Она плакала и благодарила, а я думала, что всё-таки заберу семью, и места не хватит, и что же делать.
На блокпостах нас останавливали, я демонстрировала аккредитацию, и нас спокойно пускали дальше. Так мы доехали до драмтеатра. Я высунула в окно телефон и радостно комментировала:
— Совсем недавно здесь шли жестокие бои, да и сейчас обстановка непростая. Вот и сейчас мы слышим, как работает снайпер…
Фото Дмитрия Плотникова.
Снайпер действительно работал. Почему ни у меня, ни у Лёши в голове этот факт не сложился с тем, что, в целом, это может оказаться какой-то небезопасной штукой, я не знаю. Возможно, коллективное размягчение мозга.
Итак, под аккомпанемент работы снайпера и ещё почему-то автомата я выхожу у искомого двора и иду, попутно фотографируя разграбленную аптеку, разбитые витрины магазинов, из которых как раз таки не унесли дорогостоящую технику — понятно, лекарства нужнее компьютеров. Захожу во двор и натыкаюсь на штурмовую группу. Командир смотрит на меня в искреннем обалдении.
— Девушка. А вы кто?
— Я журналист, — радостно сообщила я. — Вот моя военная аккредитация!
— Понимаете, — ответил вежливый командир группы. — Тут стрелковый бой. Ваша военная аккредитация вам вообще не поможет. И вообще, почему вы без каски?
(Это он ещё не знал, что у меня плит в бронике нет. А каску я сняла, потому что она тяжёлая, головой неудобно вертеть).
— Ну понимаете, я должна вывезти семью, — объяснила я. — Она вон в том дворе, дальше, в подъезде, в подвале прячется. Я дойду туда осторожненько, выведу их, посажу в машину — машина вон там, и мы уедем.
Взгляд вежливого командира стал каким-то нехорошим. Возможно, он заподозрил во мне украинскую диверсантку или блаженную. Но как блаженная оказалась в центре Мариуполя в бронежилете и без каски?
— Девушка, — ещё раз терпеливо пояснил он. — Они не выйдут из подвала. И не пойдут с вами. Потому что стрелковый бой, девушка, идёт ПРЯМО ЗДЕСЬ. А вы без каски!
Ну что ж такое! Дедушка ушёл непонятно куда. Семья никуда не пойдёт, потому что стрелковый бой. И тут мне навстречу вышел тощий чёрный кот без хвоста.
— Кыс-кыс-кыс, — позвала я его. Кот обрадованно взбежал ко мне на руки.
Тут командир группы понял, что я всё-таки не диверсантка, а блаженная. И обнял меня.
— Пойдёмте, я вас до машины провожу, — сказал он. — И носите каску.
— Берегите себя, — попрощалась я.
Через полчаса нас действительно ждала та самая женщина, которая бросилась на капот машины, — Анжелика, её невестка, совсем юная, может — двадцати двух лет, Лера и завёрнутая в одеяло двухлетняя девочка Каролина.
Сначала я хотела оставить их в ПВД, но там было столько народу, а они были так измотаны, к тому же Каролина болела, что я плюнула на всё и потащила их в Донецк. На одном из блокпостов нас хотели развернуть, но после стрелкового боя мне было всё нипочём, и я включила харизму танка. Нас пропустили.
Поселила там в свою гостишку — они хоть помылись, заказала еду. Ленка Голодник, моя подруга и волонтёр, отвезла их сделать документы по ускоренной процедуре, пригрозив московской журналисткой, то есть мной, а потом посадила на автобус до Ростова. Там жили их родственники.
Через несколько месяцев оказалось, что Ростов не был конечной точкой. Семья уехала в Вильнюс и дала антивоенное интервью какому-то сайту. Нашла по упоминанию своего имени. Хорошо хоть про меня ничего плохого не сказали.
Верхом на танке — автор. Фото Дмитрия Плотникова.
ZВладислав Угольный, медийщик
Судя по всему, никто просто не готовился к долгой войне. Расчёт строился действительно на идее, что русским десантникам откроют ворота Гостомеля и они потом с прибывшей из-под Чернобыля колонной заедут в русский город Киев. Где-то там должен был ехать мой орденоносный друг Антон Горохов.
Я очень сильно переживал за Антона.
Он — из той плеяды ополченцев первой волны, которая не смогла найти себя в мире бюро кратии и государственных корпораций, поэтому он то снимал кино про Донбасс, то спасал детей Арцаха. Или же, как в данном случае, покупался на развод мутных личностей, вербовавших пехоту в непонятные ЧВК в донецких кабаках всю осень и первую часть зимы для участия в скором вооружённом конфликте.
О том, что война неизбежна, могли не знать в Москве или Киеве, но в Донецком баре «Хмельная Марта» об этом подозревали. Именно там, попивая пиво с мясом из хоспе-ра, делая перерывы на то, чтобы затянуться сигаретой, собирались те, кого затем бросят на Киев, Харьков и, может быть, ещё какие-то другие города. Собирались по протекции, как объявлялось очень громко, Аквариума (бывшее ГРУ[85]). Пехотинцам обещали 4000 долларов в месяц и места в будущих ВГА[86].
Переживания за своего друга, отбывшего в Белоруссию в первой половине февраля, смешивались с тревогой за русскую армию и Россию в целом. Дело в том, что нормальное государство и нормальная армия, по моему тогдашнему мнению, не нуждались в подобных инструментах для Zахода. И если государство нуждается в маргинальных группах, то нас ждёт кровавый блудняк. Но в феврале я настойчиво гнал от себя эти мысли.
Пока мой тогдашний круг общения постепенно покупался на обещания то тех, то других структур в связи с участием в Zaxoдe, я пытался найти свидетельства подготовки ДНР к войне.
Уже под самое начало войны у нас будут проведены эвакуация и мобилизация, но в начале февраля размеренную донецкую жизнь ничто не нарушало. Не было свидетельств подготовки пунктов временного размещения к потоку беженцев, не начинались поставки строительных материалов для экстренного ремонта, знакомые медики и спасатели также не получали указаний.
Создавалось очень противоречивое впечатление: одни — военные и разведывательные — каналы уверяли, что скоро всё начнётся, а другие — гражданские — пребывали в неведении. Всё это вместе выглядело как грядущая гуманитарная катастрофа. Забегая наперёд, так оно и оказалось — спасать мариупольцев приходилось пёстрой куче воюющих подразделений, понаехавших гуманитарщиков и журналистов, а также примкнувшему к ним Турчаку[87].
Февраль тёк очень медленно. Горохов уехал, а вместо него в Донецк начали прибывать те, кого затем назовут новым русским гражданским обществом. Первой ласточкой стал Владлен Татарский, также уверенный в скором гаходе и решивший быть поближе к делу. Он провёл восхитительное выступление на встрече со своими фанатами. Владлен был ярок, искренен, и с него можно было писать картину «Донбасс жаждет расплаты».
Затем в город начали приезжать журналисты. Часть из них, по всей видимости, имела какие-то инсайды, другие же поехали в ожидании политического урегулирования, мол, «опять обманули, но вот несколько репортажей из попсовых мест: вот я у аэропорта, вот я на югах, вот к друзьям на позиции приехал, а вот монолог бедной бабушки с улицы Стратонавтов»[88].
С каждым прибывшим членом будущего гражданского общества в воздухе всё больше и больше пахло движухой. Ещё летом 2021 года я с друзьями занимался вандализмом, тегая по бульвару Шевченка надпись «Бульвар Русского Ополчения», изнывая от скуки и минского безвременья. Спустя полгода понаехавшие журналисты фотографировали наш вандализм и писали об особом русском духе на этом самом Русском Фронтире.
Спустя полтора года я жалею лишь об одном: когда Владимир Грубник[89] распечатал шевроны с буквой Z — первые, таких тогда ещё ни у кого не было, — я постеснялся попросить у него несколько десятков на продажу. Тогда, в середине февраля, на этом можно было заработать достаточно много денег.
Z — изначально обычный тактический знак, маркировка техники одной из групп войск, стараниями моих коллег по ОПСБ[90] стала политическим заявлением. Как уже было сказано, о войне знали только силовики, гражданским ведомствам о ней либо забыли сообщить, либо они не поверили. Поэтому их работу ещё до 24 февраля делали обычные люди.
Изначально Z не должна была становиться каким-то каноничным символом долгой войны, а тем более Новой Русской Нации, Сбросившей С Себя Либеральный Морок. Нет, Z — символ сравнительно небольшой группы лиц, заинтересованных в свинореZе. Z — это требование Zаходить и напоминание, что грязь Zамёрзла и техника может спокойно идти вперёд.
Но так как символы и медиаобразы у нас были либо прошловоенные, из Русской Весны, либо их не было вообще, Z идеально зашла людям, в первую очередь информационщикам, у которых никаких актуальных методичек не было.
В мечтах моих символом Z мирные русские жители Новороссии и Малороссии отмечали бы свои бомбоубежища, а ВСУшники рисовали бы её на полотнищах для безопасной сдачи в плен.
Вышло немного не так, но не в наших силах было это изменить. Если российская пропаганда восемь лет назад говорила, что Донбассу никто ничего не обещал, то сейчас российской пропаганде я могу ответить, что нас никто не нанимал, чтобы за результаты спрашивать.
Кушайте то, что вам бесплатно дали.
По итогам первый месяц СВО оказался как первый секс: ожидать его было куда приятнее.
23 февраля я с друзьями мог обсуждать, как мы щас победим хохлов, а потом поедем в Киев, Харьков, Одессу, — в каждый из этих городов я звал людей и обещал экскурсии. Я мог писать своим друзьям из этих городов сообщения по типу «ну чё, ждёте?». 24 февраля мы нервно следили за судьбой Гостомельского десанта, которому из-за погоды не могла помогать авиация, а моя харьковская бывшая написала мне, что ей рядом с домом прилетел снаряд, выбило стёкла, а я абсолютная мразь, русский фашист, и зря она меня СБУ не сдала, когда я её за Русский Мир агитировал.