Кстати, командование понимает, в чём были ошибки. Офицер, который занимается боевой подготовкой, у нас очень хороший. Сейчас, например, командование дивизии открыло для всех желающих курсы операторов дрона. Ты можешь со своим командиром договориться, приехать в тыл дивизии, там тебе дадут дрон и будут учить всему, что надо — как сбрасывать, как собирать, всё покажут. Приедешь к своим — уже знаешь всё, можешь выполнять задачи. Единственное, что дроны всё же желательно свои иметь — хотя и то не всегда. С дронами как, если личный, то это твой личный. Если дивизионный, надо вызывать по рации. Но так долго, лучше иметь свой в отряде.
В общем, обучение наладили, хотя ещё не до конца хорошо. Нам, кстати, выдали дронобойки. У нас тут есть человек с позывным Гугл, он уже два дрона из этого ружья сбил.
Если сравнивать с ВСУ, то всё у всех более-менее одинаково, но у них арта быстрее работает. И часто они мощно отрабатывают — даже если не могут нас достать, когда рядом прилетает, — это дизморалит, а как только закончился обстрел, ты уже понимаешь, что сейчас придёт штурмовая группа. Они более свободно могут гулять по своим тылам, потому что даже если мы их заметили, не сразу можем начать стрелять.
Экипировка у нас своя полностью кроме автоматов. Но это у нас отряд такой, это понимать надо. Но в большинстве своём мы закупились хорошо — зарплата платится вовремя.
По электронике, шлемам мы на средне-высоком уровне, кроме новичков, которые не успели закупиться. Ну, и всё, что находим на поле боя, берём себе, как в «Таркове»[81].
Большая часть мелких вещей типа трусов, носков, балаклав — это от волонтёров. Закупаться таким количеством этих вещей невозможно, очень быстро всё выходит из строя. Друзья мне купили штаны, обвес на оружие и так, просто на жизнь подкидывают. У нас есть женщина-политрук, она нам помогает всячески. Правда, многие волонтёры не знают, что надо покупать, берут по наитию медицину, еду, гораздо лучше, если узнают напрямую заранее у подразделения, что надо. Если кто-то хочет помогать, то лучше помогать тому, кого знаешь. Спроси, что конкретное надо. Вообще, форму хотелось бы получать почаще: изнашивается очень быстро. Медицина — это хорошо, но один раз ты укомплектовал человека, и пока его не ранят, он её не потратит.
В ДНР население полностью всё наше, любят нас, обожают и говорят, что надо резать хохлов — буквально так. Оно полностью за нас.
В Запорожье все говорят на суржике, но это не обязательно означает, что они против нас. Бабушки подходят, говорят, пенсии хватает намного на большее, чем на Украине, хвалятся, что наконец-то интернет провели и связь, цивилизация пришла. Раньше это была такая деревня, максимум ТВ. А сейчас и связь лучше работает, и зарплаты выше стали, и даже транспорта больше ходить стало. Но есть и сложности — вот мужики лет сорока говорят: «Ну вы бы как отнеслись к предателям своей страны» — понятно, к чему ведёт. Активно противодействовать не противодействуют, вроде как находитесь тут, ну, и находитесь пока. Но если что, наверное, наведут на нас. А так — бабушки носят нам закрутки, мы им помогаем фельдшерами, медикаментами. Слава Богу, медицина нам тут особо не пригодилась. За всё время у нас один тяжёлый 300-й, три лёгких, которые уже вернулись обратно, и один 200-й, к сожалению. Но это всё. Поэтому излишки таблеток, лекарств мы отправляем местным.
Потери — от осколков и дронов. Вот раненый, который тяжёлый, Андрюха, он помогал раненым мобилизантам, немножко замешкались, и дрон скинул ВОГ. Благо никто в тот день не умер, и мобилизантов вытащили, и Андрюху — ему в Москве будут операцию делать. В голове вмятина, но ничего, он нормально сейчас себя чувствует, разговаривает, пишет. Сейчас поставят в голову эту штуку, пластину, будет у нас в отряде терминатор.
Вот с медициной в тылу проблема. У нас был человек с сорванной спиной, ему просто уколов наставили — лечись, мол. Вообще, люди болеют, с температурой, понятно, никто не хочет никуда идти. Но это война. Естественно, если руку или ногу сломал, никуда не идёшь, если что-то серьёзное, что нельзя лечить тут, отправляют в тыл. Вообще, медики, когда меня посмотрели первый раз, сказали: на хрен ты сюда приехал? Начмед меня осмотрел, говорит: ну ты дурак, чего приехал. Я отвечаю: ну, дурак, можно полечить-то? Да, говорит, лечить, конечно, можно, но тебя вообще надо списывать по-хорошему. Но тут половина отряда с белыми билетами, им вообще не надо было беспокоиться в Грузию там уезжать, в Казахстан.
Вообще, штабники, которые побывали где-то под обстрелом, быстрее и эффективнее решают проблемы, которые у солдат возникают, чем те, кто нигде не был. В тылу вон начмед может сказать: «А мне пофиг, ты гастер грёбаный, пятисотая мразь, возвращайся на фронт». Как в фильме «ДМБ»: «Ты писаешься — ну, и я писаюсь», вот и всё. Вон, у меня друг Яша, его контузило, отпуск полагался. Но когда приехал в больницу в Саратове, говорят: тебе ни отпуска, ни выплат, у нас нет такого аппарата, чтобы узнать, правда ты контужен или наврал.
Те, кто в тылу, им просто лень, они тебе могут приказ два часа печатать. Отношение в самом дальнем тылу сильно хуже. Тут меня майор может братом назвать, свозить на машине, мы с ним ещё и энергетика выпьем, поговорим спокойно. Мы с комдивом можем нормально поговорить, если в рамках разумного. А там приезжаешь, и какой-то майор тебе: «Ты охренел, ты чего вообще сюда заходишь небритый?»
Фото автора.
Из других меметимных отрядов — в нашей дивизии есть подразделения чеченцев. У них есть отдельные группы лютых мужиков, большинство — такое ощущение, что штрафная рота, провинился в Чечне, тебя отправили на фронт. Многие выглядят как чеченские боевики из сериала «Спецназ». Некоторые, впрочем, таковыми и являлись. Я как-то в Грозном был с раненым ахматовцем, он рассказывает: вот тут КПП, на котором я стоял при Дудаеве. Ещё иногда приезжали ребята, видимо из «Оркестра» с «Барретами»[82]. Были «Русичи» недалеко — эти воюют очень хорошо, прямо заряженные, молодцы. Мильчаков сейчас сержант ВС РФ — так вот, если бы у нас все сержанты такие были, мы бы уже в Вашингтоне ноги грели.
Победа для нас — это взятие Киева, полная капитуляция Украины. По-другому это не закончится, мы просто уедем в отпуск и потом вернёмся обратно. Как сказал командир, из «Шторма» никто просто так не уходит, даже когда кончится СВО — ты можешь уйти из армии, но армия не выйдет из тебя.
Ну, и напоследок скажу как мясник. Мёртвую свинью разделывать гораздо проще. Она не отстреливается[83].
ХИНКАЛИНААнна Долгарева, поэт, военкор, волонтёр
Из Мариуполя я практически не вылезала три недели — с 26 марта по 18 апреля с перерывом на несколько дней, когда поймала острый бронхит (впоследствии он перетёк в пневмонию, но к тому времени я уже более-менее привыкла с ним жить). Утром ехала в город, вечером возвращалась, писала текст или просто отправляла короткие видеоролики. На самом деле чаще второе, поэтому-то внятных текстов у меня практически и нет — некогда было их писать.
Очень многие просили, чтобы я вывезла их знакомых и родственников из города. Ситуация осложнялась моим тяжёлым топографическим кретинизмом, слабым представлением, где стоят наши, а где уже не наши, а также тем, что мой водитель Лёша вообще-то был жителем Донецка, уроженцем Никольского и сам Мариуполь увидел вместе со мной. Но вот однажды так получилось, что меня попросили вывезти дедушку по адресу, который я уже более-менее представляла по предыдущим поездкам, и ещё одну семью, адрес которой я тоже более-менее представляла. Дело было первого апреля, и семья жила прямо напротив драмтеатра, а из сводок новостей я знала, что драмтеатр наш. Я надела свой броник — плитник без плит, который отлично защищал меня от вопросов пресс-службы «куда без броника», и мы рванули, предварительно загрузив багажник едой-водичкой.
Тут стоит пояснить, что плитник без плит я носила не по какой-то отчаянности, а по безденежью — всю жизнь я была нищебродом, и на плитник у меня денег хватило, а плиты к нему стоили уже какую-то запредельную сумму. Впрочем, фатализм спасал меня не хуже СИБ3[84], к тому же на голове у меня имелась вполне рабочая, хотя и страшненькая каска.
Дом первого дедушки мы нашли быстро. Открыли багажник. Гуманитарку размели в момент. «Дом такой-то, третий этаж», — сказала я двум бабушкам. Те почему-то переглянулись и показали на дом.
— Только его там нет, — сказали они.
— Ну, я проверю на всякий случай, — бодро заявила я и пошла на третий этаж.
Там выяснилось, что «он», которого нет, — это не дедушка, а третий этаж.
Снаряд попал прямо в площадку, и третий этаж отсутствовал как факт. Был четвёртый, был второй. Вместо третьего зияла дыра.
Я спустилась и начала расспрашивать местных, готовивших еду на костре, где бы мне найти тут одинокого такого дедушку, Филиппом зовут.
— А вон он, в ковре лежит, — махнул мне какой-то мужчина.
Понадобилось ещё много расспросов, чтобы выяснить: мёртвый дедушка в ковре был неходячий, к тому же рядом с ним в ковре лежала его бабушка. Дедушка Филипп же был ходячий и без бабушки. Дальнейшие выяснения привели к тому, что от обстрелов у Филиппа, и так близкого к деменции, окончательно помутилось в голове, и он ушёл в неизвестном направлении.
Судьбу его я не знаю.
Что ж, мы поехали дальше, в центр города. На одной из улиц буквально на капот бросилась женщина лет пятидесяти:
— Умоляю, заберите нас отсюда! Мой муж и мой сын погибли при обстреле, я с невесткой и с двухгодовалой дочкой. Заберите нас, пожалуйста.
— Я… Я не знаю, — беспомощно сказала я. — Я должна забрать семью. Если не получится… Давайте тогда здесь через полчаса с вещами.