зато она подсказывает «сто квартир» — это микрорайон многоквартирников на окраине городка.
Попетляв по частному сектору, находим искомое. Вообще всё, что осталось в Волновахе целого, оно именно в частном секторе. По площади он довольно крупный, но и там огнём много чего поломано. Почти всё в городе закрыто, видно, что людей намного меньше, чем должно бы быть на такой площади. Вообще, ты едешь и примерно понимаешь, что там было до войны. Сонный городок, где десятилетиями ничего особо не происходит, на окраине, прямо за пятиэтажками, пасутся коровы…
Наконец мы выруливаем во дворик, где в беседке сидят люди. Дворик вообще очень уютный. Это окраина городка, выходящая на дивной красоты летние поля с пасущейся скотиной; сам дом построен буквой «Г», что сообщает двору какую-то приятную интимность. Пара машин, кошки, беседка самодельная, клумбы, такой здоровый, живой уют…
…Только процентов десять квартир явно горели. Только в дыры в стенах кое-где можно провести ту самую корову, которая там гуляет.
Тем не менее, дом по-прежнему жилой.
Часть квартир цела, и их жильцы ведут разговоры с видом на буколики с одной стороны и на конец света с другой. Нам навстречу выходит пара мужиков и несколько женщин. Поняв, кто мы, начинают ходить по квартирам, выкликать других.
Наш стандартный набор: хлеб, молоко, свечи, фонари, лекарства. Свечки и фонарики — это чертовски актуально. Света нет, поэтому пользуются, чем есть. Воды, само собой, нет тоже — ходят по воду с вёдрами. Тепло, газ… ну, вы догадались. На улице стоит колода с воткнутым топором — вот и вся, так сказать, инфраструктура.
Нас встречают без ажиотажа, но душевно. Некоторые жители очень открытые, другие держат дистанцию, но в целом очень доброжелательно. Кира и Артур ныряют в консультации и поиск нужных таблеток в недрах нашего броневичка, а я хожу, осматриваюсь. Люди в этом доме сначала надеялись, что всё кончится быстро, поэтому кинулись не на выход, а в подвалы. Подвалы устояли, но чего они натерпелись за время штурма — уму непостижимо. А вот что действительно впечатляет — как они сами прибрали свой двор. Может быть, это они делали, просто чтобы не сойти с ума; но они починили клумбы, беседочку, прибрали весь военный мусор, которым был загажен их двор; словом, всё, что люди могли сделать сами, они сделали.
Женщин здесь живёт намного больше, чем мужчин, а возрастная пирамида «стоит на голове»: ребёнка я видел всего одного, зато старичков и особенно старушек немало. Это не то чтоб демографическое наблюдение, этот момент имеет и практический аспект: многим нужны всяческие таблетки, которые требуется принимать постоянно. Кое-чего у нас не находится, что-то Кира с Артуром, покопавшись, извлекают из недр машины.
Это всё действительно сердце колет. Люди, с которыми мы говорим, такие же, как мы. Я смотрю на Волноваху, а узнаю Арзамас, где в детстве гостил у бабушки. Разве что там в речи проскакивают какие-то приволжские обороты, а тут больше в ходу элементы суржика, но по виду, да и по характеру не отличишь. И вот они в жутко недостойных условиях, в собственных до мах, побитых артогнём, без работы. Женщина, которая рассказывает мне про клумбы, — это невероятный стоик, и всё равно видно, что этот стоицизм ей на последнем издыхании даётся; этот дворик, залитый солнцем, покрытый зеленью, с его качелями и горкой для оставшихся детей — это самый уютный филиал инферно на земле.
Раздав, что было, сворачиваемся и едем обратно к центру Волновахи. По улице в сторону зоомагазина с симпатишным котиком идёт парочка. У девушки розовые волосы. Навстречу им идёт женщина, предающаяся на ходу совершенно понятному нам занятию: она пырится в телефон. На фоне всего вокруг это выглядит как чистая фантасмагория.
— У меня профессиональная деформация, — говорит Дима. — Рынок работает, какая-то еда есть, в подвалах уже никто не живёт.
Мне кажется, что здесь уже почти хорошо.
Я смотрю на кучу металла, в которой скорее опознаётся по контексту, чем действительно узнаётся бывшая крыша жилого дома. Мне трудно представить, что такое плохо, если это почти хорошо. Дима до этого был в Мариуполе…
Мы едем во Владимировку. Это посёлок недалеко от Волновахи, в сторону Угледара на север. От Волновахи километров десять по прямой (по дорогам, само собой, побольше), а там уже километра три ещё всего — и вот она тебе линия фронта. Особых боёв там вроде бы и не было, но и помощь какая-то вряд ли доберётся. По этому случаю облачаемся в бронежилеты и шлемы. На жаре в железе ощущаешь себя сразу немного по-новому, но потная голова точно лучше, чем дырявая.
Дорога идёт через густой и очень красивый Великоанадольский лес. Он по карте небольшой, но деревья, простите за избитую метафору, стоят стеной, и кажется, что это действительно здоровенная густая чаща. На крайнем блокпосту нам показывают поле впереди и советуют ускориться. Зачем ускоряться, это видно у первого же поворота от него: на обочине стоит полностью выгоревшая БМП-2. Наша, их — кто его знает, в небесных списках разве что. Прямой видимости с той стороны вроде как нет.
Но в наше дивное время можно и на беспилотник напороться. Даже не «Байрактар»[75] пресловутый, а просто на кустарный дрон с самодельной бомбочкой — и привет, кого люблю.
Водитель Антон старательно топит. Мы проскакиваем поле и въезжаем во Владимировку.
Посёлок выглядит вымершим. Так-то там живёт несколько тысяч человек. По крайней мере, жило. Летняя Владимировка очень уютная, всё затоплено солнцем, а зелени столько, что кажется, сейчас эти джунгли поглотят всё село. Куда ехать, подсказывают в местной комендатуре — это, как и в Волновахе, квартальчик с хрущёвками.
Владимировку с Волновахой, конечно, по степени разрушений не сравнить. Там трудно найти целый дом, здесь разрушения в глаза не бросаются. Но они тоже есть. Недавно умело пущенный украинский снаряд попал в котельную, видимо, пытаясь найти там русских военных. Вообще, меткость украинских артиллеристов, которые то влепят в Донецке прямо по входу в школу, то вот — кладут снаряд точно по котельной, заставляет думать, что это таки не случайно так мажут, а именно что куда целились, туда и попали. В размышлениях о превратностях судьбы и огневой подготовки обнаруживаем дом, возле которого какие-то люди ходят.
Сообщаем, кто такие и зачем приехали. Из окрестных домов валит народ. Как и в Волновахе, женщин больше, чем мужчин, среднего возраста и пожилых больше, чем молодых.
Вообще, когда показалось, что людей мало, это не показалось, большинство уехало. Но и осталось неожиданно много. Люди выходят один за другим, дворик наполняется народом. В Волновахе нас встречали душевно, но тут, кажется, готовы на руках носить. Пожилой дядька со слезами на глазах обнимает Киру и Артура, с трудом ходящая бабушка — меня. Я вообще пообнимал удивительное количество бабушек; благословлений и благодарностей мы получили на поколение вперёд. Никогда не подумал бы, что кто-то меня будет благословлять по-украински. Кажется, этим людям важен сам факт: кто-то к ним приехал, кому-то они не по барабану. Скажу как на духу: очень сложно чувствовать себя оккупантом, когда полпосёлка пытается тебя поцеловать. Ну что им сказать, чем утешить могли мы их…
Основное, что мы тут раздаём, — это сухие пайки. Российский армейский сухпай — штука исключительно нажористая. Я как-то ел его больше суток и чувствовал себя перманентно перекормленным. А я здоровый лось в 95 кг живого весу. Старушке этого хватит куда как на дольше, тем более кто-то берёт и по два, и по три. Пока мы таскаем коробки с сухпаями, Кира раздаёт ценные указания и выдаёт медикаменты. Несколько сухпайков берёт местная соцработница — это уже для тех, кто рядом не случился или ходить не может.
Отовсюду вылезают местные кошки. Шикарная богатка и при ней котяточки, умильные, как не знаю что. Как мы знаем, в России национальная идея и стальная скрепа — это никакие не серп и молот и не триколор, а котики. Поэтому котёночек оказывается быстро соблазнён гуманитарным молоком, после чего оккупанты коварно организуют ему почёс пузика. В реальность из этой ванны солнца, зелени, человеческой любви и котиков меня возвращает Дима. Мы толпимся у нашего броневика. Опять-таки кто его знает, за кого примет беспилотная зараза сборище чуваков в броне. Даже если чуваки котиков гладят.
Впрочем, у нас и сухпайки уже заканчиваются. Пора домой. Мы выскакиваем из заповедных лесов, и дорога прокручивается в обратном направлении — Волноваха, асфальт, пыль, а там и Донецк. Дорогой Дима раздаёт ЦУ на ближайшие сутки. Ещё один день к закату.
Если от жанра путевых заметок перейти к более практичным вещам, то основных выводов два.
Для государства. Сейчас на территориях, за которые шли бои, ситуация катастрофическая. Никакие волонтёры не заменят системную работу, у них просто нет достаточных ресурсов. Список того, чего в той же Волновахе нет, очень длинный. Нет воды, электричества, газа. Нет тепла. Нет нормального жилья.
Сейчас эти проблемы смягчены: на дворе жаркое лето. Не так холодно, не так сыро. Но осень ближе, чем можно вообразить. Сейчас дождь, не говоря о заморозках, — это риск болезней и смертей.
А ещё там как воздух нужна легальная работа. Сейчас в городе из экономики, похоже, функционирует только базар. Значительная часть покупателей Си скорее всего, самые платёжеспособные) — это солдаты.
Но фронт-то дальше уедет, и что тогда? В городке всё ещё находится по крайней мере несколько тысяч человек. Они — на грани.
Сейчас эти люди фактически наши люди. Они живут на территории, которую Россия контролирует, и мы точно не считаем себя оккупантами на этих землях. В любом случае именно наша страна сейчас в ответе за Волноваху и её людей. Между тем российской политике остро недостаёт и энергии, и системности, и понимания, что делать с людьми.
Здесь нет никакого бинома Ньютона, это простейшая логическая цепочка: если А, то Б. Отношение к России на сто процентов зависит от того, что делается и будет делаться. Лозунги без конкретики страшно бесят. В пределах нашей машины все любили Россию, потому что мы приехали со свечами, фонариками, хлебом, молоком, фельдшерами и лекарствами. Россию с фельдшером будут любить. Россию с голыми лозунгами будут ненавидеть. Чиновник, который на разбомблённой площади рассуждает о русском языке и жизни без фашистов, но не говорит о свете, воде и работе, не везёт ничего полезного, с практической точки зрения — предатель Родины. Вот именно этими словами — предатель Родины. Там сейчас нет вопроса об обучении на русском языке, там есть вопрос, чтобы было кому и где вообще обучаться. Все меры необходимо начать принимать вчера.