не позвали на вечеринку, к тому же решение не брать её было правильным. Ни одна бумага не вынесет того, что могла бы наговорить взвинченная Малышка бородатым комендачам, которые хотят забрать на подвал её мужа. Какая уж там «Хезболла».
Я заговаривал беснующейся Пэрис зубы, оттягивая момент своего в высшей степени абсурдного разоружения. По ходу перебранки я представил, что, отобрав автомат, Пэрис поведёт меня на подвал принуждать к лояльности, что вызвало в моём богатейшем воображении слишком много причудливых мыслей. Я заулыбался, чем ещё больше рассердил Малышку, окончательно вошедшую в режим Drama Queen.
На моё счастье, в апартаменты вломился Капитан и увёл бестию на примирительную беседу. Воспользовавшись моментом, я прокрался в выделенную нам с русским евреем Баксом конуру с двухэтажными нарами, свил на нижней полке кокон и спрятался в него спать, намотав на руку ремень от автомата. Нельзя меня разоружать. Завтра на боевые.
Подъём Капитан протрубил в шесть утра — в половину седьмого мы должны были сниматься. Ехать предстояло на сурикатовской «Газели» — той самой, что я опознал. Мы натянули на неё маскировочную сеть, сложили броню в кузов и туда же отнесли какого-то здоровенного железного осьминога. Берег объяснил его предназначение расплывчато: «выжигатель мозгов».
Осьминог появился у Берега ещё летом, когда «Сурикаты» работали под Угледаром. Он валялся в одной из полуразрушенных хат в Никольском среди руин. Рядом сидело двое россиян, которые не проявляли к осьминогу ни малейшего интереса, унижая эту серьёзную штуковину своим полным безразличием, словно перед ними металлолом. После непродолжительных переговоров они позволили Берегу забрать осьминога с собой. Это оказалась недешёвая купольная система РЭБ[57]. Осьминогу долго не находилось применения, но сегодня, наконец, мы должны были его установить.
Баксу выдали автомат и четыре магазина, мы позавтракали пельменями и отправились в долгий путь на фронт под Кременную.
На Луганщине нет моря, зато ей повезло с пейзажами. Они почему-то гораздо более величественны, чем в ДНР. Кроме того, в республике меньшая плотность населения, и путь часто пролегает по довольно диким местам, отчего возникает ощущение сафари и кажется, что вот-вот встретишь льва или жирафа. Светило утреннее зимнее солнце, небо было ясным, я беспрерывно курил в окно и любовался пятнистыми от редкого снега полями, похожими на зимний мультикам, полностью разрушенными войной посёлками и холмистой степью. Мы мчались по некогда мятежной и анархической республике, которой предстояло стать взрослой и превратиться в полноценный регион Российской Федерации, и, перебивая друг друга, вспоминали великий 2014-й. Тогда я впервые попал на войну.
С войной меня познакомил Капитан Берег — он умел привнести в жизнь любого человека новые сюжеты (впрочем, позже я как бы в ответ познакомил Берега с Малышкой Пэрис, и счёт стал 1:1). Я тогда работал в журнале «Спутник и Погром». Нас свёл мой главред Егор Просвирнин, чтобы Берег, опытный отморозок, сопроводил меня на войну с гуманитаркой, которую собрали наши читатели. Луганск, куда мы везли помощь, уже был столицей ЛНР, но в целом границы народных республик оставались расплывчатыми, а линия фронта местами вообще условной. Границу между Россией и ЛДНР хохлы к тому моменту почти перерезали — осталась лишь узкая ниточка через Изварино. По ней мы и проскочили сквозь обстрелы и засады, добравшись в ночи до Луганска.
Заселяясь в отель, мы забавно пытались пронести туда оружие — будто алкоголь на школьную дискотеку мимо завуча: у Берега за спиной висел СКС[58], я шёл строго справа от Капитана и бездарно прикрывал собой предательски торчащий из-за его плеча ствол, чтобы женщина на стойке ресепшена его не заметила. Замысел был безобразно наивен и, разумеется, провалился. Комендатура приехала к нам через 15 минут, да так и осталась в нашем номере до утра — пить бехеровку, знакомиться и обсуждать разгорающуюся войну. Такая была на Луганщине комендатура в те волшебные революционные времена.
Спать Берег лёг на соседней со мной кровати и нечаянно направил на меня пистолет, предварительно отработав из него по неким воздушным целям с балкона гостиницы. На просьбу переложить пистолет Капитан ответил решительным отказом. Отказ мотивировал тем, что у него высокая культура обращения с оружием. В качестве доказательства — убрал гранату в тумбочку. Словом, с Капитаном всегда было весело, а на Луганщине — красиво, и так же всё было и теперь, спустя восемь лет.
Группа «Звери» к нашему утреннему путешествию уже не подходила, и Берег включил плейлист старого доброго западного хард-рока. «Your love is like bad medicine, what I need» — мы проезжаем по переправе, наведённой рядом с живописно уничтоженным мостом через небольшую речку. Между валяющимися в воде каменными глыбами и кусками льда по-весеннему бегут ручьи, хотя на дворе середина января. За рекой остались холмы, чем-то похожие на уменьшенную копию сараевских, на холмах этих — стоят полуразрушенными когда-то роскошные и уютные отели, и я не в силах не поснимать эту красоту на память, хотя на берегу стоит блокпост и снимать нельзя. Сделав небольшой крюк через Северодонецк, похожий на одно большое панельное пожарище, мы свернули на дорогу, ведущую к Кременной.
Километров за пятнадцать до города стало ясно, что бои тут серьёзные. Вдоль дороги в лесопосадках всё чаще прятались танки и артиллерия, повсюду шныряли военные «Уралы» и КамАЗы, а российские блокпосты начали появляться с настолько неприличной частотой, что создавалось впечатление, будто это специальная социальная программа по трудоустройству мужчин до 50 лет. Наконец, мы добрались до прифронтовой распола-ги «Сурикатов» в Кременной. В дверях меня внезапно встретил мой давний читатель из Чебоксар, с которым мы странным образом стабильно пересекались раз в год при самых чудных обстоятельствах, и всегда случайно. Оказалось, он тоже служит у Берега в «Сурикатах» — чему я, кстати говоря, совсем не удивился. Читатель заматерел и был абсолютно доволен всем, что происходит в его жизни — чего нельзя было о нём сказать во все наши предыдущие встречи. Вместо имени он обзавёлся позывным Питон, по солдатской традиции заботливо напоил меня кофе перед поездкой на передовую, и пока я его пил — принялся разбирать АКМ[59], который неизвестно где умудрился напетлять. Кофе был отменного качества и вставил, как нужно. Немного отдохнув с дороги, мы выгрузили осьминога, нарядились в броню и поехали на позиции.
Войну я до этого пробовал в основном в полях и маленьких сёлах — все они очень похожи на всей освобождённой территории от Луганска до Херсонщины. Теперь Господь подарил мне великую радость — оказаться на войне в заповедном сосновом лесу под Кременной. После блокпоста на выезде из города надо было проехать некоторое время по дороге, идущей сквозь лес, а затем свернуть в него и попасть в атмосферу сказочного квеста из детства.
Высокопарно выражаясь, это было Царство Войны. Всё живое и рукотворное здесь существовало только затем, чтобы воевать. В полях или сёлах не так — всегда виднеется какая-нибудь хата, дорожный знак, мост через речку, линия электропередач, телевышка, да просто кукурузные поля до самого горизонта: смотришь на эту кукурузу, и словно никакой войны и нет. Глянешь на уходящую вдаль дорогу и знаешь — там через 10 километров уже ближайший тыл, а через 40 о войне не напоминает вообще ничего.
Лес под Кременной, наоборот, состоял из войны полностью. Он был густ, и это не позволяло зародиться крамольной мысли, будто бы отсюда можно выйти в какой-то иначе устроенный мир. Всё было изрыто окопами вдоль и поперёк, плотность людей, машин и сооружений — как в столице Бангладеш. По всему лесу — протянуты по земле провода, и протянули их, потому что так надо для войны. Верхушки многих сосен были посечены, поэтому под любой минимально густой растительностью обязательно стояла техника, и стояла только потому, что требовалась для войны. Всё вокруг принадлежало и подчинялось исключительно войне и жило строго по её правилам. Всё, что появлялось среди этих сосен, автоматически становилось частью организма войны, и никакого другого предназначения не имело. Если человеку было больно — это он был ранен в бою, и никак иначе. Не упал с велосипеда, не покусала собака, не уронил на ногу холодильник — всего этого здесь не могло случиться, источником травмы и боли мог быть только боеприпас. Смерти — тоже. Никто здесь и не рождался, и родиться не мог, как не было тут и женщин. Понятие «человек» ограничивалось боеспособным мужчиной, а появлялись на свет они сразу взрослые, вылезая из чрева грузовика, микроавтобуса, бронетехники или легковушки на которой приехали. Это заодно обессмысливало и понятие «пола» — когда он всего один, обозначать его избыточно. Царство Войны населяли божьи твари с мужской анатомией, каждая секунда существования которых была целиком посвящена единственному занятию: воевать.
Звуки изменились, став несколько металлизированными: казалось, что из металла или с его примесью сделано всё. Снег вместо того, чтобы хрустеть, лязгал. Поверхность куртки стала напоминать наждачную бумагу. Сигареты имели привкус железа. Поменялось зрение: лёгкие визуалы — как на самом-самом входе в ЛСД-трип — сочетались с предельной концентрацией, словно ты контролировал каждый атом. Собственно, по силе впечатлений и уровню изменённости сознания войну в лесу под Кременной и можно было сравнить с крепким кислотным сеансом микрограммов на триста.
Берег припарковался под одной из сосен.
Мы спешились, дальше надо было пройти пешком метров 700. Где-то недалеко прилетало — работал украинский танк, — и мы ускорили шаг, но из бли жайшего окопа нас окликнул чеченский акцент:
— Машину переставь. Не ставь тут машину. Убери поглубже.