ет.
— С кабрирования стреляют, точность низкая. У противника ручной ПВО до хуя, близко не подпускает, — кидаю я ложку дёгтя в его медовое настроение. Военкор пристально разглядывает меня. Он удивлён таким пессимизмом. Я и вправду оцениваю ход боевых действий почти как катастрофу. «Краснозвездец» запасается столичным «Кентом» и салютует приложением двух пальцев к виску на прощание.
— Тебе не кажется, что всё это похоже на хемингуэевский Мадрид? С его битком набитыми кафе и артобстрелами? С передовой по городской окраине? — обращаюсь я к Алексею.
— Что-то отдалённое есть, — сыто улыбается Лёша.
Вот и поужинали. HAPPY LIFE пустеет.
Хотя в нескольких компаниях уже говорят на повышенных, пьяных дебошей не ожидается, на территории вооружённых мужчин царит уважительное дружелюбие. Здесь ещё жив дух 2014 года: дух свободы, авантюризма, причастности к большому делу, причастности к Истории.
«ТЫЛ-22». Мариуполь: итоги.
На улице пусто, холодно и тихо. Я и Бедаш стоим в стороне от молодёжи. Между собой, не без доброй иронии, мы называем их «наша интеллигенция». Интеллигенция же в который раз возбуждённо обсуждает завтрашние планы. Где-то далеко ложатся разрывы.
— Прилёты. По городу. Слышишь? — закуривает Бедаш.
— Слышу. Пора двигать, комендантский на носу, — отвечаю я и глубоко втягиваю острый, с примесью табака, воздух.
СУРИКАТЫИгорь «Берег» Мангушев, офицер
Утром 24 февраля я проснулся с похмелья от звонка моего товарища, который сказал: «Берег, вставай, там война началась!» Разумеется, я ему ответил, что он алкоголик и тунеядец, которому стоит завязывать с выпивкой: ну какая война, все сигналы последних месяцев я интерпретировал исключительно в том ключе, что сейчас кто-то украдёт очень много денег на имитации боевой подготовки во время учений. Еле-еле продрав глаза, я зашёл в Телеграм и увидел — действительно, стартовал новый сезон. Поэтому я начал улаживать дела в Ливане и поехал в Донецк, потому что ну как такое и без меня.
Изначально я начал заниматься гуманитаркой, но при первой же возможности нашёл себе более интересное применение. Всё дело в том, что я ленивый. Я ненавижу заниматься гуманитарной, и как только на горизонте появляется человек, на которого я могу свалить свою часть этой работы, — я сразу на него это сваливаю. Всё я это проходил ещё во время первой кампании на Донбассе: начал с гуманитарки, а потом постепенно стал отходить в сторону. Во вполне понятную сторону — полевых частей. В полях весело и хорошо, а гуманитарна — тяжёлый и неблагодарный труд. Представьте, к вам с семи утра в дверь ломятся нуждающиеся, которым постоянно чего-то не хватает, а телефон разрывается от звонков и уведомлений буквально 24/7. Нет, я всё понимаю, но мне иногда хочется спать. Хотя бы изредка.
Новый формат работы родился естественным путём. Изначально как гуманитарщики мы занимались беспилотниками (и вообще всегда пытались отойти от ширпотреба в сторону высокотехнологичной помощи, надеясь дойти до того, что скоро закупим пару народных «Шахидов»[53] на народные деньги). А потом беспилотниками стали заниматься все, и оригинальность затеи потерялась. Как-то вечером я просто сидел и пил, и тут мне прислали видос с хреновиной, которая сбивает дроны. Разумеется, я сразу же её себе захотел и купил. Уже скоро на полевых испытаниях я сбил из неё дорогущий ночной беспилотник, и мне очень понравилось. Это случилось в Запорожье, рядом с Васильевкой.
Фото Дмитрия Плотникова
Я тогда ещё ничего не умел, и получилось достаточно косячно, сделали практически всё не так. Это вообще моё самое страшное воспоминание за эту кампанию: я лежу на нейтральной полосе в активных наушниках и слушаю, как в окопе в ста метрах от меня пьяные резервисты разводят пятидесятилетнюю алкоголичку на секс. При этом мне нужно не отсвечивать, а активные наушники очень хорошо передают звук, и примерно в течение часа у меня была прямая трансляция этого мероприятия. В какой-то момент я не выдержал, вылез из укрытия, подошёл к ним, наорал и выгнал на хер с позиций. И резервистов, и алкоголичку. Тем не менее, той ночью я понял, что нужно превратить охоту на украинские дроны в системную.
Я собрал небольшой отряд, который получил название Task Force Suricates. Придумал его легендарный персонаж Боливар, который вообще славится своим талантом давать позывные. Дело в том, что в первый состав попали два брата-акробата из нацболов. В полях это действительно похоже на сурикатов: маленькая нычка или окопчик, из которого высовывается тело с радаром или биноклем, будто суслик вылез из норы и обозревает степь. Но суслик не звучит, а сурикат звучит хорошо, и название прижилось. Хотя мне парни больше напоминали опоссумов.
Людей к себе я даже не искал — они сами меня нашли. Мне позвонил Саша Аверин, член политсовета «Другой России»[54], и попросил пристроить к делу двух совершенно отмороженных персонажей, потому что он не хочет, чтобы их убили в первом же бою. По его словам, ребята были готовы учиться чему угодно и заниматься чем угодно. Я забрал их к себе, и после небольшой подготовки они стали костяком группы. Это вообще забавно, что я оказался командиром отряда, бойцы которого мне буквально годятся в сыновья. Они меня даже пытаются подсадить на свою жуткую музыку, я уже знаю, кто такая Мейби Бейби, и песню про поросёнка. Эти парни — мой главный ресурс, а вовсе не техника. Мои ровесники любят ругать русскую молодёжь, а вот я считаю, что она у нас охренительная. Наше поколение — унылое говно по сравнению с этими маньяками.
В июле мы развернули полноценную работу подразделения. Я просто приехал к знакомому командиру батальона и сказал ему: «Товарищ командир батальона! Хочешь, я убью всех дронов у тебя в районе?» Он, конечно же, хотел, поэтому ответил мне: «Заебись, давай». Вот так и я оказался снова на фронте. Причём, что называется, «конно, людно и оружно»: со своим оборудованием, со своей формой и со своим подразделением. Тут работать было уже проще, всю тактику мы заранее отработали на полигоне и сразу же начали кошмарить противника. Подобных подразделений больше нигде не было. Хвалёный российский РЭБ почему-то кладёт связь нам, а не противнику. У меня ещё намертво вырубался радар, а вот копте-рам вообще по фигу — летают, как летали.
Практически сразу стало ясно — там, где мы, практически до нуля снижается активность вражеских коптерщиков, а следовательно, и артиллерии. К моменту написания этих строк у нас шесть подтверждённых перехватов вражеских БПЛА и (возможно) одна уничтоженная команда украинских коптерщиков, которую мы засекли. Во всяком случае, перепахали тот район знатно, и там явно что-то горело. Постепенно мы втянулись и в другие задачи, уже не совсем дронобойщиц-кие. Внесли свой вклад и в оборону населённого пункта, где на тот момент находились. Чисто ради душевного спокойствия. Возникла и социальная нагрузка: к нам приходили все бесхозные звери населённого пункта, которых мы постепенно пристраивали в добрые руки.
Звери, кстати, играли большую роль в нашем фронтовом быте под Угледаром: они нас грели, потому что огонь-то разводить нельзя, его сразу засекают в тепловизоры. А у противника там были три танка-браконьера, которые, чуть что, выкатывались и разбирали наши позиции. Причём наша артиллерия просыпалась обычно часа через три после того, как танкисты отстреливались. Впрочем, это большой прогресс — первое время артиллерия начинала стрелять часов через 8–9 после обнаружения противника. Мы грустно шутили, что раньше удастся сбросить с копте-ра гранату в люк одного из танков, чем их вовремя накроет наша артиллерия. Хороший пример того, как это всё работает: на нашем участке стояла станция радиоразведки, которая сканирует воздушное пространство на 150 километров и вообще перехватывает до хрена чего.
Но её экипаж сначала докладывает в Донецк, из Донецка докладывают в Новочеркасск. Там принимается решение и дальше идёт по цепочке обратно. Думаю, о том, как меняется обстановка за это время, говорить не надо. При расстоянии в километр между этой электронной хреновиной и штабом батальона логистическое плечо выходит чуть ли не в тысячу километров.
Если честно, в работе нашей довольно мало героического. У меня даже каких-то особенных ярких воспоминаний не осталось от нескольких месяцев под Угледаром. Предполагаю, что со стороны наша работа и вовсе выглядит как забавы умалишённых: несколько мужиков сначала ставят на штатив хреновину, похожую на огромный мастерок, а потом в какой-то момент выбегают из кустов с пластиковым ружьём и начинают беззвучно стрелять из него в небо по не видимой никому цели. Местные наверняка считают, что у них под боком живут психи.
Боец тренируется обращению с противодроннын ружьём. Фото Дмитрия Плотникова.
Такое и вспоминается, в основном смешное. Например, как мы при обстреле, когда накладывали буквально к нам во двор, выбегали из дома и все трое по очереди впечатались в перекрытие. Или как мои бойцы убивали курицу. Захотелось мне, значит, поесть бульончика, и я отправил этих детей каменных джунглей решать задачу по добыче курятины. Для начала они попытались её задушить. В какой-то момент они решили, что добились успеха, но у курицы было другое мнение — она проснулась и начала от них убегать.
В результате они отрубили ей голову с помощью ножа и кувалды. Весь процесс убийства и потрошения занял около полутора часов. Впрочем, понять парней я могу. Сам бы не смог убить курицу, потому что люблю животных. Баранов только не люблю после одного тяжёлого периода в жизни.
Может быть, конечно, просто притупилось восприятие. С кампании 2014 года у меня осталось множество воспоминаний, она вообще была богата на какие-то дикие и смешные приколы. Кто-то скажет, что тогда была анархическая вольница, которая сейчас исчезла, но я с этим не соглашусь. Анархическая вольница у нас всё ещё есть, и это залог нашей победы. Всегда, когда у нас пытаются построить иерархическую систему, то выходит страшная херня. А вот когда инициативу отдают на места, то начинаются движняки. Главное отличие 2014 года от того, что происходит сейчас, — это то, что воинские подразделения были одновременно политическими группировками. Но и сейчас мы неизбежно к этому вернёмся, причём в процесс вовлекаются и регулярные воинские части. А что им ещё делать, у них воюет уже третий состав, потому что первый убили, а второй запятисотился