую обслуживания. Губастая тётка-метрдотель опасается хамить откровенно, но жёстко даёт понять, что я тут не пуп земли и никуда не денусь, подожду.
Наконец заказ сделан, можно расслабиться. Ещё минут десять — и сосущая под сердцем яма будет набита салатом «Цезарь» и сочной куриной отбивной. За нашими столами уже пьют пиво и дымят куревом. Самое время посмотреть по сторонам. Среди гостей заведения немало военных и гражданских при оружии.
Осторожно подсматриваю за столиком в нише стены. Там уютно устроилась прелюбопытнейшая троица: две сисятые донские казачки возрастом около двадцати пяти и длинный, сухой как хворостина, подполковник, с загадочной для конца марта полосой солнечного загара по огромному кадыку. Можно предположить, что ужинают отец и дочери. Но это не дочери. Долетают обрывки их разговора. Кадыкастый отчитывает свою визави за то, что та не по чину тянет с него денег и что семью он всё равно не бросит. Товарка несостоявшейся подполковничихи злорадно сверкает чёрными глазками в духе «А я тебе говорила!». Сама девица слушает «папу» молча, с надменным видом заряжаясь на безжалостную ответку. Я бы на её месте взвешивал каждое слово: на коленях военного лежит АКС, который он то и дело нежно поглаживает.
Возвращаюсь вниманием к своим. У нас бурный смех. Плотников уморительно рассказывает, как война застала его в Донецке абсолютно неожиданно и как первое время он мотался по передовой в костюме-тройке и длиннополом пальто, поверх которого был одет бронежилет.
— Видон получился нереальный. Люди охуевали — думали, что я прокурор! — заливается Плотников. Я представляю себе упитанного Дмитрия в пальто и бронике среди руин Волновахи — «боевой пингвин» — и тоже не могу сдержать улыбки.
— Медийку, медийку мне давайте! — раздражённо заглушает общий гвалт Бастраков. — Что сегодня наснимали? Это вопрос нашим журналистам, Алексею и Александре. Я в пиаре гуманитарного проекта не задействован, я — мышцы миссии, моя работа — таскать и раздавать.
Диме показывают дневной материал.
— Неплохо! Хорошие кадры. И девочка с царапиной, и бабуля с котиком, — одобрительно кивает Бастраков. — Теперь тексты давайте. Нужны истории. Истории, которые тронут людей.
Журналисты начинают составлять рассказ. Чтобы отвлечься от мыслей о еде, я вставляю свой вариант малозначащего фразеологического оборота.
— Подходит. Молодец, Миша, — хвалит меня Александра.
Мою придумку берут в текст. Окрылённый удачным литературным дебютом, я начинаю активно участвовать. После того как я предлагаю фразу — «вдоль дороги ржавеет сгоревшая броня», слышу громкий смех за столом слева. Поворачиваюсь. Мне в лицо презрительно улыбается захмелевший капитан. Убедившись, что его смех дошёл до адресата, он подчёркнуто медленно отворачивается и громко говорит сидящему напротив майору: «Слышь, Игорь?! Сгоревшая броня у него! Воины… блядь… ресторанные…» Кровь приливает к моему лицу. От стыда я чуть не задыхаюсь. Первый импульс — подойти объясниться: «Я тоже участвовал! Я тоже там был! В пятнадцатом…» Слава Богу, хватает ума остаться на месте — всё по делу. На войне не бывает прошлых заслуг. Сейчас я — тыловая пена. Надо меньше болтать.
— Голова раскалывается, — жалуется Бастраков. — Вот здесь, — он нажимает указательным пальцем муть выше переносицы, — гиря чугунная. Гайморит, скорее всего. Мне тут антибиотики подогнали, сейчас закинусь.
— Ты бы пивом не запивал, — пытаюсь советовать я.
— Думаешь, лучше водкой? Водкой с перцем… — Дима рассеянно смотрит сквозь меня, думая о чём-то своём.
Наконец приносят еду, и разговоры за столом смолкают. Кухня здесь слабая, на провинциальную тройку.
Сосредоточенно работаем столовыми приборами.
Подходит шустроглазый здоровяк Аким Апачев. Аким с каждым церемонно, по-восточному, обнимается. Они с Бастраковым обсуждают завтрашний выезд. Апачев очень важен для нашей миссии, через его связи с военными мы имеем возможность помогать гражданским, застрявшим на передовой. Он храбрый парень.
— Мы вообще планируем под Изюм прорваться, — горячится Апачев.
«Ну так это уже с боями надо, — думаю я. — Хотя… Такой и поедет…»
Аким уходит. Подсаживается военкор «Красной звезды», низкорослый, среднего возраста, с довольной миной на лице. Просит российского курева, от местной гадости устал. Настроен оптимистично:
— Скоро белорусы подтянутся. Хохлам совсем пиздец наступит.
Я не разделяю его надежд.
— Лука — проститутка усатая. Деньги брать будет, обещать будет, а начать не начнёт. Да и в масштабах нынешней войны белорусы — это мало, ни о чём…
— Ещё как «о чём»! — возмущается военкор и с усилием давит остатки быстро выкуренной сигареты в набитой пепельнице. — Сегодня видел, как наши вертушки работают. Зрелище! Впечатля