Но тогда мне было очень стыдно перед коллегами, которые могли умереть из-за моей тупости.
Вернёмся к броне. Когда мне говорят про «тяжёлый» бронежилет, я вкрадчиво напоминаю, что солдат несёт на себе бронежилет, шлем, личное оружие, БК к личному оружию и ещё часть БК к тяжёлому стволу: пулемётную ленту, «улитку»[66] АГС, пару зарядов к РПГ или «Муху»[67]. И он с этим бегает, прыгает, ползает и иногда не снимает броник суткам и. Современный солдат тащит на себе около 30 кг, а вес стандартного броника на журналисте редко превышает 12–13 кг, ещё несколько кг рюкзак. При этом журналист обычно передвигается на машине, и долгие пешие марши для него скорее исключение, чем правило. Поэтому проблема тяжёлого бронежилета решается правильным пониманием ситуации, в которой ты оказался, и силовыми тренировками в зале.
Ещё я без ума от рассуждений некоторых коллег, что, дескать, в случае чего бронежилет тебе не поможет. Военные, наверное, дураки и ничего не понимают, просто так носят лишний вес и зарабатывают себе межпозвоночные грыжи, им же больше таскать нечего. Таким скептикам я советую вытащить бронеплиту из своего жилета, там на внутренней стороне будет написан класс защиты. Скорее всего, это будет бр4 или бр5, если повезёт. Потом нужно спросить Гугл, что значит эта аббревиатура, следом придётся удивиться — оказывается, эти буковки означают, что ваш бронежилет держит пулю с повышенной пробиваемостью из АК с 10 метров. Неплохо, да?
В заключение хотел бы сказать пару слов о шлемах. Почему-то среди корреспондентов на Донбассе стало модным носить «безухие» шлемы. Я понимаю, они красивые, в них мы похожи на спецназ, но любая экипировка всегда подбирается под специфику работы. Задача «безухих» шлемов — защищать головы спецназовцев с их активными наушниками или массивными радиогарнитурами. «Безухий» шлем является не только средством бронезащиты, но и платформой для установки дополнительного снаряжения: ПНВ[68], инфракрасного маячка, фонаря, камеры. Все эти девайсы нужны для специальных задач специальных людей, коими журналисты не являются. А специальные люди вынуждены платить за это пониженной площадью защиты головы, чтобы максимально облегчить вес шлема, на который и так установлена куча дорогих и нужных им устройств.
Лутинг среди некоторых корреспондентов приобрёл катастрофический размах. Многие взрослые мужчины радуются, как дети, найдя шеврончик «Азова», хвостовик от мины, патрон от ДШК, книжки на эльфийском[69] или ещё какой-нибудь военный мусор. Многие, как сороки, слетаются на брошенные позиции украинцев и мечутся в поисках любопытных безделушек, не брезгуя копаться даже в карманах брошенной одежды. Найдя нечто интересное в груде военного мусора, они гордо именуют это «трофеем». В гостинице не раз слышал диалоги в стиле: «А какие трофеи ты сегодня надыбал?», «А давай махнёмся» и прочее.
Трофей — это оружие или военное имущество, которое пригодно для использования в военных целях. И трофеи — приоритет армии. Кто ты вообще такой, чтобы называть найденную вещь своим трофеем, если ты не был в том бою и не стрелял в прежнего хозяина этой вещи? Трофей — это добыча военного и только его.
С другой стороны, если где-то на позициях я увижу ничейный американский гемо-статик или хорошие керамические плиты для бронежилета и рядом не будет военных, которым они нужнее, я с удовольствием их заберу вместо своих стальных, а стальные отдам бойцам. Но и это нельзя назвать трофеем, я-то гражданский. Это что угодно: кража, мародёрство, лутинг, но не трофей.
А когда трофеями называют тубусы от гранатомётов и школьные медали с жовто-блакитной ленточкой, мне становится смешно. Для обозначения этих вещей в русском языке есть специальное слово — сувенир. Сувениры покупают на память туристы на море в Турции и Египте. Называйте вещи своими именами. Заметил, что желание запасаться сувенирами прямо пропорционально навороченности камуфляжа носителя: чем больше камуфляжа и чем он красивее, тем больше человека тянет к неконтролируемому сбору всякого мусора.
При этом я не считаю, что цепануть пару безделушек на память — это какое-то серьёзное преступление, хотя сам ничего стараюсь не брать. Всему должен быть предел. Но когда один из моих коллег, при всём тёплом и уважительном моём к нему отношении, вывозит на большую землю чёртов хвостовик от мины, тубус от NLAW[70], пустую пулемётную ленту, табличку «Мины», скрученный с машины в Мариуполе номер, целую кипу шевронов, гильзу от снаряда, украинские книги и ещё кучу всякого добра, мне становится страшно за сердце таможенника на Успенке[71]. Но потом я радуюсь: в Москве, видимо, откроют, наконец, музей русско-украинской войны.
Я вижу только одно рациональное объяснение данному феномену. Когда наш лутер вернётся домой, он разложит эти сувениры по самым видным местам своей квартиры, его гости увидят и поймут — он был на войне. Спросят: «Ну как там было, братан?» И он ответит что-то вроде: «Да, тяжело; тому, кто не был, не понять».
Или, наоборот, с деланой беззаботностью скажет: «Да, было круто, весело и страшно».
И вопросивший проникнется к такому человеку уважением. Это очень греет самооценку.
У лутера не возникнет мысли, что в его жилище лежат шевроны убитых людей, лежат гильзы, которые дали возможность пороху толкнуть снаряд, который полетел убивать людей, лежит номер машины, хозяин которой, возможно, убит.
Я не суеверный человек, но не понимаю, зачем нести символы смерти в свой дом. И, тем более, зачем их дарить? Иногда мне кажется, что было бы гораздо эффективнее послать на разбор завалов в Мариуполе пару десятков журналистов-лутеров, чем сотни сотрудников МЧС. Уверен, журналисты разберут всё гораздо быстрее, если сказать, что под завалами есть шеврон «Азова». И, строго говоря, зачем вам сувениры? Вы боитесь забыть войну? Вам нужно вещественное напоминание о ней? Она и так осядет в вашем сердце, вы будете её помнить всю жизнь.
Отдельно хочу сказать о флагах.
Украинский или правосековский флаг — это самый желанный трофей, ой, то есть сувенир, для тех людей, о которых мы с вами говорим. Само собой, они не идут в атаку с подразделением, которое захватывает этот флаг, но получить такой «трофей» мечтают. В телеграм-канале кого-то из коллег видел, как он постелил этот флаг вместо дверного коврика. Я не питаю никакой любви к символике противника, но считаю, что журналист не может опускаться до таких вещей. Я не имею права осуждать бойцов, которые добыли флаг врага в бою, потеряли товарищей, они злы, они, наверное, имеют право глумиться над святынями поверженного противника. Но не мы. Вспоминается фотография Админа[72] (Reverse side of the medal) с украинским флагом в руках и подписью: «У меня нет привычки бросать и топтать флаги даже врага!» Если у него — солдата — нет, то откуда она взялась у вас?
Про переживания вернувшихся с войны написаны целые фолианты, снято много фильмов и спето много жалобных песен.
Мы себя жалеть не будем, ибо это наш сознательный выбор, мы любим свою профессию и получаем от неё удовольствие.
Но когда на тусовке заиграет бит, уши-предатели вспомнят звуки разрывов тяжёлых бомб на «Азовстали». Когда друзья в московском кабаке закажут вино, нос вспомнит запах в подвале мариупольского драмтеатра. Когда друг начнёт жаловаться, что до войны зарабатывал 500 тысяч рублей в месяц, а теперь 300 тысяч, глаза вспомнят вереницы людей в Мариуполе, которые по десять часов стоят в очереди за пакетом с едой. Ты вспомнишь голодных мобилизованных с мосинками без бро-ников, которых пустили в бой после пяти дней подготовки. Ты вспомнишь всё и никогда не забудешь. Это не ПТСР, просто теперь ты подсел на войнушку и тебя волнует другой калибр проблем. И когда эта война закончится и мы все поставим в угол броники и приедем домой, нам станет скучно. Потому что репортёру очень сложно не подсесть на войну, тем более, у нас всё-таки лайт-война по сравнению с военными.
Мы будем доставать друзей рассказами на пьянках. Первое время им будет интересно, но потом это станет их раздражать. Можно ещё молчать. Но тогда оно всё будет копиться внутри и съедать. Кому-то помогает об этом писать. Я вот пишу. Правильно написал военкор Anna-News Харченко, что на тебя всем будет плевать, кроме мамы и папы. У всех свои заботы, надо деньги на ипотеку искать, а из-за этой войны зарплата упала. Кроме родителей, ждать будет девушка или жена, если повезёт. Поэтому между командировками я стал гораздо больше времени уделять жене, чем друзьям. Именно ваша женщина будет ждать от вас весточки каждый день. Не друзья. Она будет плакать перед сном в ожидании вас. Не друзья.
Даже для бывшего солдата пережитая война зачастую самое яркое событие в жизни.
Я уверен, что средний журналист гораздо более чувствителен, чем средний военный, просто потому что впечатлительность и, как бы это по-гейски ни звучало, тонкая душевная организация критически важны в нашей профессии. Чтобы сделать хороший материал, надо пропустить всю боль через своё сердце. Поэтому, я уверен, работа в зоне боевых действий оставляет печать на сердцах нашей братии, пусть некоторые и храбрятся: дескать, всё нормально.
И когда в какой-то локации опять загрохочут пушки, а Телеграм булькнет сообщением от начальника «Поедешь?», мы будем радоваться, как дети. Я сам радуюсь каждому такому бульку. Правильно спел отменённый Z-общественностью Шевчук: «Война бывает первая, а больше не кончается». Но не только он.
БАРСы НА МОРОЗЕРамазан Сулейманов, боец БАРСа, нацбол
Как же я замёрз п